Троллевые игры: монологи психолога о фриках в соцсетях
Десятки тысяч пользователей «ВКонтакте» подписаны на группы психологической взаимопомощи. Там молодые и не очень люди пытаются поддержать тех, кто столкнулся с психологическими проблемами. Но не меньше подписчиков в группах, где выкладывают профили, странных людей. На их странички подписываются, их посты активно комментируют, далеко не всегда в дружелюбной манере.
Специально для «Известий» работающий с блогерами психолог Арег Мкртычян посмотрел популярные профили. И рассказал о зыбкой границе между безумием и эпатажем в соцсетях, о том, почему плохо быть троллем, и о сигналах в интернете, по которым можно понять, что человек нуждается в помощи.
Арег Мкртычян, клинический психолог, кандидат психологических наук, доцент кафедры клинической психологии РНИМУ имени Пирогова
Социальные сети для людей не очень здоровых работают по принципу велосипедного ниппеля. Ты туда входишь, а обратно не то что не можешь выйти, но твоя реальность, твой реальный круг общения всё более сужается, становится куцым.
Люди дисгармоничные идут в Сеть за компенсацией. И Сеть им, как болеутоляющая таблетка, на какое-то время дает комфорт. Никто их не затыкает, никто на них не показывает пальцем. Но человек в этом комфорте застревает и дальше не двигается.
Из всех страничек, которые мне показали, я бы сказал, что подозрения на грубое психическое расстройство есть только у одного мужчины. Такой вывод я делаю не столько по содержанию постов, сколько по тому, как человек строит свою речь. В экспертизе это очень важный момент, потому что за речью идет мышление. И здесь мы видим яркие искажения. В целом очень похоже на шизотипический симптомокомплекс.
Само построение речи, ее алогичность, ее конкретность, выхолощенность фраз. Если говорить простым языком, такое ощущение, что человек очень хорошо напился, но при этом не потерял дар речи. Его мысль скачет, он говорит обо всем подряд и выстраивает какие-то магические связи, отталкивается от абстракций. Но при этом видно, что он трезвый. Ошибки орфографические там нарочитые, показные — напоминает олбанский язык, который одно время был популярен.
Что касается остальных, на первый взгляд сложно что-либо сказать, но там явно есть личностные проблемы. Личностные расстройства более простые в протекании и лечении, но проблема в том, что они динамичны и состояние может ухудшиться.
Вот персонаж, который сам с собой разговаривает и ведет такой бортовой журнал — сколько он отжался, что сделал. Это больше похоже на одиночество, субдепрессивное состояние — упадок, изоляция. И это состояние вполне через какое-то время при учете внешних и внутренних факторов (конфликты, алкоголизация) может перерасти во что-то более тяжелое.
Или мужчина, который смешивает с грязью свою жену. Здесь мы скорее говорим об эксплозивном, то есть взрывном, типе. Застревающем типе. Это пограничное опять-таки состояние, связанное с неразрешенными конфликтами.
Если изменятся какие-то внешние обстоятельства — мы сейчас полагаем, что он не законченный алкоголик, потому что мы этого не видим, — то состояние может улучшиться. Но я скептически к этому отношусь, потому что эти люди уже вошли в систему социальных сетей. Погружение в них ведет к изоляции, а социальная изоляция при любом психическом расстройстве приводит только к усугублению психического расстройства.
Новая психологическая норма
Но вообще социальные сети и техническое развитие в целом очень сильно изменили клиническое, в том числе психологическое и медицинское, понятие нормы. Представьте, что еще пять лет тому назад напротив вас сидел человек и говорил: «Так, 12 часов дня, сейчас мой холодильник начнет заказывать мне еду». Сейчас это выглядит так — наверное, у него какой-то умный холодильник. Или вы идете по улице и видите, как человек ведет содержательный разговор с часами.
Эти примеры вроде бы шуточные, но по ним понятно, что то, что нам раньше казалось ненормой или откровенной патологией, сейчас выглядит нормальным. Смещение характера общения, характера активности в социальных сетях изменяет эти мерила. Человек, который завесил свою стены своими голыми фотографиями, по всем классификаторам должен проходить как эксгибиционист. У него расстройство влечения. А мы посмотрим и увидим, что это популярный блогер, который на этом зарабатывает деньги. И на самом деле, выходя за пределы комнаты, он одевается, как монах. И лечить его не надо. Он профессионал. Он понял, что люди хотят подглядывать в его замочную скважину. Почему на этом не заработать?
Те страницы, которые мне показали, в них чувствуется дисгармония и расстройство. Но еще миллион других страниц похожих вполне могут принадлежать здоровым людям, которые монетизируют чужие интересы, любопытство, собственные страхи, чужие амбиции, свои амбиции. А выглядеть это будет как по учебнику психиатрии.
Трудно быть троллем
Люди хотят хлеба и зрелищ. Зрелище может быть разным — бой красивых гладиаторов, торжество спорта, а может быть зрелище уродливое как внешне, так и внутренне. И когда я смотрю на него, во-первых, это вызывает ликование: я не такой, ведь я их гноблю, значит, я выше. Во-вторых, это очень часто поднимает мою собственную самооценку. И есть третий момент. Зачем я буду проецировать свою агрессию на, как мне кажется, достойных людей, родных? Вот есть такие паяцы, фрики, и всю жизнь они были мальчиками для битья. Раньше их показывали на базарных площадях. А сейчас эти же карлики, горбуны и просто люди, которые считают себя в чем-то неполноценными, хотя могут таковыми и не быть, представлены в интернете.
Но тут важно понимать, что негатив, который люди проявляют по отношению к ним, влияет на самих людей. Когда я делаю что-то плохое и не вижу в ответ наказания, то рано или поздно во мне закрепляется определенный шаблон. И через какое-то время начинают стираться границы.
Сначала я занимаюсь тем, что кого-то гноблю в интернете и не получаю в ответ никакого негатива защитной агрессии или наказания. Потом происходит то, что в психологии называется легитимизацией собственного насилия, собственной агрессии. Раз там прошло, наверное, пройдет и в другом месте, а потом еще где-то.
И второй момент — это снижение чувствительности к чужой боли. Я могу говорить очень обидные вещи, и если я не вижу реакции оппонента, думаю, что, в общем-то, они, наверное, не сильно его задели. Это происходит поэтапно, но в какой-то момент, когда я захочу кого-то оскорбить, я не буду задумываться о том, насколько больно моему оппоненту.
Мы проводили срезовое исследование с подростками в начале 2000-х годов и аналогичное в 2012 году. Один из результатов касался агрессии. Подростки начала 2000-х любые жесткие нецензурные оскорбления оценивали как насилие. А подростки 2012 года под насилием начинают понимать только прямое физическое воздействие. И это не подростки у нас стали такими жестокими, это отражение общества.
Если человек не проявляет агрессию на страницах фриков, а просто погружается в это, нужно смотреть, в каком состоянии он это делает. Одно дело, он случайно на них попал, ждет самолет и ему заняться нечем. А если это целенаправленный поиск такого контента, значит, человек пытается не просто собрать какую-то информацию, а решить какой-то вопрос, принять какое-то решение. И, скорее всего, раз он выходит на такого рода контент, это решение связано с внутренними конфликтами, внутриличностными проблемами.
Вторичная выгода
Хотя у авторов этих страниц тоже есть мотив провоцировать троллей. Даже негативные комментарии, которые сыпятся на посты, странички, имеют для автора то, что в психологии называется вторичной выгодой. Самый распространенный вариант вторичной выгоды — мне неважно, какими средствами, главное, чтобы меня заметили. И не только в патологии, но и в норме мы всё это видим, эти шокирующие или истеричные посты. Полюс комментария отходит на второй план. Важно, что есть внимание.
Другой вариант вторичной выгоды — это виктимизация себя. Свою пассивность, неуспешность, лень мне надо как-то оправдать. А как? Мне надо принять себя как человека, которого все ненавидят, тогда мне можно спрятаться. И вот когда на меня сыпется градом негатив, я понимаю, что лучше буду сидеть за компьютером, не выходить. Да, конечно, с работы меня уволят, семья у меня распадается, но я знаю, что так надо. И чем больше негативных комментариев будет, тем проще мне будет поддерживать свое решение о том, что мир вокруг враждебен. И мне не надо в него выходить.
Когда другу нужна помощь
О том, что человек находится в дисгармонии, могут говорить разные вещи. Очень важный показатель — агрессия. Притом эта агрессия носит общий характер. Все скорбят по жертвам авиакатастрофы, а он напишет: «Так вам всем и надо. Нечего летать на самолетах, ходите пешком». Всем нравится видео с играющими котятами, а он пишет: «О, какие они вкусные, я бы хотел их зажарить». Это агрессия на уровне садизма, она не мотивирована, она не направлена, то есть она не против кого-то, кого этот человек гнобит всё время, она вообще. Агрессия — это инвертированный вариант боли. Ее проявляют люди, которым очень больно. И они это зло начинают экстраполировать наружу.
С помощью социальных сетей человек пытается компенсировать дисгармонию. Если нет уважения в профессиональном коллективе или конфликт на работе и я боюсь идти на обострение, часто в социальных сетях я позиционирую себя не как героя, а как агрессора. Я человек, которому на всё наплевать, демонстрирую циничность и хладнокровие ненужное, лишнее.
Еще по опыту работы — это мой опыт, и я его не могу подтвердить исследованиями, — если человек много демонстрирует личной информации, это, как правило, тоже является сверхкомпенсацией. Причем речь не только о сексуальной информации, это могут быть фотографии детей, что угодно. Если мне не хватает тепла в семье, я всем рассказываю, как меня любят, ждут, обожают.
Еще один сигнал — если у человека на странице появляется информация черноватого, пессимистического содержания с обреченными нотками, разговоры про бессмысленность. Можно сказать, что экзальтированным поведением человек пытается обратить на себя внимание. Но на самом деле он пытается сказать: «Помогите, мне плохо».
Любая манипуляция, любое неискреннее поведение — это всё равно сигнал. Даже манипулятивные, демонстративные мысли о суициде могут привести человека к попытке суицида. И даже не потому, что человек захочет покончить с собой.
Представьте, я пишу: «Жизнь ужасна, не хочу жить». И ко мне 100 друзей сбежалось сразу же, они меня немножко поддержали. Мне хорошо, но проблема не решена. Я еще пять раз так сделал, уже только 10 сбежалось. И я понимаю, что проблема не решается, а мое средство привлечения внимания уже не работает. А мне оно всё равно продолжает быть нужно.
Тогда у меня какие варианты: или решать проблему, но большинство не хотят этого делать, или внести чуть больше остроты и опасности в мои посылы. Допустим, я раньше писал, что жизнь ужасна, а теперь сниму селфи на крыше. Я всего лишь хочу привлечь ваше внимание, но понимаю, что для того, чтобы его привлечь, мне нужно сделать чуть более опасный шаг. И этот чуть более опасный шаг уже может привести к суициду по неосторожности. Можно случайно сорваться с балкона, не рассчитать с дозировкой лекарства, слишком глубоко порезать себя.
Лучшее, что можно сделать для человека в этой ситуации, — выключить компьютер и выдернуть его на улицу погулять. Живая коммуникация — это очень важный фактор выхода из любых негативных состояний. Особенно если эти негативные состояния отягощены активным пользованием социальными сетями.
Проблемы, слитые в онлайн, не уходят. Человек там живет по принципу эгоцентрического мышления: «Раз я вас не вижу, значит, вас нет. И поэтому что хочу, то и говорю, чувствую себя в безопасности». Там он настоящий. Там нет правил социума, не надо подстраиваться. А потом он возвращается в реальную жизнь и надевает на себя образ среднестатистического человека. Но до поры до времени. Через какое-то время грань между реальностью и виртуальностью стирается.
