В ряде языков — в том числе русском — слово счастье обнаруживает родство со словом часть. Надо понимать, речь идет о счастливой части. Более того, при этом как бы подразумевается, что есть и другая у-часть. Она, как можно догадываться, уходит кому-то другому, непри-част-ному к счастью. Есть о чем задуматься.
Следует ли понимать дело так, что где-то существуют, условно говоря, пять выигрышных шаров, а остальные тридцать один — несчастливые? От такой трактовки сильно отдает лотереей — или, если использовать регистр повыше, — фатализмом. Его, возможно, исторически и отражает эта самая часть. Но нам ли быть фаталистами?
Считающий счастье лотереей заведомо предается внешним обстоятельствам. Но счастье не может быть внешним, иначе это какое-то второсортное, лотерейное счастье. Что, собственно, можно выиграть в лотерею? Долгое время я полагал, что ничего. Но однажды, когда я продавил раскладушку, моя мама сообщила мне, что раскладушка была выиграна в лотерею. С высоты прожитых лет свидетельствую: этот выигрыш не сделал нас счастливыми.
Счастье — явление внутреннее. Если раскладушка как-то в нем и поучаствовала, то скрипка ее была не первой. Там имелись более важные вещи: скрип дачных ворот, стук спелых яблок о крышу веранды, запах сжигаемых соседом листьев и ночные беседы, отрывки которых нет-нет да и всплывают в моей памяти. В сущности, для счастья требовалось не так уж много материала.
Взрослея, я понял, что счастье — это, по преимуществу, то, что было — и вспоминается. Это открытие заставило меня смотреть на моменты, способные стать счастьем, как бы из будущего, видеть их в пожелтевшем глянце фотографий. Есть совершенно очевидные случаи счастья. Ну, просто так всё складывается, что иначе толковать происходящее невозможно: «...Абажур зажегся матово // В голубой овальной комнате. // Нежно гладя пса лохматого, // Предсказала мне Ахматова: // «Этот вечер вы запомните». Георгию Иванову предсказала.
Можно, конечно, видеть настоящее из будущего — на манер космонавта, оплетенного проводами и трубками, рассматривающего свою станцию из безвоздушного пространства. Пространство будущего, если вдуматься, и в самом деле безвоздушно. Будущее — мыслительная категория, никто там еще не бывал во плоти. Вдох полной грудью получается только в настоящем.
Я часто думал: отчего булгаковские «Дни Турбиных» хочется бесконечно перечитывать? Отчего исторический деятель, для которого нет ни слова оправдания, побывал, по некоторым сведениям, на этом спектакле пятнадцать раз? Если это действительно так, то речь идет о том единственном случае, когда я его понимаю.
Эта пьеса — о счастье. Не о гражданской войне и даже не о бесстрашии и долге — о счастье. Стоит себе посреди бурлящего города Ноев ковчег, и всякий, кто сюда входит, наполняется покоем и радостью. «Дни Турбиных» — гениальная пьеса, потому что гениальность — это когда не можешь объяснить, как сделано. Знакóм тебе в вещи каждый винтик, а отчего она летает — не догадываешься. Ясно лишь одно: территория счастья создается нами — вопреки войнам и переворотам, — по крайней мере, в какой-то степени создается.
Иногда, вслед за Александром Сергеевичем, говорят о привычке как замене счастью. Выстраивая эту пару, Пушкин неожиданным образом указывает и другой путь. А что, если развернуть конструкцию на сто восемьдесят и попробовать счастье сделать заменой привычки? Утренний кофе, клочья тумана на крышах, звуки пианино во дворе — разве это не счастье? Это ведь только кажется, что туман серый. Если смотреть внимательно (Клод Моне), легко заметить, что он розовый. Всё зависит от взгляда или, как сейчас любят говорить, — от оптики.
Мысли о счастье чаще всего приходят под Новый год. Это понятно: запасы грядущего года кажутся нетронутыми. Поздравляя с новолетием, поздравляют и с новым счастьем, в котором, очевидно, не сомневаются. Но разве старое счастье — хуже? У него есть, по крайней мере, одно бесспорное качество: оно — проверенное, потому что было.
В конце концов, неважно, чем вызваны мысли о счастье. Главное — что они есть, а это уже полпути к нему. Мне кажется, что если дано нам будет что-то вспомнить в нашем инобытии, то это будут, среди прочего, встречи Нового года. Потому что окажется, что ночь напряженного ожидания счастья сама по себе была счастьем. Оливье, мандарины и бессмертная новогодняя сказка, доказывающая, что счастье возможно — пусть не сразу и не для всех (два человека там все-таки оказываются не у дел), но возможно. За ним, по большому счету, необязательно лететь в город на Неве (хотя — почему бы и не туда?). Важно лишь помнить, что оно повсюду. И в настоящем. Настоящее — время счастья.
Автор — писатель, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинского Дома), член Совета по культуре при президенте России
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
