«Маяковский улыбался чаще, чем нам кажется»
В многособытийную программу празднования 125-летия со дня рождения Владимира Маяковского включена выставка «Дочка», открывшаяся в филиале Государственного музея В.В. Маяковского «Квартира на Красной Пресне». Экспозиция посвящена дочери поэта Патриции Томпсон. Ее сын и внук Маяковского адвокат Роджер Томпсон рассказал «Известиям» о семейных преданиях и о том, как воспринимают в Америке «главного поэта СССР»
— Как вам проект, как Москва? Вы ведь были здесь в последний раз в 1993-м.
— Да, тогда мы приезжали с мамой. Москва невероятно изменилась: выросла и в высоту, и в ширь, посвежела, осовременилась и все же сохранилась как европейский город. Встретили меня очень душевно, здесь по-прежнему живут люди, искренне благодарные моему деду. И от выставки очень приятное впечатление. Так трогательно — заходишь, а там мамин письменный стол, ее печатная машинка, книги, рисунки и картины. Живая домашняя обстановка, даже не скажешь — «экспозиция».
Еще один интересный проект в сити-формате в парке по соседству: на стендах размещены увеличенные фотографии Маяковского и Патриции в разные моменты жизни. Мой друг Алексей (директор Государственного музея В.В. Маяковского Алексей Лобов. — «Известия») решил сопоставить отца и дочь, когда они находились в одном возрасте.
Сходство — потрясающее. Похожи глаза, брови, крупный рот. Она тоже была очень высокой. Замечательная работа, благодарен за нее московским музейщикам. Должен сказать, у нас сложились доверительные, даже дружеские отношения — я был рад передать в Москву вещи матери: в общей сложности из Нью-Йорка мы привезли две комнаты — ее кабинет и гостиную.
— Патриция старалась популяризировать творчество Маяковского в США. Как думаете, ей это удалось?
— В целом американцы интересуются литературой заметно меньше, чем русские. Те же, кто знает Маяковского, неизбежно оказываются под его влиянием. Например, Джонни Депп, недавно побывавший в Москве, провел в музее несколько часов. Экскурсоводы вспоминают, в какой восторг главный голливудский «пират» пришел от фразы в письме Маяковского к Элли и маленькой Элен-Патриции: «Целую вам все восемь лап. Ваш Вол». «Вол» — это и сокращение от имени Владимир, и тягловое животное — значит, много работал. Но, к сожалению, такой анекдот для многих моих знакомых гораздо интереснее, чем сам поэт.
А что касается просветительской работы матери — она делала многое: организовала празднование 100-летия Маяковского в Нью-Йорке, проводила конференции в Леман-колледже, сотрудничала с русско-американским культурным центром «Наследие». Но я бывал далеко не на всех ее мероприятиях — не успевал. Конечно, мама хорошо знала его стихи. Ее любимой поэмой было «Облако в штанах» — она очень выразительно читала ее вслух. Именно эта вещь, на ее взгляд, точнее всего отражала личность поэта, она говорила: в ней сердце Маяковского.
— Она ведь считала себя похожей на отца не только внешне?
— Безусловно, было и ментальное сходство. Она была смелой, сильной и страстной натурой, несмотря на кажущуюся резкость, всех любила. Ей передалась черта Маяковского — встречала незнакомцев в штыки, сканировала и только после того, как понимала, что человеку можно доверять, открывалась. Любовь к отцу, которого она и видела-то всего один раз, Патриция пронесла через всю жизнь.
Жалела, что он так рано ушел. В стихотворении «Я здесь!» (название происходит от реплики Маяковского во время их первой и единственной встречи в Ницце «Вот! Я здесь!»), опубликованном в 2003 году, она писала: «Сегодня я столь взрослая, что могла бы быть твоей Матерью! / Ты! Навсегда моложе, чем я. / И моложе, чем твой внук Роджер».
Тоска по потерянному отцу кристаллизовалась в любовь к утраченной родине — России, Башкирии/ Москве, Уфе. Для нее были важны русские корни, в воспоминаниях она называла Элли «сельской барышней из уфимской провинции». Мама чувствовала себя отличной от окружающих, своего рода внутренним эмигрантом. Хотя это не помешало ее карьере — она была профессором социологии, преподавала в Леман-колледже, высшей школе при Городском университете Нью-Йорка. Ее предмет «межличностные отношения» был частью более широкой дисциплины — в США она называется «домашняя экономия» (home economics), сюда входят вопросы психологии, разумного потребления, домоводства.
— Элли Джонс не скрывала от дочери имя ее отца, но открыть тайну своего происхождения Патриция смогла только в начале 1990-х. Пишут, что историю скрывали вынужденно, боялись ревности Лили Брик, реакции спецслужб…
— У нас дома не говорили про Лилю Брик — бабушка рассказывала о своей любви к Маяковскому, о силе его чувства к ней. Об этом же — его письма и стихи. Наш семейный взгляд таков, что для Лили Маяковский был гарантом ее положения в обществе, финансового благополучия, но это лишь частное мнение — никаких доказательств у меня нет. А что касается страха перед «зловещей тенью» советских спецслужб, это миф.
Тут был важен другой момент, чисто человеческий — Элли просила не разглашать эту историю до ее ухода и ухода моего отчима Уэйна Томпсона-Шермана. Но было и другое условие, которое бабушка поставила маме: сначала она должна состояться как личность, как профессионал, а до этого не пользоваться именем отца.
Когда Патриция, уже будучи профессором, заявила, что она дочь Маяковского, никто не сказал, что она хочет примазаться к его славе. Сначала рассказала репортеру «Эха планеты», потом Евгению Евтушенко. Он спросил: «А у вас есть документы?» Тогда она встала во весь рост: «Посмотрите на меня, разве не похожа?» Тут он уже спорить не мог.
— А что вы думаете о Маяковском? Есть какое-то личное восприятие, чувство или это в большей мере семейная легенда?
— Мое чувство к нему — скорее как к деду, нежели классику, певцу революции, авангардисту или статуе в центре Москвы. Не далее как вчера мы обсуждали с Алексеем, что почти не сохранилось фотографий, где Маяковский улыбается. И тем не менее современники описывают его как человека чуткого, доброго. Думаю, он в жизни был гораздо менее суров и улыбался чаще, чем нам кажется.
