Раскрась сам
Опытные театралы не советуют читать до спектакля аннотации, особенно режиссерские. Оценка собственного детища порой кардинально расходится с тем, что в итоге видит зритель. К Константину Богомолову это ограничение не относится. О чем он сообщил, анонсируя «Три сестры» в Московском художественном театре им. А.П. Чехова, то и видишь.
Пишет: «Это будет предельно конкретная, предельно бытовая, и в первую очередь бытовая в эмоциональном плане вещь о живых, обычных людях» — так и выходит. Обещает: «В нашем спектакле не будет символизма, не будет абстракции, не будет философствования» — и держит слово. Заявляет: «Наш спектакль — это искренняя попытка сделать текст чеховской пьесы предельно живым, предельно современным, предельно естественным» — и точно, естественнее некуда. Дрязги, адюльтер, пошлость, обман, разочарование. То, с чем сталкивается человек, распрощавшийся с мечтами и вынужденный мириться с обыденностью. О чем гениально написал Чехов и что на все лады трактовали режиссеры.
Есть в ряду многочисленных прочтений «Чехов мягкий», «Чехов жесткий», «Чехов лирический», «Чехов агрессивный» и много какой еще: пьеса бездонная — копай, не перекопаешь. Личный вклад Константина Богомолова в копилку интерпретаций — «Чехов скучный». Это не упрек и не ругательство. Это стиль, практически безупречный с точки зрения замысла и его решения.
Актеры читают хорошо известный всем текст. Читают без купюр, вставок, изменений. Ровно, тихо, монотонно, без явного интонирования и цезур. Нечто вроде черновой читки пьесы, когда выразительность не важна, главное — запомнить, кто за кем вступает. Актерских находок и открытий этот формат не предполагает. Замени Ирину (Софья Эрнст) на Ольгу (Александра Ребенок), Машу (Александра Виноградова) на Наташу (Светлана Устинова) — эффект будет ровно тот же. Взаимозаменяемость распространяется и на мужских персонажей, в числе которых поручик Тузенбах в исполнении Дарьи Мороз. При этом никаких гендерных подтекстов. Актер — резервуар для текста, и безразлично, какого он пола.
Сценическое пространство огорожено неоновыми трубками, в очертаниях которых угадываются дом и крыша (сценограф Лариса Ломакина). Внутри расставлены диваны и стулья. Перемещений — минимум. Вошел, сел, прочел, встал, ушел. Или переместился на другой диван. Из разнообразящих действие элементов — два оператора, снимающих чтецов крупным планом (изображение проецируется на три экрана — в центре, слева и справа), любовная сцена Маши и Вершинина (Дмитрий Куличков) и музыкальные паузы. Блюз My heart belongs to daddy Коула Портера отмечает границы актов. Шлягер из репертуара Андрея Державина «Давайте выпьем, Наташа, сухого вина» звучит в исполнении Тузенбаха, ради такого случая поменявшего диван на фортепиано.
Режиссера, актеров, театр можно поздравить с высокопрофессиональной работой. Конструкция крепко сшита и тщательно выверена. Зрителю ничто не навязывается. Он волен заполнить схему в своем воображении ровно так, как считает нужным. Этакая книжка-раскраска: рисуй сам. Однако желающих попробовать себя в творчестве оказывается немного. После антракта зал зияет пустыми местами, а из уст оставшихся лейтмотивом доносится: «Ску-у-учно…». Их можно понять — в театр пришли, не в библиотеку. Желают, чтобы продекларированная Станиславским «жизнь человеческого духа» была подана соответствующим образом. То есть во всех ее мыслимых красках и интонациях.
Актера Александра Семчева (Чебутыкин) досидевшие до финала приветствуют с особым чувством. В отличие от коллег заслуженный артист временами пренебрегает режиссерскими установками и включает те самые краски и интонации. Стилевое единство «Чехова скучного» при этом страдает, зато зритель радуется.
