В отечественный прокат вышла полнометражная анимация по мотивам былин о новгородском гусляре Садко. Портал iz.promo.vg по этому случаю вспомнил, почему советские киносказки продолжают изучать в Голливуде и что сделал Disney с русским фольклором
В литературе нет ничего кинематографичнее сказки. В ней всегда, без исключений, обязательно наличествуют экспозиция, завязка, кульминация и развязка, чем может похвастаться далеко не всякий жанр и что является необходимым минимумом для хорошего кино. Кроме того, в сказке всегда присутствует движение: герой может сидеть на печи даже 33 года, но сказка начинается ровно с той секунды, когда он с этой печи слезает и отправляется в путь — за принцессой, золотом, головой Соловья-разбойника, другом, престолом, просто приключениями или — совсем просто — неизвестно за чем, за пущенной стрелой.
Кадр из мультфильма «Садко», 2017 год
Структуралисты могут сколько угодно сводить количество сказочных сюжетов к трем, пяти или десяти. Человеку попроще (например, киносценаристу) очевидно, что сочинить на эту тему можно сколько угодно — да еще и не быть обвиненным в плагиате и даже самоповторе.
Кроме того, универсальное морализаторство сказки (по сути, почти всегда — христианское, но это если разбираться) делало ее неуязвимой в любом цензурируемом обществе. Для советских киношников безопаснее сказки не было ничего, кроме того, спрос (вернее, запрос) на нее со стороны государственного заказчика всегда был стабилен, одним словом — снимай не хочу.
Два богатыря
В советском кинематографе сказку принято отождествлять с именами двух Александров — Птушко и Роу. Почти ровесников, их иногда путают, хотя в действительности общего у них мало. Более того — первый давно и прочно проходит исключительно по разделу «история кинематографа», идеи же второго живы, более того — определяющи.
Птушко был мастером большого стиля, идеальным постановщиком сталинского кино, ничем так не интересовавшимся, как историей бесконечной борьбы добра со злом (известно, что последние годы жизни он посвятил совершенно безумной идее экранизации «Слова о полку Игореве», от которой шарахались и в Госкино, и в ЦК). Птушко снял один из главных и лучших советских фильмов 1940–1950-х годов — «Илью Муромца», богатейшую по размаху и вовсе не детскую по замыслу сагу о взаимоотношениях сверхчеловека и власти. Его до сих пор разбирают в американских киношколах, что совершенно неудивительно: это чистый, беспримесный Голливуд. В дальнейшем любовь к гигантизму и дидактике привела Птушко к «Сказке о царе Салтане» и «Руслану и Людмиле», фильмам богатым и удивительно скучным (невозможно без смеха воспринимать попытки расчленить пушкинский текст на диалоги, используя только прямую речь). Птушко, кстати, снял и первого «Садко».
Фильм «Илья Муромец», 1956 год
Роу же пошел по совершенно иному пути — и, как оказалось, гораздо более плодотворному. Выходец из европейской культурной семьи (его отец был ирландцем), он просто не мог всерьез относиться ко всем этим царевнам, ступам и самодвижущимся печкам — и уж конечно, не мог всерьез предлагать такое зрителю. Роу все свои фильмы снимал, словно прищурившись на один глаз, как его любимый артист Милляр, — понарошку. В этих фильмах добродушные цари-идиоты рассуждают о проблемах в государственном управлении, простые мужики через одного испытывают проблемы с алкоголем, Кощей неизменно обуян вполне земной гетеросексуальной похотью, а на каждого недалекого богатыря имеется Иван-дурак со способностями командира тактического звена. Пока Птушко «раскрывал в своих картинах исконную мощь русского народа», снимая с самолета орды степняков и придумывая для своих героев псевдорусский язык, Роу откровенно веселился, заставляя великих ленинградских старух Барабанову и Богданову-Чеснокову бегать по площадке, отвешивая Милляру пинки.
Шутки кончились
Неудивительно, что у Роу в отличие от Птушко оказались последователи, причем весьма успешные. Борис Рыцарев и Михаил Юзовский определили канон советской киносказки позднего СССР. Московские школьники приезжают на каникулы к бабушке-Яге и гоняют за волшебными клубочками на велосипедах, Василисы Премудрые пользуют польскую косметику, предатели пишут доносы, используя вполне себе кагэбэшные обороты речи, старики-кузнецы строят самогонные аппараты без единого гвоздя. «Там, на неведомых дорожках», «На златом крыльце сидели», «После дождичка в четверг» — названия, как и сюжетные ходы, кажутся типовыми, но определенную свежесть эти фильмы не утратили до сих пор. Кульминация (и одновременно дно) этого субжанра — «Раз, два, горе не беда» (1988) Юзовского, в котором силы добра и зла сходятся уже на совсем настоящем поле битвы с применением оружия массового поражения и, разумеется, оканчивают дело разоружением и всеобщим миром.
Фильм «Раз, два, горе не беда», 1988 год
Понятно, что весь этот стихийный постмодерн — он не от хорошей жизни. Всерьез перекладывать хтонические архетипы на современный язык не рискуют уже лет 150. Другое дело, что в той же Америке нашли как минимум еще один способ переупаковать старые сказки, делая из них всевозможные саспенсы да хорроры. Но главным инструментом остается всё же юмористическая новеллизация: начиная, пожалуй, с диснеевского «Короля-льва» это новый канон для Голливуда.
В России последние лет 15 шли скорее по пути Роу — речь идет о «богатырской» франшизе Сергея Сельянова и студии «Мельница». Там были эксперименты удачные и не очень (к сожалению, строго в хронологическом порядке), но в целом получилась очень русская история, не столько по форме, сколько по наполнению.
Новый «Садко» тоже сделали при участии Сельянова, но вот насколько ему удастся сберечь уже вполне сложившиеся традиции, пока неясно. Дело в том, что в прошлом году в жанре русской киносказки случился «Последний богатырь», феноменальный успех которого, кажется, задал всему рынку новые стандарты. На отечественные экраны пришел Disney со своей жесткой, как правила бейсбола, эстетикой — и при всем поверхностном сходстве (ведь и там и там принцесса может, скажем, запросто воспользоваться мобильником) эта эстетика не имеет с «мельничной» ничего общего. Во втором случае — почти чистое искусство, психоделический набор самоценных шуток и комических ситуаций, минимальная зацикленность на возрастном рейтинге. В первом — бухгалтерская просчитанность внешнего облика персонажа, его экранного времени, распределения потенциально хитовых реплик, песен и трюков. Сельяновские богатыри теплые и ламповые, они — наследники Роу с его отстраненным, предельно ироничным взглядом на сказочный элемент. Диснеевский «Последний богатырь», делали, пожалуй, эпигоны Птушко, единственная цель которого в конце концов всегда заключалась в том, чтобы еще раз убедить (и убедиться), что добро опять, слава Богу, победило.
