Три математических измерения пространства — высота, ширина, длина — отвечают лишь на вопрос «где?», но ничего не говорят о том, «что происходит?». Задаваемые сегодня векторы регионального развития формируют три социальных измерения — география — экономика — общество, или территория — инвестиции — кадры, или еще проще «где?», «сколько?», «с кем и для кого?».
В послании к Федеральному собранию президент предложил реализовать «масштабную программу пространственного развития» и отметил, что опыт такого развития уже есть — «мы в принципе научились это делать». Чему мы научились? Почему не умели раньше? Что стоит за термином «пространственное развитие»?
В советской плановой экономике размещение «хозяйственных комплексов» и развитие различных отраслей не было увязано с географической и экономической целесообразностью, чаще отвечая лишь социальным задачам. Например, хлопкопрядильная фабрика в Благовещенске обеспечивала работой порядка 2000 жен военных, охранявших границу с Китаем, но хлопок приходилось возить за тысячи километров. Города Золотого кольца — достаточно компактно расположенные — были, так скажем, обречены на туризм. А, например, Коломне с интереснейшим архитектурным наследием о потоке иностранных туристов мечтать не приходилось из-за предприятий ОПК. Перекосов было предостаточно, что во многом усилило кризис 1990-х из-за распада неэффективных межрегиональных экономических связей и моноэкономики малых городов.
В 1990-е мы столкнулись с другой крайностью — региональным протекционизмом, отсутствием увязки действий регионов в развитии территорий. Что осложняло вопросы не только поддержания и развития инфраструктурной связности, но и экономического роста и насыщения рынка. Потребовались масштабные административно-территориальные реформы, длительное выстраивание системы госуправления, чтобы подойти к комплексному развитию территории страны.
Наиболее масштабный на сегодня процесс комплексного развития территории, ярко иллюстрирующий сдвиги в подходах к территории, — это проект развития Дальнего Востока. Восточные пространства России, пожалуй, в наибольшей мере несли на себе отпечаток исторических особенностей государственного управления развитием территории. И наиболее точно демонстрируют переход к современности.
Это в первую очередь отказ от модели государственного «удержания» пространства в пользу его рыночной организации на принципах экономической целесообразности. Еще недавно дальневосточникам было свойственно сознание фронтира — «мы держим территорию для государства», «мы удерживаем границу». Сегодня здесь строят новую экономику. Центрами притяжения становятся территории опережающего развития с обустроенной инфраструктурой и благоприятным налоговым режимом — то есть с более низкими издержками на создание предприятий.
Это отказ от исторического европоцентризма в развитии территории страны в пользу поворота к новым мировым центрам глобальной экономики — сверхъемким и сверхдинамичным экономикам Азии. Дальний Восток развивался по остаточному принципу. Сегодня он активно встраивается в цепочки производства добавленной стоимости, выступая с уникальным предложением на рынках товаров и услуг — от логистики до обработки данных, от производства морепродуктов до металлургии.
Это отказ от ограниченности проектов развития административно-территориальными границами регионов. В одном субъекте строится завод, формирующий грузопоток, в другом порт, в третьем железнодорожный мост — все они одна экономическая цепочка, с увязанными сроками ввода в строй и общей экономической моделью. В одном регионе открывается космодром, а в соседнем на имеющейся инженерно-промышленной базе создается аэрокосмический кластер. Теперь это уже не в новинку — сейчас не только на Дальнем Востоке формируют межрегиональные промышленные кластеры.
Мы научились понимать, что качество жизни имеет значение. Ставшее постоянным «временное жилье» — бараки вдоль БАМа — пожалуй, можно назвать символом советского отношения к качеству жизни и потребностям людей. Первым шагом стала программа переселения из ветхого и аварийного жилья. А в перспективе — изменение характера расселения, выравнивание качества жизни в городах и сельской местности. Об этом тоже говорил президент в своем послании.
Сегодня речь идет о масштабных проектах изменения жизненных, миграционных стратегий. Центростремительные тенденции — сбежать из поселка в областной центр, из областного центра — в центральные районы страны — больше не базовый тренд Дальнего Востока. В том числе и за счет новых моделей расселения, и за счет свободы предпринимательской инициативы на территории. Одним из примеров связки частной инициативы, денег и территории становится проект «Дальневосточный гектар»: идея — территория — подъемные.
И наконец, мы научились понимать, что само обустройство территории может быть двигателем экономического развития и роста качества жизни. Строительство моста на остров Русский, открытие там университета, развитие Владивостока как международного культурного центра меняют и экономический потенциал, и качество жизни людей. Но это характерно не только для отдающих энергию крупных городов и городских агломераций. Того же эффекта достигают малые города и исторические поселения — Суздаль, Мышкин, Коломна, в конце концов становясь за счет программы поддержки проектов благоустройства не только комфортными для жизни, но и привлекательными для туристов.
Собственно понимание трехмерности развития — деньги/проекты производств — территория/инфраструктурные проекты — человек/качество жизни — и лежит в основе идеи о «пространственном развитии» России, программу которого анонсировал Владимир Путин в послании 1 марта. Эта идея в корне отличается от всего, что составляло суть предыдущих «проектов развития». Сегодня у нас есть возможность перестать жертвовать землей, деля регионы на перспективные и неперспективные, и людьми, обещая им «город-сад», но через какое-то время. Современные технологии и масштабные инфраструктурные проекты делают «развитие без жертв» не только возможным, но и выгодным.
Автор — политолог
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
