Человек умеющий
Какими навыками должен обладать человек через 10–15 лет, чтобы зарабатывать на достойную жизнь, почему у сантехника будет больше шансов остаться востребованным на рынке труда, чем у кардиолога, по какой причине эмоциональный интеллект важнее для успеха, чем диплом о высшем образовании, и как помочь своим детям выбрать дело жизни? На эти и другие вопросы ответили участники круглого стола в «Известиях».
«Известия»: Некоторые эксперты утверждают, что через 10–15 лет искусственный интеллект вытеснит человека из многих профессий и оставит без работы миллионы людей. Есть ли основания для таких прогнозов?
Николай Величко, руководитель проектов службы исследований HeadHunter: Сложно сказать, что будет, например, в 2030 году. Может случиться так, что профессии, которые отомрут в Москве, будут востребованы в регионах. Искусственный интеллект распространяется в нашей стране не настолько быстро. И даже не из-за того, что у нас с этим плохо по сравнению с другими странами — в плане его развития у нас всё в порядке. А из-за того, что мы пока к нему еще не готовы. Специфика огромной страны такова, что распространение инноваций замедляется и возникают сложности внедрения. Так, например, если мне нужна консультация по продукту, в котором я недостаточно разбираюсь, и при этом я понимаю, что на той стороне машина, то лучше позвоню по телефону. Я примерно представляю, как это работает, как алгоритмизируется. Но если у меня сложный вопрос, я могу получить неполный ответ, хотя бы потому, что не смогу сформулировать вопрос на языке продукта. Доверие ко взаимодействиям подобного рода — это, конечно, вопрос времени.
Андрей Себрант, директор по маркетингу сервисов компании «Яндекс»: Я думаю, что в первую очередь внедрение искусственного интеллекта скажется не на московском, а на региональном рынке труда. Объясню на фактическом материале. Держать call-центр в Москве — это дорого. У большой федеральной компании, нашего партнера по проекту, call-центр не в Москве, а в провинции. Но малоквалифицированные люди могут только принять телефонный звонок и попытаться понять, чего хотел звонящий. А затем по скрипту, который открывается на экране, зачитывать уточняющие вопросы. С такой работой машинный интеллект справляется прекрасно. Всё, что от него нужно, — понять входной текст.
Человек, дозванивающийся в call-центр, сегодня больше чем в половине случаев обращается со стандартной проблемой (платеж не прошел, что-то не зачислили). Это 80% звонков. Но они прекрасно отрабатываются машинным интеллектом, человеческий интеллект там не нужен. Поэтому в первую очередь будет автоматизироваться низкоквалифицированный труд. А поскольку он в большинстве случаев вынесен из Москвы, то и сокращения коснутся регионов.
Валерия Касамара, заведующая лабораторией политических исследований факультета социальных наук ВШЭ: Когда мы говорим, что некоторые профессии исчезнут, то рисуем себе некую страшилку. Очевидно, что, когда это светлое будущее наступит, сработают наши адаптационные механизмы. Переход и привыкание к новой эре происходит настолько постепенно, что никакого шока для нас нет.
Мне кажется, что новые профессии, которые появятся, и старые, которые исчезнут, соответствуют интересам молодежи. По результатам нашего последнего исследования, молодежь не хочет как раз того, что собирается «умереть». Это профессии, которые заставляют тебя выполнять любую монотонную работу с 9:00 до 18:00. Опросы, которые мы проводим 10 лет, показывают, что студенты стремятся к самореализации. Они больше склонны к режиму фриланса, когда могут управлять собой. Любые начальники — это крест на их свободе.
«Известия»: Чего конкретно они хотят?
Валерия Касамара: В первую очередь много ездить. А еще они не хотят много денег, потому что понимают — это лишние проблемы и ответственность. Им надо ровно столько, чтобы было хорошо. Это «хорошо» включает семью, путешествия и свободу. Гореть на работе больше никто не хочет.
Отсюда периодические валы наборов на те или иные специальности. В середине 1990-х все шли в экономисты, потому что срабатывало стереотипное представление: экономистов не хватает, поэтому они много зарабатывают. Потом то же самое было с юристами. Одно время стали популярны чиновники, поэтому все устремились на факультеты государственного и муниципального управления. Сейчас многие поняли, что это «тюрьма» — всё слишком зарегламентировано.
То, что написано в дипломе, постепенно в принципе уходит на второй план. Самое главное — и молодежь это понимает — коммуникабельность. Если ты общительный, адаптивный и гибкий, то ты быстро наберешь необходимые навыки. Невозможно мгновенно стать математиком, но если ты при этом будешь нарабатывать soft skills, окажешься конкурентоспособным.
Ефим Рачевский, директор общеобразовательной школы № 548 в Царицыно, Москва: Действительно, всё больше молодежи и людей среднего возраста хотят свободно распоряжаться своим временем. Фриланс предполагает в какой-то степени креативную работу, такие компетенции, как критическое мышление, умение принимать решения и делать осознанный выбор.
И одна из самых острых ситуаций в контексте этого вопроса — умение делать выбор. Из-за этого многие страдают. Если мы возьмем популяцию выпускников 2018 года, для них сам факт поступления в вуз — это второстепенная задача. Они и их родители уже думают не столько о выборе вуза, сколько о рынке труда. При этом тема денег, разумеется, остается актуальной: сегодня это, а не мускулатура — доминирующий признак альфа-лидера.
В школе мы должны создать условия для множества проб и конструктивного анализа — это самый эффективный способ помочь детям найти себя. Чего хочет поколение 15–16-летних? Подростки хотят работать. Каждую субботу в школе мы проводим встречи с профессионалами из разных областей. Эти встречи намного популярнее среди школьников, чем любые другие мероприятия. Всех волнуют ответы на вопросы: «Как вы это сделали?» и «Как мы это можем сделать?».
В связи с этим есть несколько шагов, на которые государство никак не может решиться. Паспорта мы им стали выдавать не в 16, а в 14. Информационная компетентность 15–16-летних не вызывает сомнений — это то самое поколение, у которого учатся пожилые. Так дайте им возможность поработать, дайте им возможность продолжить эту множественность проб, особенно в ситуации, когда в кризисном состоянии пенсионная система. Наступит время, когда неработающих будет намного больше, чем работающих. Представляете, какое количество людей надо кормить? А молодежь не допускают к работе. Чем раньше мы их допустим к реальным делам, тем лучше. Тот, кто умеет зарабатывать рубль, не пойдет с топором рубить одноклассников. Если мы снизим возрастной уровень на рынке труда, будет больше точных попаданий, когда они станут 25-летними.
«Известия»: Система образования готова подстраиваться под новые требования времени?
Валерия Касамара: У нас очень мощная консервативная система образования, которая перестраивается намного медленнее, чем мы на индивидуальном уровне. Наша психологическая готовность адаптироваться к новым реалиям уже сейчас подстегивается трендом «учиться надо всю жизнь». Но система к этому не готова.
Ефим Рачевский: Нет, не готова. Главный вопль родителей, что их детей учат не так, как учили их. И такие родители мне чем-то напоминают луддитов. Они боятся компьютеров, социальных сетей, улицы, неопределенности.
При деле — профи
«Известия»: Кому сейчас легче всего найти работу?
Николай Величко: Компетентному IT-специалисту. С октября 2016-го по октябрь 2017 года минимальное увеличение количества вакансий в сфере IT ежемесячно составляло от 5%. Растет количество вакансий в сфере машинного обучения, искусственного интеллекта.
«Известия»: Делаете ли вы прогнозы внутри компании, что будет через 5–7 лет?
Николай Величко: Совсем недавно мы проводили опрос. Спрашивали вполне взрослых людей, пошли бы они в институт, если бы сейчас заканчивали школу? Около 95% ответили «да», но при этом из них лишь 25% работают по профессии, около 45% — в смежной сфере, остальные 30% трудятся не по специальности. Это достаточно высокий показатель.
Валерия Касамара: В ходе нашего федерального проекта — студенческой олимпиады «Я профессионал» — мы активно общались с работодателями, в компаниях которых победители олимпиады получат возможность проходить стажировки. И выяснилось, что сегодня самое дефицитное — это профессионализм. Проверено жизнью, что если ты профессионал, неважно, кто ты по специальности, ты априори будешь востребован рынком. У нас в последнее время настолько ощущается дефицит профессионализма, что когда видишь профи, просто хочется пожать ему руку.
Ефим Рачевский: Я вспомнил «Путешествие дилетантов» Окуджавы. Везде дилетантизм либо недоученность.
Валерия Касамара: Да. Молодежь сейчас ориентирована на быстрый успех. Им тягостны даже те 3–4 года, которые они должны провести в бакалавриате. Современное поколение у меня ассоциируется с бенгальским огнем: горит ярко, но недолго и не греет. У них нацеленность на быстрое получение результата: «Ночь посижу, а завтра я уже профессионал». Они живут с огромным ускорением. Парадоксально, но именно эти высокие скорости жизни часто тормозят развитие навыков, требующих глубинной и тщательной работы, которые и характеризуют настоящего эксперта в своем деле.
Андрей Себрант: Профессия — довольно бессмысленное слово в современном мире. Профессии быстро рождаются и умирают. Здесь прозвучали очень важные слова, которые мне кажутся гораздо более осмысленными, чем слово «профессия»: навыки, умения в противоположность знаниям. Давать знания? Даже пятилетние дети сейчас найдут, где их получить.
Я не знаю безработных выпускников Физтеха. И знаете, в чем дело? И в мои годы, и сейчас на экзамены можно было принести любой учебник, ничего не нужно было знать наизусть. Либо я понимаю, что в этом учебнике, либо учебник не поможет. История с запретом мобильных телефонов, поисковиков — чудовищная. Вы кого выращиваете — людей, которые должны всё зазубрить? Но информации слишком много, пусть школьники и студенты пользуются чем угодно. Знания — это сейчас не самая важная часть профессии. Важны умения, скиллы. Мировой чемпионат называется WorldSkills, а не WorldProfessions. И умение программировать роботов может пригодиться на автомобилестроительном заводе или в кондитерском цехе. Это не разные профессии: человек умеет программировать машинку, чтобы она могла делать пирожные или строить дома.
«Известия»: Востребованы люди, которые обладают знаниями и умениями на стыке разных профессий?
Андрей Себрант: Да. Во-первых, важна междисциплинарность, а во-вторых — умение приобретать новые навыки.
Возьмем профессии, связанные с обработкой материалов. Концепция обработки материалов, которой учат в школе и не только, до сих пор — «удаляем всё лишнее», как Микеланджело. Сейчас концепция сменилась. Все аддитивные технологии позволяют строить конструкции, создавать металлоконструкции на 3D-принтерах. Это не сравнить с удалением материала даже на фрезерном суперстанке. Это другая установка мозгов: как спроектировать конструкцию, которая будет создаваться с помощью 3D-принтера, а не вырезаться из заготовки. Этому мало кто может научить, и поэтому на вес золота технологи, инженеры и операторы, у которых по-другому повернуты мозги.
Всеми европейскими странами принимаются законы, по которым продажа машин с двигателями внутреннего сгорания где-то к 2030–2035 годам будет запрещена вообще. Поэтому сейчас кафедра двигателей внутреннего сгорания заведомо плодит бессмысленных специалистов, ибо разрабатывать будет нечего.
Есть множество вещей, например, связанных с инфраструктурой, которые потребуют других навыков, умения перестраиваться.
Как учить
«Известия»: Получается, что нам прямо сейчас нужны педагоги, которые будут обучать работе в условиях новых технологий? Но это же невозможно.
Андрей Себрант: Конечно, невозможно. Мы можем предъявить обвинение, почему 10 лет назад не учили 3D-принтингу. Но никто не знал, что он вообще появится. А вот умение приобретать новые скиллы — это единственное, что нужно от обучения. Меня научили в Физтехе быстро думать, впитывать новую информацию — неважно, это маркетинг или физика твердого тела.
«Известия»: Получается, и профильные классы в старшей школе не нужны?
Ефим Рачевский: Профильное обучение необходимо, потому что удовлетворяет интерес. Ребенку больше интересна биология, чем всё остальное, — на, интересуйся, изучай! Проблема в том, что временной ресурс в школе ограничен, а профильное обучение — это лошадка, с помощью которой можно въехать в ситуацию, когда ты что-то можешь не изучать. Я полностью согласен с Андреем Юлиановичем, что дело не в объеме багажа, а в способах работы с ним — с информацией. Этому надо учить.
Сегодня есть множество технологий, которые позволяют сократить аудиторную нагрузку, дав возможность изучать что-либо за пределами школьных заборов. Причем такие возможности есть не только в виртуальном пространстве с помощью Coursera, академии Хана или проекта «Московская электронная школа». Это можно делать вживую.
Еще в 1992 году в нашей школе мы решили, что посещение уроков не должно мешать образованию. Эта фраза заимствована у Марка Твена. Но сегодня хождение в школу очень сильно мешает образованию детей посягательством на ресурс времени. Детям надоело быть попугаями, они хотят собственных стартапов.
Андрей Себрант: На фестивале WorldSkills в Сочи я увидел установку, инженерно очень красиво сделанную. Создатели — совершенно молодые ребята, школьники. Это можно назвать стартапом, но на самом деле — это нормальная компания, которая обеспечивает половину Московской области экзотическими плиточными панно для бассейнов, прихожих и т.д. Там всё прекрасно. Единственное, на что они жаловались: «Если бы не надо было ходить в школу, у нас бы сейчас производство увеличилось в три раза». У них маркетинговое мышление лучше, чем у выпускника «вышки». И это — ученики 10-го класса.
Валерия Касамара: У людей моего поколения, 40-летних и даже чуть моложе, почему-то было какое-то встроенное понятие «мы должны». Только единицы допускали мысль, что можно посягнуть на школу. Но они сразу становились лузерами и аутсайдерами. Сейчас у молодежи совершенно другое восприятие: она вообще не считает, что что-то должна. Особенно успешные старшеклассники. Они воспринимают школу как обременение, навязанное старшими.
Ефим Рачевский: Самое смешное, что нынешний закон «Об образовании» позволяет уйти из этой колеи. Есть комбинированное обучение, индивидуальный учебный план, дистанционные технологии. Закон всё это позволяет, но пока что никто не хочет этим пользоваться. Проблема — в ментальности родителей и учителей.
Я спрашиваю своего любимого зама: «Как Сухиненко из 10-го класса?» — «Не ходит». — «А как у него с математикой?» — «Очень хорошо, 2-е место на олимпиаде». — «А вообще у него как?» — «Не ходит». — «Какие проблемы?» — «Да нет у него проблем, просто не ходит». В школе оценивают не знания ребенка, а периоды нахождения там: четверть, полугодие.
В 2017 году 1,6 млн человек в США отказались от школы — перешли на семейную форму обучения. В России таких всего тысяч 70 — почти в 20 раз меньше. Если ребенок не пойдет в школу, где он будет? На улице, в подъезде. Значит, школа воспринимается как «камера хранения». Есть гарантия безопасности, уверенность, что его до конца шестого урока не выпустят. Школу не рассматривают как образовательный институт в чистом виде.
Валерия Касамара: Есть большая проблема — разница между школой и вузом. Человек приходит в вуз, особенно из хорошей школы, где за ним хорошо следили и каждый раз спрашивали про этого Сухиненко, и тот знал, что им Рачевский интересуется. А тут он пришел, и никто не знает, что он Сухиненко. Психологически многие ломаются по нескольким причинам. Первая — человек перестает быть пупом земли. Вторая — нет системы контроля. Их в школе не научили брать на себя ответственность, тайм-менеджменту не научили. Очень мало школ, которые проводят предвузовскую подготовку.
Первый курс у студентов — очень сложный период, потому что они одуревают от свободы. Первая сессия — самая большая проблема. Много отчислений. А потом: «Я умный и талантливый. Как такое могло получиться?» Иногда он настолько не готов к встрече с реальностью, что не верит, что его отчислили.
Ефим Рачевский: Поэтому 12 лет назад индикатором качества для нас было не поступление в вуз, а преодоление первой сессии.
Валерия Касамара: Поэтому, помимо всех прочих навыков, важна социализация, а школа социализацию и подготовку к жизни не дает.
Андрей Себрант: Социализация — ключевое слово, которое должно быть записано большими буквами, она становится важнейшим делом. Умение общаться с себе подобными или с почти подобными — например, с умной машиной, с коллегой по работе, с детьми, в конце концов, — становится базовым и для профессионала, и просто для нормальной счастливой жизни.
Кто останется
«Известия»: Какие специалисты будут востребованы во все времена?
Андрей Себрант: Абсолютно не страшно будущее людям так называемых помогающих профессий. Врачи во многих случаях станут просто голосовыми интерфейсами. Современный кардиолог ставит диагноз на основании большого набора исследований: кардиограммы, УЗИ, анализа крови. При этом вся информация легко загоняется в машину, что делает IBM Watson. И машина становится высококлассным ассистентом. Врач-кардиолог через какое-то время станет просто голосовым интерфейсом. Хирург уже во многом является человеком, который на верхнем уровне программирует механического хирурга. А вот психоаналитик или психолог не станет интерфейсом в ближайшем будущем или вообще никогда. В этой области машинное обучение в нынешнем виде ломается. Этика запрещает психоаналитикам писать сессии, значит, не на чем учить машину. В психологии и психиатрии вообще нет шансов внедрить хоть какое-то машинное обучение.
Или вот еще. Посмотрите на YouTube ролик, как автомобиль собирают роботы. На современном автомобильном производстве люди не нужны совсем. Но нельзя представить робота-сантехника. Проблема в том, что все унитазы, раковины и трубы в разных домах разные.
У меня в квартире где-то капало, и я начал потихоньку заливать соседей. Снаружи ничего не видно, сантехники тоже ничего не нашли. А потом пришел их продвинутый бригадир с селфи-палкой, разместил смартфон, куда-то всунул его и увидел место протечки. Наверное, селфи-палку можно заменить роботом, но не этого сантехника. Поэтому сантехник точно останется в обозримом будущем. Хотя у него могут появиться новые инструменты: микроробот с камерой, который пробежит по трубе.
Валерия Касамара: У меня ощущение, что будет отток от массового производства к вещам эксклюзивным. Конвейер всё индивидуальное выдавил, а людям очень захочется обладать тем, чего нет ни у кого.
А еще важно быть интересным человеком с эмоциональным интеллектом. Человек эмоционально ограниченный сразу будет проигрывать машине. Эмоционально открытый, с богатой палитрой — будет интересен всегда.
«Известия»: «Хороший человек» может стать профессией?
Валерия Касамара: Мне кажется, да. А еще будет усиливаться тренд на самореализацию и развиваться новые формы коммуникации. Они настолько многообразны, что мы даже не можем представить.
«Известия»: Можете дать совет нынешним выпускникам?
Андрей Себрант: Надо выбирать профессию, которая подразумевает гибкость и изменчивость. Например, в любой научной сфере. В ней всегда можно сделать что-то новое.
Валерия Касамара: Универсальный совет — несмотря на молодость, попробовать понять, что вам очень сильно нравится, чего действительно хочется, что не наскучит через полгода. Если вы будете развивать опыт, свои таланты, скиллы, качать профессиональные мышцы, у вас получится по-настоящему самореализоваться.
