Блокчейн для волонтера
Как за последнее время в обществе изменилось отношение к волонтерству, почему даже самое богатое и социально ответственное государство не сможет обойтись без частных жертвователей и почему благотворительность должна стать частью жизни каждого из нас? Эти и другие вопросы руководители и попечители благотворительных фондов обсудили на круглом столе «Известий».
Кто помогает
«Известия»: В декабре президент Владимир Путин объявил 2018 год Годом добровольца и волонтера. Но благотворительность и волонтерство в России развиваются не первое десятилетие. Изменился ли за последнее время среднестатистический портрет человека, который находит деньги или время на помощь другим? Есть ли перемены в работе благотворительных фондов? Что вообще изменилось в обществе?
Анна Сысоева, директор по развитию Благотворительного фонда Константина Хабенского:
Изменилось всё, в первую очередь мы сами. Мы трудимся в очень динамичном секторе. Раньше у благотворительности было два варианта действий: экстренно собрать много миллионов на спасение одной жизни либо отвезти игрушки в детский дом. Сейчас всё по-другому.
Если десять лет назад по большей части все приходили к бизнесу и говорили: «Мы помогаем. Дайте нам денег», — то сейчас мы приходим совершенно с другим. Мы говорим: «Мы знаем, как решать такую-то системную проблему, и предлагаем вам принять участие в ее решении». Мы стали по-другому мыслить, говорить. Мы стараемся сделать так, чтобы благотворительность стала частью повседневной жизни каждого человека.
Татьяна Друбич, актриса, сопредседатель попечительского совета благотворительного фонда помощи хосписам «Вера»:
В 2006 году, когда я пришла в фонд, который только создавался, это был наивный идеалистический эмоциональный порыв. Тогда я и не представляла, что фонд вырастет в такое большое профессиональное дело. Конечно, и мы изменились, и вокруг изменилось многое.
Сегодня нет такого тотального недоверия, которое было десять лет назад. Меняется отношение к благотворительности, и во многом благодаря волонтерству. Не знаю, почему Владимир Владимирович выбрал и объявил этот год годом волонтерства, надеюсь, что его, к счастью, начала интересовать эта важнейшая для нашего будущего тема. Волонтерство и есть истинная благотворительность. И сегодня надо делать всё, чтобы обратить на проблемы благотворительности внимание людей, принимающих законы. Это прежде всего обращено к ним.
В начале моей деятельности люди крутили пальцем у виска, говорили: «Чем вы занимаетесь? Вмешиваетесь в естественный отбор: люди болеют и умирают. Это нормально, так и должно быть». Я разговаривала с крупными чиновниками, вроде взрослые, образованные люди, которые рассуждали, как в Спарте: родился больной ребенок — его нужно сбросить в апофет — ущелье в горах.
«Известия»: Кого больше среди благотворителей — женщин, мужчин, молодых или людей среднего возраста?
Татьяна Друбич: Если раньше в основном были женщины 40 лет и старше, то сейчас жертвователи молодеют.
Юлия Матвеева, директор благотворительного фонда помощи хосписам «Вера»:
Вопрос даже не в том, кого больше. Хотя женщин среднего возраста среди благотворителей по-прежнему больше.
Вопрос в изменении портрета благотворителя с точки зрения мотивации. Благотворитель становится человеком, который хочет инвестировать в развитие системы, он всё чаще хочет помогать нам решать проблемы «от истока», становясь нашим партнером, советником, иногда даже ментором.
Яркий пример из обсуждения с благотворителем целевого назначения пожертвования: «Я не хотел бы сейчас давать деньги на адресную помощь, но могу вложиться в развитие ERP-системы (система управления, позволяющая на каждом этапе прохождения бизнес-процесса контролировать этап исполнения. — Прим. «Известий»), которая вам позволит эффективнее использовать внутренние ресурсы фонда».
Для нас это фантастика, которая еще три года назад была только мечтой. В фонде «Вера» на патронате в детской региональной программе 250 детей. Для них требуются ежедневные закупки, которые необходимо доставить по всей территории России. С помощью ERP-системы мы теперь можем отследить в одном месте весь процесс решения проблемы — от возникновения потребности до доставки товара подопечному, запланировать необходимые закупки на будущее. Это позволяет нам экономить время на обработку данных и быть очень открытыми, показывать благотворителю весь процесс использования пожертвования. Это своего рода блокчейн.
Эти изменения не зависят от изменения гендерного или возрастного состава благотворителей, это результат развития, изменения самого общества, в том числе и отношения к некоммерческому сектору.
Профессиональный подход или душевный порыв?
«Известия»: За чей счет в основном живут благотворительные фонды — за счет крупных предприятий, бизнесменов или частных жертвователей?
Анна Сысоева: В какой-то момент мы для себя сформулировали правило: чтобы работать эффективно и стабильно, нужно соблюдать баланс источников помощи. Это и серьезные вложения бизнеса, и люди со всех концов страны, которые отправляют SMS по 100 рублей, и жертвователи, которые могут позволить себе спорадически или регулярно перечислять от 100 тыс. до нескольких десятков миллионов рублей.
Татьяна Друбич: Для меня благотворительность прежде всего — это люди, которые не начинают разговор с фразы: «А какой у вас бюджет?» Это волонтеры — самые чувствительные и зрелые люди, которые сегодня в нашем обществе и есть самая лучшая его часть.
Юлия Матвеева: Мы пытаемся от этого мифа избавиться, потому что профессиональные навыки менеджера стоят денег. Управляя благотворительным фондом, я трачу в два раза больше времени, чем когда управляла большим финансовым блоком в бизнесе. При этом уровень оплаты не соответствует коммерческому. Здесь действительно несколько другая эмоциональная мотивация. Но при этом менеджеру нужно кормить семью, обеспечивать свой быт.
Мила Соловьева, главный редактор журнала «Жизнь с ДЦП» и координатор благотворительного фонда «Шаг вместе»: Мы делаем благотворительные баскетбольные матчи, где благотворителями выступают как сами игроки, так и компании, которые поддерживают фонд. За одну игру собираем 8–10 млн рублей.
«Известия»: Есть еще волонтеры, которые жертвуют не деньги, а свое время, знания, навыки.
Юлия Матвеева: Это самое драгоценное, что у нас есть!
Мила Соловьева: Наш фонд сотрудничает с волонтерами. Ребята к нам на все мероприятия приходят. Это молодые люди, есть даже до 18 лет.
«Известия»: Какая у них мотивация?
Татьяна Друбич: У волонтеров неясная для обывателя мотивация. Они особые люди. Какая мотивация у ангела?
Мила Соловьева: Они приходят с горящими глазами, с вопросом: «Что сделать, чем помочь?». Им объясняешь, что делать, и они идут и делают. «Что еще? Давайте мы туда пойдем». Такие ребята.
«Известия»: Как долго у них горят глаза? Через какое время они перегорают?
Мила Соловьева: Не могу сказать, потому что мы не видим одних и тех же волонтеров. Зачастую к нам приходят совершенно разные люди. Но есть те, кто остается с нами надолго, помогает на мероприятиях. Их мы ценим больше всего, они становятся координаторами, кураторами, теми, кто способен взять на себя ответственность, сделать важную работу без дополнительного контроля.
Юлия Матвеева: В хосписе особая форма волонтерства, там находятся тяжело болеющие люди, с которыми психологически не очень просто, нужно быть внутренне очень зрелым человеком. Те, кто пришел просто так, как правило, не проходят первичное собеседование или, если прошли собеседование, потом не задерживаются. Важно, чтобы человек приходил в хоспис осознанно — уже зная, что и зачем он хочет делать, готов учиться, перенимать опыт. Тогда он будет с нами долго, а мы как фонд будем поддерживать его и в том числе оберегать от выгорания.
Карина Михайлова, учредитель и директор благотворительного фонда «Жизнь»:
Очень разные люди приходят. Онкология — достаточно распространенная проблема, поэтому у многих за плечами личные ситуации, истории родственников, друзей. Им хочется помогать на этом пути другим, идти с ними вместе. А есть люди, у которых возникло сиюминутное желание после того, как они увидели какой-то сюжет. Но очень часто эмоциональная волна заканчивается, когда мы говорим, что надо приехать на собеседование к нам в офис. На Алтуфьевском шоссе. Определенная часть людей уже на этом этапе отсеивается.
Социально ответственные
«Известия»: Складывается ощущение, что благотворительность прикрывает дыры в бюджете. А есть ли идеальные страны, где не нужны фонды и благотворители и государство справляется самостоятельно?
Татьяна Друбич: Нет.
Анна Сысоева: Идеальная страна — не та, где нет некоммерческого сектора. Идеальная страна — где есть баланс. В мире большинство музеев, больниц, образовательных учреждений, парков существуют за счет совместного финансирования, а где-то — только за счет частных вложений. История меценатства и благотворительности в России насчитывает века, просто советский период во многом вычеркнул понимание необходимости этого.
«Известия»: Во времена СССР не было ничего подобного?
Татьяна Друбич: Очень распространена была касса взаимопомощи, помните. Еще все всех куда-то по знакомству устраивали, сидя по кухням. Ни одно, самое процветающее государство не заменит помощи людей, нашей помощи друг другу.
Анна Сысоева: Вспомните, как транслировалась история: отдавай всё государству, а оно тебе всегда поможет. До сих пор люди говорят: «Почему мы должны заниматься благотворительностью? Государство должно это делать».
«Известия»: Надо развивать благотворительность?
Юлия Матвеева: Безусловно, надо, и сотрудничество с государством тоже. Благотворительный сектор хорош тем, что, выявляя проблему, мы можем ее оперативно разрешить, не тратя время на бюрократию. Но для системного решения нам требуется помощь государства.
Например, во всем мире большинство хосписов живут на гибридном формате финансирования. Государство обычно берет на себя медицинскую часть, а некоммерческий сектор всё остальное — именно благотворители и волонтеры могут дать человеку в конце жизни то, чего не хватает именно ему, наполнить его дни жизнью — на всю оставшуюся жизнь. Это такая форма осознанного мира.
Борьба с мошенничеством
«Известия»: Благотворительные фонды в определенной степени помогают государству справиться с рядом проблем. А в какой помощи со стороны государства нуждаются сами фонды?
Юлия Матвеева: Мы как представители некоммерческих организаций мечтаем, чтобы регулирования нашей деятельности со стороны государства было чуть-чуть поменьше. Есть вещи, которые, с нашей точки зрения, излишне бюрократизированы, их можно было бы ослабить. Например, требования к ведению специфической отчетности. На это уходит много ресурсов, при этом официальная отчетность не влияет на прозрачность организации, показатели в отчетности очень относительные, не дают представления о результатах деятельности. Было бы здорово найти компромисс.
В 2017 году мы получили новый опыт поддержки государством — три государственных гранта на системные проекты. Мы рассматриваем эту форму поддержки как эффективный инструмент взаимодействия. Мы вкладываем силы в решение социальных системных проблем, государство нам помогает финансово. Экономически это точно оправданно.
«Известия»: Для юрлиц, занимающихся благотворительностью, нет никаких налоговых льгот?
Анна Сысоева: Были льготы, но очень недолго. Сначала провозгласили: «Давайте будем, как во всем мире, помогать некоммерческому сектору и сделаем налоговые льготы». А дальше случилось следующее: практически каждый бизнес счел необходимым открыть «карманный» благотворительный фонд. И система налогового регулирования была не способна переварить валидацию этих процессов и понять, какие фонды действительно занимаются решением социальных проблем, а какие созданы только ради коррупционной схемы.
Мила Соловьева: Даже ввели «паспорт благотворительности», пытались эти фонды каким-то образом регулировать, отслеживать их деятельность, но и это не помогло. Просто сам механизм налоговых льгот был плохо продуман.
Карина Михайлова: Есть одна очень важная проблема — мошенничество на улице. Благотворительное сообщество (в лице благотворительного собрания «Все вместе») ведет большую информационную программу против мошенников. Многие из нас сталкивались с людьми, собирающими средства на улице, в транспорте. К сожалению, они далеко не всегда имеют отношение к благотворительности.
Это очень серьезная тема, потому что идет огромная дискредитация благотворительности. У нас в фонде была комическая ситуация. Одна из сотрудниц приехала и показывает мне флажок: «Смотри, я сегодня помогла детям». Когда мы стали искать информацию про эту организацию (меняющую флажки на пожертвования), ничего вообще не нашли. Я была очень удивлена: «Ты же работаешь в благотворительном фонде, читаешь петиции». Получается, что даже люди, которые связаны с благотворительностью, не всегда понимают, что уличные сборы, к примеру, могут быть никак не связаны с реальной помощью людям.
«Известия»: Ситуацию можно исправить законодательно?
Карина Михайлова: Это пытаются сделать «Все вместе», есть декларация о добросовестности в сфере благотворительности при сборе средств через ящики-копилки, которую подписали порядка 300 фондов. Ведется большая информационная работа. Насколько мне известно, готовятся предложения по законодательным изменениям.
Анна Сысоева: Еще несколько лет назад крупные благотворительные фонды, которые дорожат своей репутацией, решили разработать нормы внутреннего регулирования сектора. Один из простых примеров: мы договорились между собой, что не будем собирать деньги в боксы на улицах в Москве. Можно было бы законодательно запретить боксы по стране. Но для некоторых небольших фондов это, возможно, единственный способ сбора пожертвований в своем регионе. Запрещать формы, которые для кого-то могут быть жизнеспособными, нельзя, поэтому мы такие моменты внутри сектора прорабатываем.
Путь в благотворительность
«Известия»: На что или на кого охотнее жертвуют деньги?
Татьяна Друбич: Выбор есть. Всё зависит от благотворителя.
Карина Михайлова: Мы видим, что на российских детей жертвуют лучше. Но у нас большая программа помощи детям из стран СНГ, которые приезжают на лечение в Россию, называется она «Все дети — дети». На них деньги собираются очень сложно.
Юлия Матвеева: На детей действительно жертвуют охотнее. Но когда разговариваешь с человеком, рассказываешь, каким образом выстраивается помощь, приоритеты часто меняются. При этом дети не остаются без помощи, мы просто распределяем ресурсы иначе. Важно понимать, что за покупкой аппарата ИВЛ, например, стоит еще работа по обучению врачей в регионах основам паллиативной помощи, особенностям сопровождения таких детей на дому, обучение родителей, регулярная покупка расходных материалов и оборудования, работа координатора от фонда, который находится с семьей на связи 24 часа в сутки, и прочее.
«Известия»: Как каждый из вас пришел в благотворительность?
Мила Соловьева: Я пришла в благотворительность более 20 лет назад. Помогала ветеранам, потом был свой фонд, потом городской благотворительный совет. Дальше уже волонтеры, социальные проекты, фотопроекты. Серьезно втянулась в проблему ДЦП, когда реализовывала социальный фотопроект «Мужчины» и «Женщины» — снимали детей со звездами, показывали, насколько нужны папы таким детям, таким семьям.
«Известия»: Все-таки была в СССР благотворительность?
Татьяна Друбич: Была, конечно.
Мила Соловьева: Это были ветераны, Совет ветеранов. Нужно было помогать — сходить в магазин в основном.
«Известия»: Это была личная инициатива?
Мила Соловьева: Личная.
Карина Михайлова: 12 лет назад я начала путь в благотворительности как волонтер. Хорошо помню, как увидела сюжет по телевизору: детей в масках, лысых, и сразу начала думать, что я могу сделать. Был эмоциональный порыв.
Я пришла в отделение хирургической онкологии Российской детской клинической больницы и сказала, что хотела бы помогать. Стала волонтером: рисовала с детьми, занималась с ними творчеством.
Можно сказать, что это и стало началом нашего фонда. Там же, в больнице, я встретила Анастасию Колесникову, которая позже стала вместе со мной соучредителем нашего фонда.
Тогда в отделении был сложный ребенок, которому не могли помочь, необходимо было обращаться в Германию. Мы стали писать везде, и так возникли в нашей жизни «Известия», которые опубликовали историю этой девочки. Это было самое-самое начало. Мы ни с кем не договаривались: я просто пришла в редакцию и почему-то меня пустили. Информационная поддержка для маленького фонда очень важна.
Татьяна Друбич: Случайно. С недоверием и непониманием, совершенно не планируя заниматься благотворительностью. Я человек социально неактивный. Всегда считала, что благотворительность — это занятие для скучающих жен богатых мужчин, которым надо поставить «галочку добра». Когда я видела на благотворительных вечерах дорогое шампанское, как последний лох думала: «Чего они тратят деньги на шампанское — отдали бы сразу». Потом поняла, что это очень крутые люди, и побольше бы таких.
И, конечно, Вера Миллионщикова. Когда я пришла к ней на встречу в хоспис... Все-таки я врач и много чего повидала, но была поражена, зайдя за этот забор, а ведь это учреждение Минздрава РФ. Было ощущение, что я в другой стране. Не было никаких инструкций, 323-го закона, СанПиНа, а было человеческое понимание, как должно быть.
Вера — выдающийся человек. И ее «диагноз», поставленный мне тогда: «знаете, вы нам подходите» — был единственно правильным в моей жизни.
Юлия Матвеева: Я финансист по образованию. Когда-то работала в крупных корпорациях и даже успела побыть президентом корпоративного фонда, который строил церкви. Затем были разные бизнес-проекты. Потом настал переломный момент. Когда приходит осознание, что надо делать что-то хорошее. Ты говоришь мирозданию: «Я готова», — и мироздание отвечает тебе телефонным звонком в течение пяти минут.
Мне позвонил человек и сказал: «Приходи завтра на собеседование в хоспис». В этот момент ты понимаешь, что это очередной челлендж, на который нужно попробовать ответить. Ты входишь в хоспис, борешься со своим страхом, еще ничего не зная про реальную благотворительность. Ты новобранец, входишь в сложную тему: не спасаешь детей, никто не выздоравливает, нет бонуса в виде вылечившегося человека, которому ты собрал на операцию. Здесь конечный результат — хорошая смерть. В хосписе первое ощущение — разрыв всех шаблонов, которые только возможны. Вместо ада там оказывается что-то прекрасное. Я здесь уже три года. И у меня ни разу не было сожаления о сделанном выборе.
Анна Сысоева: Для меня эта история началась ещё в школе, я тогда не знала слова «благотворительность». Мы регулярно выступали с концертами в военных частях, помогали по-разному. Потом я достаточно осознанно выбрала педагогическую профессию. С первых дней в педагогическом университете начались волонтерские практики, множество волонтерских проектов с трудными подростками. Я не считала это благотворительностью, настолько естественным для меня это было, спасибо педагогам. Не собиралась работать в благотворительном секторе. Но три года назад раздался звонок: предложили поработать в фонде. Приехала познакомиться — и осталась. Восприняла это для себя очень интересным вызовом. Нисколько не жалею. Я работала и в образовании, и в бизнесе, и в некоммерческом секторе. Наверное, так сложно и интересно не было нигде.
Это для меня до сих пор очень интересный и непростой вызов, и впереди еще многое.
