В предыдущей колонке я назвал несколько желательных вариантов языковой политики и жизненных стратегий людей, проживающих в многоязычных сообществах, но не назвал тот самый вариант, вокруг которого кипят нынешние споры и вырабатываются государственные решения.
Это когда большинство населения сохраняет высокий уровень знания и использования как государственного русского, так и государственных республиканских языков. Когда фактически, а не только на бумаге, существовало обязательное для всех изучение республиканского языка.
До июльского высказывания Владимира Путина в Йошкар-Оле и его поручения Минобрнауки и прокуратуре проверить ситуацию с преподаванием языков в восьми республиках (из 22-х), местные государственные языки изучались в школах в обязательном порядке. Это — Татарстан, Якутия, Ингушетия, Калмыкия, Северная Осетия, Марий Эл, Чувашия, Коми. В остальных республиках эти языки изучались добровольно.
Чем были недовольны часть учеников и их родители? Не только тем, что приходилось тратить школьное время на изучение языка, который мог быть довольно труден для освоения и ничего, с точки зрения некоторых родителей, не добавлял для финальной школьной аттестации и для вступительных вузовских экзаменов. Даже освоив республиканский государственный язык и оставшись проживать в регионе, применять его в повседневной жизни особой нужды не было: все вокруг говорят на русском. Это, например, характерно для Северной Осетии и Мордовии, где подавляющее большинство жителей дома и на работе используют русский язык.
Особое недовольство вызывала ситуация у тех, кого можно условно назвать «двойными меньшинствами», то есть у представителей нерусской национальности, проживающих как бы не в «своей» республике. Тогда ученик-ингуш, проживающий в Пригородном регионе Осетии, должен был обязательно изучать в школе осетинский, а не родной ингушский, а чуваш в Татарстане — изучать татарский, а не чувашский, и т.д. От этой части жителей республик и было больше всего жалоб. Но высказывали недовольство самые разные категории, в том числе и татары в Татарстане и башкиры в Башкирии, которые хотели бы иметь больше учебных часов для подготовки к ЕГЭ.
Надо сказать, что в республиках языковая ситуация не столь конфликтная, ибо реальное принуждение к изучению местных языков было далеко не везде. В Чечне русскоязычные учащиеся освобождаются от изучения чеченского языка, в Ингушетии чеченские дети изучают чеченский вместо ингушского, а русские изучают ингушский только в добровольном порядке. В Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии, как и в ряде других республик, обязательное изучение местного государственного (по выбору: в КБР их два, а в КЧР — четыре) только для «носителей языка». «Носитель» — это ученик, у которого хотя бы один из родителей принадлежит к титульной национальности.
Совсем уникальная ситуация в Дагестане, где, кроме русского, еще 13 языков имеют статус государственных, а реально еще столько же языков сохраняются среди малых дагестанских народов. Родные языки наиболее многочисленных народов Дагестана изучаются как обязательный предмет представителями каждой из национальностей. Более того, в начальной школе и само обучение ведется на местных языках (кроме школ Махачкалы, Дербента и Кизляра). В итоге почти все дагестанцы двуязычны или троеязычны, что не мешает, а только помогает им в жизни. В республике сейчас очень мало русского населения, но русский — это главный язык, который знают все и без которого невозможно дагестанское сообщество. Важно также, что нет и второго после русского претендента на статус главного языка.
Местным этнонационалистам зачастую хотелось бы иметь «свой язык»: «коли это наша республика, то наш государственный язык должны изучать все». Вот именно эта претензия, не подкрепленная реальным престижем самого языка и стоящим за ним ресурсами, и есть сердцевина возможного языкового конфликта. Надо быть реалистами: языки должны быть равноправными — так гласит наша Конституция, — но нет и не может быть одинаково используемых языков! На русском языке говорит более 100 млн человек (а знают его все россияне), на татарском — около 5 млн, на чеченском — больше миллиона.
У некоторых из языков влияние добавляется многочисленной диаспорой. А на бурятском говорит менее половины бурят, на калмыцком — менее половины калмыков, на карельском — 40% карел или даже меньше. Для разных языков характерно очень разное распространение. А это значит, что нужно не только сохранять и поддерживать все языки народов России (это гарантировано Конституцией), но и признавать права граждан (родителей и учеников) на языковой выбор, на двуязычие, на смену языка.
Националисты, а также часть языковых романтиков, бузят по поводу вымирания языков и «вымирания этноса», но это не так. Еще в XIX путешественники и даже некоторые ученые предсказывали скорое вымирание языков малочисленных народов Севера, но все они живы, а некоторые (например, ненецкий, эвенкийский, чукотский) даже усиливают свое распространение. Двадцать лет тому назад ЮНЕСКО и некоторые международные защитные организации объявили «под угрозой исчезновения» все языки народов Северного Кавказа и ряд других языков России. Подобные «языковые митинги» используются больше в целях геополитического соперничества и мало что дают для улучшения самой языковой ситуации.
А что можно было бы пожелать в итоге разговора на эту тему?
Желательно поощрять и поддерживать двуязычие и изучение, кроме русского, другого языка народов Российской Федерации среди всего населения республик, включая жителей нетитульной национальности. Но делать это нужно без принудиловки и на основе качественного, заинтересованного обучения и далеко не только в форме классных занятий. А сами языковые классы в русских школах пора разбить на группы не более десяти человек. Тогда найдется нагрузка и для преподавателей национальных языков, которых политиканы пугают массовым увольнением. Итак, кроме высказанного мною ранее вывода о праве не только на сохранение, но и на смену языка, сделаю еще один вывод: языки равноправны, но не одинаково распространены, и это тоже жизненная реальность.
Автор — научный руководитель Института этнологии и антропологии РАН, профессор, академик РАН
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
