Эдуард Артемьев: «Музыка — дело интимное»
Сегодня народный артист России, композитор Эдуард Николаевич Артемьев отмечает 80-летие. Без его произведений трудно представить кинофильмы Никиты Михалкова и Андрея Тарковского. «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Раба любви», «Сибирский цирюльник», «Солярис» «Зеркало», «Сталкер» вошли в золотой фонд нашей культуры. А еще — оперы, оратории, кантаты, симфонии, электронные композиции и многое другое. «Известия» поздравили юбиляра и расспросили его о семье, дружбе, любви и, конечно, о музыке.
— Эдуард Николаевич, вы по гороскопу Стрелец. А они все свободолюбивые.
— Да, Стрельцы — они такие. Но обо мне этого не скажешь. Я как раз человек очень зависимый. Обстоятельства надо мной всегда довлеют.
— Композитором вы стали тоже под давлением обстоятельств?
— Мой путь был предопределен. Дядя преподавал в Московской консерватории теорию музыки. Так что я заранее знал, что пойду туда. А перед консерваторией я учился в хоровом училище, где директором был Александр Васильевич Свешников (худрук Госхора СССР. — «Известия»). А дальше у меня было всё как по нотам. Поступив в консерваторию, я попал в те же теплые руки Александра Васильевича, который стал ее ректором.
— Смирились с судьбой?
— Я даже не думал. Просто переехал из одного дома в другой. Мне сказали, что так будет, и я пошел.
— Значит, к музыке вас привлек дядя?
— Наша семья была очень музыкальна. Тетушки пели. А одна служила актрисой в Малом театре. У отца Николая Васильевича был потрясающий голос, хотя он был не певцом, а химиком. Но война всё зачеркнула.
Вообще война многим судьбу сломала. Дядька мой Константин тоже был отличным музыкантом, с абсолютным слухом. Учился в музыкальном училище, поражал всех своими способностями. Но война помешала ему стать музыкантом. Сестра моя двоюродная окончила консерваторию. А когда началась Великая Отечественная — пошла рыть окопы, повредила руку и играть больше не смогла.
— Получается, вы один увековечили фамилию Артемьевых?
— Почему же? Мой дедушка отлил ее в бронзе. Он был литейщиком. За Белорусским вокзалом стоял завод художественного литья. Он там памятники отливал. В Бородине есть его работы. С именной печатью «Василий А».
— Вот вы в кого такой скромный.
— Наверно, у литейщиков были такие правила — не подписывать полностью фамилию. Все зависело от хозяина, на которого работали. Мог бы вообще написать «В.А.». Тогда не знали бы, что мастера звали Василием.
— У вас множество наград. Но вы тоже об этом скромно молчите.
— Ну да. Я называю это побочным эффектом деятельности (смеется).
— Кинонаграды — результат вашего творческого тандема с Никитой Михалковым. И все знают: если режиссер приступил к съемкам, то возьмет композитором только вас.
— Мы с Никитой дружны 52 года. Мне было 28, а ему — 20, когда мы познакомились. Я работал над всеми его картинами, кроме одной — «Очи черные». Потому что по контракту, составленному итальянскими продюсерами, музыку должен был писать их композитор.
— Что для вас значит эта дружба?
— Мне даже трудно представить, что на его месте был бы кто-то другой рядом. Отношусь к нему как к ближайшему родственнику. Матушка его Наталья Петровна и Андрон (Кончаловский. — «Известия») — все они для меня очень близкие люди.
— А за Андроном вы даже поехали в Америку. Несколько лет работали с ним в Голливуде. Для вас это было авантюрой? Вы говорили по-английски?
— Я согласился на предложение Андрона, меня пригласили на готовый договор. Так что место работы было. Знал, что на улице не окажусь. Но английский учил уже на месте. Ходил в частную школу, которую мне Андрон посоветовал. Там в классе было от одного человека до десяти. Мне сказали, если человек ничего не знает, лучше в группе заниматься. Обычно туда приезжали студенты на каникулы и заодно язык учили. И вот среди них оказался старый дед.
— Язык выучили?
— Говорю свободно, но не бегло. У меня очень ограниченный словарный запас. Но мне этого достаточно. Мои знания ограничиваются музыкой, электроникой и бытовыми делами. Газету читать не могу, да и не люблю я это. Лучше литературу почитать.
— Вы не думали эмигрировать, остаться в США навсегда?
— Нет. Я же дважды ездил в США работать. Первый опыт американской жизни у меня был в 1987 году. Три месяца прожил, а потом очень захотелось попасть на Новый год в Москву. И еле-еле оттуда вырвался на родину. Купил билеты и больше не стал возвращаться. Да и зачем, здесь Москва, жена, дом, а там я один...
Ну а когда поехал работать к Кончаловскому, решил, что надо уже и жену привезти. Честно говоря, рассчитывали на пару месяцев всего. Но когда понял, что застрял там надолго, сняли квартиру, приобрели машину. И прожили с 1991 по 1993 год.
В Америке не только много работы в кино было, но там приходилось работать еще и лицом. Каждый день с кем-нибудь встречаться, чтобы тебя не забыли.
— От этого зависела ваша карьера?
— Если ты уже знаменит, то тебе это не нужно. А когда ты нуждаешься в работе — обязательно.
— В Москве это правило тоже действует.
— Это всё оттуда пошло. И не так важно, где встречаться — пообедать, поужинать, посидеть просто в кафе, поговорить. И это ежедневно.
— Как начинается день композитора Артемьева?
— Встаешь утром, сажаешь напротив жену и начинаешь писать (смеется). Ну это же работа! Я совсем не могу рассуждать на эту тему. Музыка — дело интимное.
— Муза в работе обязательна?
— Может, и обязательна, но ждать ее прихода нельзя.
— Ночами вы спите или сочиняете?
— Я мало сплю. Ложусь в четыре, до этого всё работаю или читаю. Потом отрубаюсь и встаю в девять. Иногда мне снится музыка. Но не могу встать и заставить себя записать ее. Думаю: «Да ладно. Утром запишу». Но нет. Ничего на утро не помню (смеется).
— Никита Михалков рассказывал, что тоже спит мало.
— Он еще меньше моего, часа четыре на сон тратит. И такой режим у него всю жизнь, сколько я его знаю.
— Вы оборудовали в квартире студию. А соседи на позднее музицирование не жалуются?
— Нет. Когда мы переезжали в этот дом, купили две квартиры рядом. В одной я как раз и устроил студию, а в другой мы живем. В кабинете сразу сделали сильную звукоизоляцию. Соседи никогда меня не слышали. Наверно, и не знают, что рядом живет композитор. Это дом Академии медицинских наук, здесь в основном живут врачи.
— В прошлом году в Санкт-Петербурге проходил фестиваль «Петербургские каникулы», на котором оркестр играл вашу музыку на Дворцовой площади, а на экране показывали фильмы, к которым вы ее писали. Любите подобные форматы?
— Такие массовые мероприятия — это просто дань уважения публике. Больше ничего. Ну как заставить слушать 5 тыс. человек на площади? Только рок-музыканты могут держать такое количество поклонников, да и то заводят аудиторию не сразу.
— В Театре мюзикла с успехом идет ваша рок-опера «Преступление и наказание» в постановке Кончаловского. Но мало кто знает, что вы, помимо киносаундтреков, писали и музыку к спектаклям. Сейчас театры перестали заказывать вам музыкальное оформление?
— Я сделал около 30 спектаклей. Писал музыку для постановок в Театре Ермоловой, «Табакерке», Театре Моссовета, в Малом, да почти во всех московских театрах, кроме Театра Маяковского. Но в какой-то момент кино заняло всё мое время. А сейчас театр мне не интересен. Да и с кино мне стало трудно работать. Есть опасность повториться. Хочется избежать этого.
— Вашу музыку играли разные коллективы. Чаще всего — Государственный симфонический оркестр кинематографии. А с оркестром Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева вы работали?
— Частично. Группа медных духовых играла мою музыку. А с самим Гергиевым не доводилось работать. Он избегает меня (смеется). Мы с ним встречались лишь однажды на каком-то заседании.
— А на юбилеях разве не бывали вместе?
— Нет, я же кабинетная крыса. Никуда не хожу и не хочу ходить.
— Почему?
— Скучно. У меня есть один прекрасный собеседник — я сам. Про него я всё знаю, и он обо мне тоже в курсе.
Эдуард Артемьев окончил Московскую консерваторию (класс композиции Юрия Шапорина). Занимался электронной музыкой.
