Людмила Нарусова: мне трудно представить моего мужа 80-летним старцем
Сегодня исполняется 80 лет со дня рождения Анатолия Собчака — одного из политических символов постсоветской России. Своими воспоминаниями о муже с «Известиями» поделилась сенатор Людмила Нарусова.
— Как вы будете отмечать этот день в семье?
— Все эти годы в день рождения я — на его могиле. Вот уже 17 лет 10 августа в 12 часов, как выстрелит пушка Петропавловской крепости, близкие, друзья, все, кто помнит Анатолия Александровича Собчака, собираются на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, чтобы возложить цветы к памятнику работы Михаила Шемякина. Потом мы обычно возлагаем цветы к памятнику на площади имени Анатолия Собчака на Васильевском острове. Это уже городское мероприятие.
— А при жизни Анатолий Александрович любил свой день рождения, отмечал его?
— До прихода в политику мы оба были университетскими преподавателями и всегда в это время были в отпуске, отдыхали где-то семьей. И никогда не отмечали его день рождения пафосными застольями. А уж когда он стал председателем городского парламента, а потом мэром города — тем более. Он терпеть не мог очереди «поздравленцев», выстраивающихся в приемной. Когда он был мэром, нас никогда в этот день в городе не было. А семьей на отдыхе мы, конечно, всегда отмечали. День рождения — это благодарность за то, что ты появился на свет, поэтому в нашей семье все дни рождения были главными праздниками.
— Есть яркие моменты семейной жизни, к которым вы возвращаетесь и возвращаетесь в воспоминаниях?
— Конечно. Это очень личные моменты и счастье рождения ребенка. Публичные моменты — это его хождение во власть, всё, что с этим было связано. Наши с ним споры, как мы ругались из-за этого.
— Вы были против?
— Да. Даже не потому, что я могла предугадать драматичность всех этих событий – просто мы были из круга преподавателей, академических людей, науки. В интеллигентной среде была определенная брезгливость к власти. Власть воспринималась, как что-то совершенно неприличное. Но он принял такое решение, поверив, что в стране могут происходить изменения. Это были ужасные годы: его любимый учитель — преподаватель университета Олимпиад Соломонович Иоффе — вынужден был эмигрировать в США. Его лишили профессорского звания, запретили написанные им учебники только за то, что его дочь, выйдя замуж, уехала в Израиль.
Была ужасная удушающая атмосфера, в которой человеку с чувством собственного достоинства, уважающему себя, невозможно было жить. Тогда оставалось только два пути: уехать или попытаться изменить что-то в собственной стране. Собчак выбрал второй путь, потому что поверил, что можно что-то изменить. Он оказался прав и добился перемен, став депутатом легендарного Съезда народных депутатов, который отменил статью брежневской конституции о монополии КПСС. Собчак был инициатором законов о свободе въезда и выезда и свободе слова. Он пошел в политику с романтической, идеалистической идеей изменить это и создать в нашей стране правовое государство. Это было самым трудным. Как юрист он понимал, что действует не право, а «телефонное право».
— Если бы была возможность вернуться в прошлое, какой путь вы бы выбрали?
— Я бы приняла тот путь, который выбрал муж. Я считаю, что предназначение женщины именно в этом — идти за мужем куда угодно. Я — абсолютно аполитичный человек, испытывающий презрение ко всему этому, — стала заниматься политикой, потому что пошла за ним.
— Если бы 17 лет назад не произошло трагедии и Анатолий Александрович был жив, как вы думаете, он продолжал бы сейчас заниматься политикой?
— Мне трудно представить моего мужа 80-летним старцем. Но мне кажется, что и сейчас он был бы таким же неуемным, неукротимым, неудобоваримым, честным до беспромпромиссности. Ему очень важно было сохранить себя, свое представление о том, как надо. Совершенно романтичная попытка — соединить политику и мораль.
— Анатолий Александрович сильно переживал уход из власти?
— Он переживал не саму потерю власти, нет. К этому как раз он относился абсолютно нормально, демократически. Он переживал из-за предательства, из-за того, как легко тот народ, который он поднимал против путча 19 августа на площади, зомбировать клеветой, которая лилась с экранов. Переживал за будущее страны, будущее города, потому что его собственная судьба была определена его характером и личностью. Он не прогибался, не умел льстить, поэтому был очень неудобным человеком.
— Для политика важна гибкость. Он был не таким?
— Конечно. Политической грамотности Собчак не был обучен. Он пытался сохранить себя — человеческий стержень, представление о морали. Это, как показала его личная судьба, оказалось не вполне совместимым с политикой.
— Какие из его политических решений вы считаете правильными?
— Возвращение городу исторического имени — Санкт-Петербург. Это было очень трудно. Сейчас уже забылось, но это было первое переименование путем референдума — еще при Советском Союзе. Именно Собчак настоял, чтобы жители города сами определили имя, и был проведен референдум.
Собчак был одним из авторов закона о свободе слова и сам от этого страдал. «Каждый вечер в час назначенный» с экранов питерского телевидения на него выливал ушаты грязи Невзоров. Но Собчак не закрывал эту программу, даже когда это стало опасно для города: в августе 91-го, в 93-м году во время октябрьского путча — именно из-за своих убеждений. Это сыграло роковую роль, потому что зомбировало граждан и многие этому верили.
Жители Петербурга даже не знали, что в первую после развала СССР страшную зиму 1991–1992 годов город оказался на грани второй блокады, когда запасов муки осталось на два дня. Город был культурным и военно-промышленным центром, но в нем не было своей продовольственной базы.
Пользуясь авторитетом, Собчак получал гуманитарную помощь у Гельмута Коля и Франсуа Миттерана. По ночам разгружали военные корабли в Кронштадте, только чтобы никто не знал, не было паники. Город, переживший блокаду, о таком знать не должен. Вот об этом из журналистов никто не говорил.
Собчак не был политиком в полном смысле этого слова, потому что никогда не делал себе пиара. Когда он ходил по затопленным станциям метро и закрывал их, горожане ехали на трамвае в объезд и проклинали его. Но никто не знал, что была угроза прорыва плывуна на узловой станции. Для него главным было спокойствие в городе. Город этого не знал и верил тому, что показывали: Собчак ходит на приемы в консульство Германии или Франции в благодарность за гуманитарную помощь. А как он следил ночами, чтобы ее не разворовали, не показывал никто.
С точки зрения политической карьеры это было ошибкой. Оказалось, что нужно было показывать, как он перерезает ленточки и ходит по стройкам.
— Последняя книга Анатолия Собчака — о Сталине. Почему он обратился к этой теме? Может быть, он предчувствовал, что будет некий всплеск популярности Сталина?
— Когда он был в вынужденной эмиграции в Париже, работал в библиотеке Сорбонны с белоэмигрантскими архивами, встречался с эмигрантами. Все они не понимали, как в такой огромной стране, как Россия, при ее культурном потенциале мог возвыситься во власти малообразованный, серый человек, совершенно ничтожный даже среди большевистского окружения Ленина. Как произошел генезис тоталитаризма, какие качества ему позволили всю страну держать в страхе, создать образ великого полководца, строителя коммунизма, хотя у Сталина не было на то никаких оснований? Эти способности Сталина Собчака заинтересовали. Он очень хорошо знал нашу историю, интересовался ей и понимал, что в нашей стране есть исторический парадокс — «чем хуже, тем лучше». Он не любил поэзию Некрасова, но часто цитировал: «Люди холопского звания — / Сущие псы иногда: / Чем тяжелей наказание, / Тем им милей господа». Эта особенность нашего человека очень его интересовала. Собчак предвидел, что после разочарования в демократии может появиться тяга к «сильной руке», что мы сейчас по социологическим опросам и видим. Он это предугадал.
В рукописи книга пролежала много лет — неоконченная, сырая. Он хотел закончить ее, когда вернется в Россию. Наша дочь Ксения настояла, чтобы я ее издала. Она говорила, что это политическое завещание отца и нужно, чтобы граждане и те, кто сейчас во власти, увидели, как нельзя.
— Как бы он отреагировал на возрождение интереса к Сталину, мемориальную доску в юридическом университете?
— Трудно сказать, но я убеждена, что он не изменил бы своих идей и принципов. Я не так часто встречаюсь с Владимиром Путиным, но он всегда мне говорит: «Как мне не хватает Собчака». Я верю в искренность президента. Если бы в окружении президента был такой Собчак, наверное, страна была бы немного другой. Я думаю, что он сумел бы убедить тех, от кого это зависит, что надо создавать гражданское общество, а не культивировать ренессанс «сильной руки».
— Каким он был отцом, как воспитывал Ксению?
— Слишком мягким отцом. У нас всегда по этому поводу были концептуальные противоречия, потому что я воспитывала больше по-старинке, как мне бабушка говорила: «Когда бьешь по попке, откладывается в голову». Конечно, не била, но была строгой мамой.
Однажды Ксения серьезно нашкодила. Я сказала мужу: «Это всё твой либерализм! Она совсем отбилась от рук, надо ее наказать». Буквально заставила его снять ремень и сказать: «Да, надо тебя выпороть». А Ксения подошла к отцу, подбоченившись, и заявила: «Эх ты, Собчак, а еще демократ: на ребенка руку поднимаешь». После этого ремень полетел в меня. Он был не то что мягкий, но всегда говорил, что ребенок — личность, его нельзя ломать.
— Анатолий Александрович участвовал в школьной жизни Ксении?
— Конечно, когда хватало времени. На родительские собрания не ходил — это всё выслушивала я. Но он очень много с ней беседовал, они читали вместе книги. Именно такое воспитание он считал правильным. Ксения очень хорошо училась, мы не готовили с ней уроки — она очень самостоятельная была. Скорее, он занимался ее книжным образованием. Ксения в отличие от многих современных молодых людей очень много читает, причем хорошие книги. Мы привили ей это. Анатолий считал, что это самое главное.
— Каким бы он был дедушкой?
— Наверное, еще более мягким, чем папой. Думаю, что он бы растворился во внуке.
— Анатолий Александрович был хорошим мужем?
— Да. Мне сказочно повезло: у меня был удивительно хороший брак. Я благодарю судьбу за то, что я была очень счастливой женщиной.
