«Мы на Марсе. Правда»
Академик РАН, президент Центра сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева Лео Бокерия отмечает 22 декабря 85 лет. Сейчас он ежедневно проводит операции на открытом сердце, активно занимается общественной деятельностью. Накануне юбилея Лео Бокерия рассказал «Известиям», как поддерживает форму, когда и как начал оперировать, поделился историями своей жизни и планами на день рождения и Новый год.
«У нас же народ остроумный»
— Вам исполняется 85 лет. Как вы относитесь к этому возрасту?
— Я не чувствую возраста. Я же каждый день оперирую, причем делаю в день не одну операцию на открытом сердце, на остановленном сердце. Всё, что я делал десять лет назад, я и сейчас точно делаю. Я нормально вижу, руки не дрожат. Уже лет пятнадцать я не пью ничего спиртного. Думаю, что это очень серьезно помогло мне сохранить состояние здоровья.
— Вы продолжаете активно работать. Из чего складывается ваш день?
— Я встаю ровно в 6:22 — это специально, чтобы не в 6:20 и не в 6:25. Бреюсь, принимаю душ, завтракаю. Моя жена прекрасно готовит, это очень приятное время дня. Потом я сажусь за руль и еду на работу. Минут через пятнадцать после приезда, как правило, я ухожу в операционную. И к этому времени мои ассистенты подготовили подход к сердцу — и всё: дальше подключаешь аппарат искусственного кровообращения, больной к этому времени охлажден до 28 градусов, пережимаешь вены, а дальше всё зависит от того, какая операция идет.
И я живу очень близко к нашему корпусу Бакулевского центра — Института кардиологии имени Владимира Ивановича Бураковского. Это мой учитель, предшественник, поэтому я назвал институт его именем. Он начинал стройку этого здания, но ушел из жизни до ее завершения.
С этим зданием была интересная история: на его месте долго была гладкая поверхность, что-то где-то вырыли, но строительные работы не велись. И тогда я пошел к мэру Москвы в то время — Юрию Михайловичу Лужкову — и объяснил, что совершенно необходимо, чтобы у Института кардиологии было самостоятельное здание. Он это принял очень близко к сердцу, позвал людей, и они очень быстро и очень качественно построили.
И сейчас мы самая большая в мире клиника по объемам операций на открытом сердце, проводим более 5 тыс. операций в год — и детям, и взрослым.
— В том числе и по вашему методу, который назвали «бочкой Бокерии»?
— За эту практику операций в барокамере меня выбрали, например, почетным членом Американского колледжа хирургов, American College of Surgery. Но основоположник этого метода — голландский ученый Ите Бурема. В 60-х годах прошлого века он предложил оперировать очень тяжелых пациентов в условиях гипербарической оксигенации (в закрытой камере при повышенном давлении и содержании кислорода. — «Известия»).
Это позволяет повысить выживаемость пациентов — в обычной атмосфере могут просто порваться легкие. Но в России тогда побаивались проводить такие операции — после несчастного случая в одной из клиник Советского Союза. Тогда возник пожар, а в таких камерах повышенный объем кислорода, а он увеличивает способность материалов к горению, поэтому нужно особенно тщательно соблюдать правила безопасности. В результате интерес к этому методу у нас в стране стал умирать.
Я же с ним познакомился, когда у нас стало активно развиваться советско-американское сотрудничество. Я разговаривал на английском, что было одним из условий программ обмена опытом, которая тогда была запущена. И именно так я познакомился с Ите Бурема. Потом и он сам приезжал ко мне в гости.
— А почему метод назвали «бочкой»?
— У нас же народ остроумный. Дело в том, что эта барокамера напоминает бочку, но в диаметре она 3 м, а в длину чуть больше. Это такая комната по сути, нас там человек семь умещалось. Но найди, кто это название придумал, всё равно, небось, не скажет.
— И у вас из-за таких операций есть звание почетного подводника.
— Да, это правда. Условия работы одинаковые. В камере они такие, как на глубине 20–30 м, но поскольку нет воды, это давление практически не ощущается, но зато больной при таком давлении защищен на 100%. Возьмем, например, ребенка с транспозицией крупных сосудов (когда аорта отходит от правого желудочка, а легочный ствол — от левого. — «Известия»). Такой ребенок на вид абсолютно синий, губки синие, ноготочки синие, у него одышка там и так далее. Мы его помещаем в барооперационную, интубируем, оперируем, и после операции он начинает нормально дышать и просыпается здоровым ребенком. Будет немного побаливать шовчик, но сердце уже работает как надо.
— А как так получилось, что вы знали английский?
— На четвертом курсе мединститута я закончил курсы английского языка. И это тоже хорошая история. Я шел по улице, увидел объявление курсов иностранных языков, зашел, но сначала меня не захотели на них брать. Мне сказали, что студентов не принимают. Я пошел и купил девушке, которая мне это объясняла, шоколадку — я же был нищим студентом. Принес, положил — она посмотрела и говорит: «Я поняла, что от вас не отвертеться».
А сам язык мне давался легко. Я же знал уже грузинский, мегрельский, русский. В результате комиссия, которая принимала у меня экзамен по английскому, уговаривала уйти из медицинского института в институт иностранных языков.
— Как сейчас у сердечно-сосудистых хирургов с международным сотрудничеством?
— Когда я был последний раз в США, у меня сложилось впечатление, что у них есть какое-то отношение, что не надо им сотрудничества с нами. Не то чтобы коллеги мне это говорили — никогда не говорили. Но это чувствовалось.
И я разговаривал с нашими дипломатами, они сказали, что это из-за нагнетания атмосферы против нашей страны. Не по медицине, конечно, но всё равно всех касается.
«Никогда не считал пациентов и учеников»
— Сколько у вас пациентов было?
— Никогда не считал. А зачем считать? Если кому-то понадобится, пусть посчитает, у нас в институте автоматизированная история болезней.
— Где у вас был первый хирургический опыт?
— Первую операцию я провел в городе, где я родился, в Очамчире (Абхазия. — «Известия»). Обычно из Москвы на практику тогда посылали в Московскую область, но там практикантам ничего не давали толком делать. И я попросился поехать к себе, к маме. И меня отпустили, только попросили потом привезти бумагу со списком того, что я там делал. И когда я привез бумагу, в институте обалдели — столько операций я сделал.
И когда я вернулся из Очамчиры, то и пришел к Владимиру Ивановичу Бураковскому, директору института. Он, кстати, и сам родился в Тбилиси, говорил по-грузински.
— Какая самая сложная операция у вас была в вашей практике?
— Вы знаете, я простые операции вообще не делаю, я делаю операции только с искусственным кровообращением. Не потому что я не умею, а просто чтобы молодежь училась. Были, конечно, сложные ситуации: когда я заканчивал, всё было хорошо, но дома уже ночью звонил телефон. После этого я ехал в клинику — оказывалось, что осложнение произошло из-за халатности ассистентов. Таких несколько случаев было, буквально несколько, три–четыре.
— Сколько продолжался самый долгий рабочий день в вашей практике?
— Двое суток, это были операции. Так получилось, что привезли двух экстренных больных. В то время был директором центра, и мне не хотелось ночью поднимать коллег. Я сказал, я сам всё сделаю.
— Как за время вашей практики изменилась специфика сердечно-сосудистой хирургии? Насколько мы шагнули вперед?
— Мы на Марсе. Правда. У нас летальность, я думаю, ниже, чем в самых технологичных странах, включая наших прямых конкурентов. У нас гигантский опыт. А с точки зрения сочувствия к пациенту, большего сочувствия, чем у нашего человека, ни у какого другого нет. Я это говорю совершенно осознанно, потому что я мир знаю хорошо, я много где бывал, оперировал. И на сегодняшний день мы обеспечили страну этим видом помощи, сердечно-сосудистой хирургией, в полном объеме.
Научный Центр сердечно-сосудистой хирургии им. А. Н. Бакулева
— Какие уникальные операции проводят в Центре имени Бакулева?
— Весь арсенал существующих ныне операций мировой практики. Мы делаем пересадку сердца, все операции на остановленном сердце. Мы проводим операции с искусственным кровообращением, а это очень на пользу пациентам: они ничего не чувствуют, а когда просыпаются, то часто спрашивают, всегда ли им будет так легко дышать, как вот в этот момент. Я очень понимаю этих людей, а ведь некоторые из них могли бы обратиться за помощью раньше и раньше прооперироваться.
— Кого сложнее оперировать — взрослых или детей?
— Всё зависит от порока сердца. Если взрослый поступает с трехклапанным пороком, это очень сложная операция. Но и если поступает ребенок с транспозицией крупных сосудов, это тоже очень сложная операция.
— Сколько ваш центр проводит операций в год?
— Мы делаем более 5 тыс. операций в год. Можем больше, но для этого вся инфраструктура должна поменяться. Надо, чтобы у системы здравоохранения были деньги, потому что дополнительные операции — это дорого. Мы-то получаем обычные зарплаты, а вот сама по себе операция, она очень дорогая — около $50 тыс., особенно у маленьких детей.
— У вас много учеников?
— Я не считал. Но знаю, что есть очень многие люди, которые заочно меня считают учителем. Есть даже те, кто был у нас на стажировке около месяца, но говорят, что учились у меня. Мне не жалко, если получился хороший специалист.
— Врачами становятся и ваши пациенты. Например, бывший заложник в Беслане Заур Козырев, которого вы оперировали.
— Да, он стал врачом, живет и процветает, недавно звонил мне. Его случай, конечно, был сложным, потому что это было настоящее ранение. Но при этом с точки зрения самой хирургической части там ничего особенного не было: я нашел пулю, это был обоюдоострый осколок, в грудной клетке.
— Появились ли у вас пациенты с новых территорий?
— Количество больных не очень увеличилось. Там есть хорошие центры, эти больницы доказали свою эффективность, и людям удобнее прооперироваться на месте. Есть и те, кто оперируется в Москве, но для этого они должны получить квоту. А квоту уже местные власти дают с неохотой, потому что деньги перечисляются в Бакулевский центр. Всё на этом повязано, это касается не только новых территорий, это касается и старых территорий.
«Жалко, что не получилось с футболом»
— Вы много общественной работой сейчас занимаетесь. Зачем это вам, и не мешает ли это медицинской практике?
— Я президент Ассоциации сердечно-сосудистых хирургов, член Общественной палаты РФ с первого созыва, являюсь председателем комиссии по здравоохранению. И мне это нетрудно. Я профи, и состав комиссии очень хороший. И решаем мы важные вопросы, сделали полезные вещи, но не буду их оглашать.
Сама идея создания палаты была невероятно правильной: у общественности появилась возможность в открытую обсуждать проблемные вопросы.
— Вы и президент «Лиги здоровья нации», где пропагандируете здоровый образ жизни.
— И не только в ней. И кстати, я придумал название этой организации, сначала ее предлагали обществом назвать. Но я был против этой идеи, такое название уже привычно, и никто бы не обратил на него внимание, а у нас были большие планы, большой замах. И вот я несколько дней думал, потом вспомнил это слово «лига». Мне кажется, нормально звучит. Иногда нас по старой памяти называют «Лигой наций».
А если серьезно, то здоровый образ жизни — это здоровое сердце и дополнительные 20 лет активной жизни. И наш всероссийский чемпионат по фоновой ходьбе «Человек идущий», который уже шестой год проходит при поддержке Минспорта России и каждый год собирает всё больше участников (в этом году участвовало более 83 тыс. человек), как раз призван мотивировать людей вести активную и здоровую жизнь. Каждый участник, обычный человек, независимо от возраста, места проживания, уровня физической подготовки, стал частью большого национального спортивного события. Это и называется массовый спорт.
— Вы здоровый образ жизни ведете, а скоро Новый год. Что у вас обычно на новогоднем столе?
— У нас, скажу одно нецензурное слово, до фига всего. Моя жена Ольга прекрасно готовит, великолепно. Поэтому очень сложно удержаться каждый раз, когда приходишь с работы, но я еще пока сопротивляюсь. А на Новый год будет праздник, будет еды сколько хочешь. Может быть, к нам приедет старшая дочь Катенька. У меня обе дочери очень умные, обе с красным дипломом закончили институт. Катенька закончила Первый мед, это Сеченовский университет. А я президент Ассоциации выпускников Первого меда. Горжусь этим очень.
— Есть что-то, что вы считаете своим главным достижением?
— Много всего. Во-первых, я в жизни забил много голов в товарищеских всяких играх. Я этим очень горжусь. При моем росте, понимаете, это непросто, а все грузинские ребята мечтают стать футболистами. Жалко, что не получилось с футболом, правда.
— Что вы себе бы пожелали в 85?
— По возможности как-то остаться в той форме, в которой сейчас. Больше ничего не хочу. А дальше всё приложится.
— А день рождения как отметите?
— День рождения, светлый праздник (смеется). С Олей вдвоем. Мы никого не зовем. Нам вдвоем с ней идеально.
