«Я хочу верить», — было написано на плакате в кабинете агента Малдера. Зритель тоже хочет верить. И не только тому, что в кадре, а — вообще. В последние годы верить становится всё сложнее. Пранкеры сделали так, что ты уже не знаешь, кто тебе на самом деле звонит. Дипфейки дискредитировали любые интервью и вообще видеосюжеты. Где гарантия, что человек в кадре не создан при помощи искусственного интеллекта? Каждый день мы читаем, что фотографии или видео в новостях были намеренно или по ошибке взяты из совсем другого контекста и уж точно не могут быть доказательством. Вернее, они доказывают только то, что доверять изображению не стоит. О печатных текстах и говорить нечего: бумага всё стерпит.
Кому довериться? Где искать авторитеты? В телеграм-каналах, которые нацелены на увеличение числа подписчиков и слишком часто ради сенсации выдают одно за другое? Но мы видим, как и эти кумиры нового типа один за другим разоблачаются, а тем, кто приходит им на смену, мы верим меньше.
Поэтому сегодня зритель тянется к документальному кино, которое как будто достойно доверия больше, чем что-либо еще. На фестивалях, на онлайн-платформах, всё чаще в кинотеатрах и иногда на телевидении нам предъявляют свидетельства, претендующие на истину. Когда человек идет на показ такого фильма, он заранее знает, что его ждут глубокое погружение в материал, проработка героев, серьезная и важная тема. Сам факт того, что автор картины отдал часть своей жизни на то, чтобы сделать фильм, уже настраивает на принятие. Кроме того, ясно, что в случае с игровым кино часто создатели преследуют коммерческую выгоду, а документальное кино, как шутят в этой среде, — кратчайший путь к нищете. Значит, и врать незачем. Особым авторитетом пользуются фильмы, снятые методом длительного наблюдения. Если ты провел с героем месяцы или даже годы, то уж точно твой рассказ будет достоверным. Сама цена, заплаченная за создание фильма, говорит за себя.
Это особенно чувствуется на обсуждениях фильмов после показов на тех же фестивалях. Взрослые, интеллигентные зрители плачут во время фильмов и не могут сдерживать чувства после них. Для них режиссеры — как древние пророки, которые одни несут людям истину, рискуя жизнью, проходя испытания, прозревая то, что простому смертному недоступно. Да, безусловно, документальное кино даже среди всего нон-фикшена, который есть в искусстве, в том числе в литературе и театре, занимает совершенно особое место. Оно формирует картину мира. После документального кино чувствуешь себя защищенным, ты получил дозу реальности как она есть, 24 правды в секунду, как говорил Годар.
Всё это очень приятно и комфортно, но возьмем само слово «документ». И образец документа — паспорт. Мы верим, что человек, о котором там написано, — тот, кто предъявляет паспорт. Там его фото, факты, соответствующие действительности: имя, возраст, брак, дети, прописка. Но, во-первых, говорит ли что-то паспорт о человеке, кроме той информации, которую он сообщает? Не считая того, что паспорт можно подделать или сделать так, чтобы сведения там стали другими, например, сменить имя. Можно ли верить паспорту? В определенной степени.
Документальное кино сообщает ровно то, что в кадре. В этом «сообщении» в любом месте может быть ложь, а единственной «правдой» является само существование этого фильма. Автор может быть не тот, кто указан в титрах. Герой может оказаться сыгранным другим человеком. Или этот герой может выполнять задание режиссера, сам бы он действовал иначе. Или героя могут спровоцировать на действие, а без камеры он не сделал бы это, не сказал. А еще был замечательный фильм Орсона Уэллса «Ф как фальшивка», где лично Уэллс обещает нам в начале, что целый час он будет говорить нам только правду. Но фильм длится полтора часа, о чем Уэллс издевательски напоминает в конце. И даже в этом случае мы не можем быть уверены, что первый час всё было честно.
Чем больше мы смотрим документальное кино, чем больше узнаем о нем, тем меньше верим. Доходит до смешного. Есть режиссеры, работающие на стыке игрового и документального кино: Вернер Херцог, Иван Твердовский, Алексей Федорченко. И когда они говорят, что в этот раз кино было точно неигровым, нам уже трудно в это поверить. Твердовский сейчас начал снимать картину о Мариуполе, но мы, зная его статус трикстера, будем ждать эту картину с интересом как произведение талантливого художника, а не как нечто, что сообщит нам что-то достоверное об этом городе. Это может быть правда художественная, документ творчества Твердовского, но релиз будут оценивать как фильм, а не как «встречную исповедь», по меткому выражению критика Сергея Муратова.
Всё это, кажется, ведет нас к тому, что последний оплот достоверности рухнул и даже от документального (или неигрового) кино ждать ее не стоит. Мы не знаем, даже если автор употребил все силы на то, чтобы «не врать», что осталось за кадром, что было до того, как он нажал на «запись», что было после того, как нажата кнопка «стоп». На этом был построен замечательный фильм «В лучах солнца»: от создателей картины требовали визировать материал, но они тайно записали на вторую флешку то, что было до и после записи, разоблачив спектакль, который им навязывали. Однако мы, естественно, задаемся и закономерным вопросом, что было до и после тех материалов, которые попали на ту вторую флешку. Не было ли там «разоблачения разоблачения»? Ответ мы никогда не узнаем, опять приходится либо принимать на веру, либо вообще отказаться от этого критерия.
И всё же есть в документальном кино нечто, что отличает его от всех остальных видов искусства. Случаются моменты, когда правда художественная в кадре настолько совпадает с правдой действительной, что зритель переживает катарсис невероятной интенсивности. Гораздо более сильный, чем, например, в игровом кино, даже самом лучшем. В этот момент несомненная подлинность происходящего как будто обрушивается даже на самого придирчивого скептика, и от сомнений не остается и следа. За эти мгновения те, кто однажды пережил такое, влюбляются в док навсегда и потом ищут повторения этого опыта. А потом опять случается что-то вроде финала фильма Ким Ки-дука «Ариран»: весь фильм режиссер нам рассказывает о своем экзистенциальном кризисе, мы проникаемся состраданием, а он вдруг кончает с собой в финале. Только Ким Ки-дук, как прекрасно было известно всем зрителям картины, на тот момент был совершенно жив-здоров, и этот финал воспринимался как изящная шутка над нашим простодушием.
Мы всё равно хотим верить — и верим. Но не стоит забывать, что у агента Малдера на плакате с этими словами была изображена летающая тарелка. Неплохо бы и каждому зрителю документального кино повесить такой плакат себе на стену, чтобы потом не расстраиваться и не винить кино в том, в чем оно по самой своей природе неповинно.
Автор — кинокритик, редактор отдела культуры «Известий»
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
