- Статьи
- Культура
- Врач против ученых: как Секст Эмпирик поможет примириться с окружающей действительностью
Врач против ученых: как Секст Эмпирик поможет примириться с окружающей действительностью
Итальянский философ Мария Лоренца Кьезара начинает свою книгу о классике античного скептицизма Сексте Эмпирике с самых тревожных вопросов современности, от вакцин до ядерной энергетики. Ответов на эти вопросы философия Секста, конечно, не дает, поскольку вообще идет по другому пути: она избавляет своих адептов от утомительной необходимости непременно «занять позицию», выработать твердое мнение по той или иной острой проблеме, несмотря даже на нехватку достоверной информации. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Мария Лоренца Кьезара
«Секст как лекарство от тревоги: Чему мы можем научиться у философов-скептиков»
М.: Альпина Паблишер, 2024. — Пер. с итал. Анны Быстрецких. — 144 с.
«Главный труд-манифест Секста Эмпирика состоит из трех томов, известных как «Три книги Пирроновых положений»», — начинает Кьезара описание библиографии Секста, в которой значатся также одиннадцать книг, объединенных общим названием «Против ученых» (видимо, оно позже вдохновило такого последователя скептицизма, как Пол Фейерабенд, назвать свой opus magnum «Против метода»). В своей популяризации учения Секста для повседневной жизни измученных неопределенностью современных людей Кьезара предлагает сосредоточиться на первой книге «Положений», где Секст предлагает «всем, кто ищет ответы на многочисленные вопросы об окружающем мире, с осторожностью относиться к любым категорическим высказываниям о нем. <...> Это, по мнению Секста, принесет безмятежность и умиротворение, которые позволят вести прагматично-конструктивный образ жизни, наблюдая окружающую действительность и продолжая задаваться вопросами о ней».
Кьезара напоминает, что термин «скептицизм» происходит от древнегреческого skepsis (анализ, исследование), и рекомендует отличать это философское течение от релятивизма и нигилизма, тоже ниспровергающих закостенелое догматическое знание. А чтобы понять нюансы, отличающие классический скептицизм от похожих «скептически настроенных» направлений, итальянская исследовательница возвращается к его корням в лице основоположника — древнегреческого философа Пиррона из Элиды, который жил в IV–III вв. до н. э. Будучи «олицетворением настоящего скептика», Пиррон в книге предстает личностью весьма колоритной и во всех отношениях неординарной. Не добившись успехов в качестве художника, Пиррон, однако, не пошел в политику, как один его австрийский собрат по несчастью, а переключился на философию и литературу, в особенности пристрастившись к стихам Гомера о бренности всего живого и тщете всего сущего. Впрочем, к высшим эшелонам власти Пиррон был довольно близок: участвовал в Индийском походе Александра Македонского в качестве хрониста.
Скорее всего, в Индии, предполагает Кьезара, Пиррон научился «практиковать радикальную форму хладнокровия в условиях любых жизненных неурядиц». Бесстрастие позволяло Пиррону не только воздерживаться от любых теоретических дискуссий, но вообще «не терять самообладание перед любой напастью: будь то колесница, пропасть или злая собака», — рассказывает Кьезара, плавно переходя к тому, какие коррективы Секст внес в концепцию Пиррона. Понимая, как трудно среднестатистическому человеку, не наделенному Пирроновой выдержкой, избежать инстинктивных, эмоциональных реакций перед лицом жизненных неприятностей, Секст говорит «не об абсолютном бесстрастии, а о формах отстранения, более практичных, полезных и выгодных для каждого из нас».
Далее автор книги переходит к «рекомендациям врача по имени Секст» (кроме философии, он занимался и практической медициной). Их Кьезара распределяет по шести лекциям: первые две должны помочь справляться с такими явлениями, как «смутные» вещи (в сущности это практически все вещи в мире на взгляд последовательного скептика) и порождаемая ими растерянность и тревога. Следующие лекции посвящены практической повседневной жизни, полезной профессиональной деятельности и сосуществованию с другими людьми.
От тревожности, вызываемой «смутностью» вещей, то есть их неясной природой как таковой, доктор Секст прописывает довольно доступный рецепт — надо просто перестать делить их на плохие и хорошие: «Ибо кто высказывает мнение, что нечто само по своей природе прекрасно или дурно, постоянно смущается; и когда нет налицо того, что ему кажется прекрасным, он считает, что его терзает то, что по своей природе дурно, и он гонится за тем, что ему кажется хорошим. <...> Тот же, кто не имеет определенного суждения о том, что хорошо или дурно по природе, как не бежит от него, так и не гонится за ним напряженно, почему и остается невозмутимым».
Тут Кьезара вступает в полемику с теми, кто с подозрением относится к заветному состоянию безмятежной атараксии, к которому стремится каждый добропорядочный скептик: «Кому-то может показаться, что такая отстраненность, уравновешенность и умеренность не могут сделать человека счастливым. По их мнению, для счастья крайне желательна, к примеру, романтическая влюбленность, самоистязание ради достижения успеха приводит к бесценному приливу адреналина, а жить стоит только «на полную катушку». В IV главе «Повседневная жизнь» исследовательница суммирует разные обвинения и претензии, которые предъявлялись скептикам разного толка на протяжении многих веков: «...не рискуем ли мы потерять ориентиры и причинить вред другим из-за неумения отличить добро от зла? Или впасть в нерешительность по самым элементарным вопросам вроде того, куда отправиться в путешествие: в Рим или во Флоренцию?»
Однако мудрый Секст ловко провел водораздел между теоретической непознаваемостью вещей и практической деятельностью, в том числе и собственной медицинской. С его точки зрения, между теорией и практикой нет никакого противоречия, если быть толерантным к альтернативным версиям реальности: «Если на теоретическом уровне пирроник воздерживается от суждений о природе вещей как таковых, то на практическом уровне он ведет себя в соответствии с тем, какими они являются ему в восприятии, помня о том, что другие могут воспринимать их по-иному». Медик такого философского толка не морочит сам себе голову, забивая ее постижением «истинной природы вещей» и, в частности, причин той или иной болезни. Он действует чисто эмпирически, основываясь на непосредственном и подробном наблюдении факторов, облегчающих те или иные симптомы.
В то время как врачи-рационалисты теоретизируют о всяких скрытых, невидимых причинах недуга, задача врача-эмпирика — прежде всего решить, в чем должно заключаться лечение: «Только после того как средство найдено, можно обсуждать, почему оно работает, а если врач действительно хочет определить причины болезни, их нужно искать исключительно на уровне непосредственных наблюдений». Грубо говоря, если вернуться от древней медицины к современности: пока рационалист ломает голову, размышляя, кто первым нажмет на ядерную кнопку, эмпирик складирует у себя в погребе запас консервов и питьевой воды.
