Между нулем и королем: Валерий Попов раскрыл рецепт «шестидесятнической» закваски
Несмотря на название новой книги «Выдумщик», вся проза Валерия Попова в той или иной степени автобиографична. Он мало что выдумывает, но постоянно высматривает свои сюжеты в каждом, даже малозначительном, эпизоде окружающей действительности. А потом, наоборот, неуловимо корректирует поведение своего лирического героя, исходя из уже сложившегося в предыдущих рассказах имиджа — бесшабашного, раскованного и победительного «шестидесятника», которому не то чтобы не на что жаловаться, но просто это не интересно. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Валерий Попов
«Выдумщик»
Москва : Издательство АСТ : Редакция Елены Шубиной, 2024. — 442 с.
«О чем пишу, так и живу», — формулирует в своем молодецком стиле Попов в одной из глав новой книги, рассказывая об официальной поездке писательской делегации в Париж, где в программе была предусмотрена встреча на высшем президентском уровне. Отправляясь на нее, московские коллеги Попова заказали специальный автобус, и, стремясь успеть на него, герой в кровь разбивает лоб о стеклянную дверь гостиницы. Однако судьба вознаграждает опоздавшего петербуржца правительственным кортежем с мотоциклистами, на котором он оказывается первым почетным гостем Елисеевского дворца: «Москвичи, выигрывая, проигрывают, а петербуржцы, проигрывая, выигрывают».
Эту историю под девизом «Нельзя отпускать читателя равнодушным, хоть лоб разбей!» писатель уже рассказывал ранее в разных форматах, но поклонники Попова вряд ли будут против прочесть ее снова: есть в его манере повествования какая-то бодрая энергетика, не дающая уже знакомым словам закиснуть и выветриться. Поповская автобиографическая проза, в каждой новой книге отчасти повторяющая себя, но при этом обрастающая дополнительными подробностями и нюансами, с годами всё плотнее сплетается в какой-то чуть ли не прустовский метароман. «Жали руки до хруста и дарили им Пруста» — известное поповское двустишие из ранних рассказов вспоминается и в «Выдумщике», где автор размышляет о таких же эмоциональных триггерах, как знаменитое прустовское печенье «мадлен», запускающих поток самых дорогих сердцу воспоминаний.
Правда, вместо модного слова «триггер» писатель использует старинный сантехнический термин «затычка» — в главе, посвященной одному из самых важных в его творческой судьбе людей, Владимиру Марамзину, который и привел Попова в литературу. Рассказ о довольно бурном знакомстве с Марамзиным в Ленинградском электротехническом институте тоже прозвучит в «Выдумщике» не впервые, но хуже от этого совершенно не становится, как и те моменты счастья, которые ощущаются в каждой, даже самой незамысловатой, бытовой зарисовке: «Жалко было всё это терять — много ли будет еще таких мгновений? Не хватало мелочи — подтверждения, что всё великолепно. Теперь я знаю по себе, что нужна какая-то затычка, какой-то еще мелкий конкретный факт, подтверждающий счастье. Счастье испаряется, а этот значок-маячок помнится, и, вспомнив его, вернешь счастье того дня».
«Выдумщик», как и другие мемуарные книги Попова, похож на калейдоскоп, складывающийся из вороха субъективных впечатлений разного времени: 84-летний писатель с одинаковой яркостью помнит и как его купали бессловесным младенцем в тазике, и как его нынешнего везут в реанимацию, чтобы вытащить с того света, ближе к финалу романа. Все эти воспоминания только кажутся разрозненными, составляющими какой-то произвольный импрессионистический узор, как морозные цветы на заиндевевших окнах (это еще одно из любимых детских воспоминаний Попова). На самом деле автор умеет ненавязчиво протянуть через всю книгу образы, сцепляющие ее в единое целое. Один из них — уточка, в разных ипостасях проходящая через всю жизнь героя, начиная с 1947 года, когда первоклассник Валера, в отличие от других послевоенных мальчиков, изображающих танки и самолеты, на уроке рисования «намазывает» крохотную серую уточку размером в мелкую тетрадную клеточку и получает за нее жирную тройку: «Я жалок, мал, унижен, смешон, пальцы мои измазаны чернилами и дрожат, но кто-то спокойный и уверенный уже живет во мне, всё различает, запоминает».
Позже, уже гуляя по берегу в Светлогорске в рамках очередной писательской поездки, Попов снова отдает должное уточкам как своеобразному тотему: «Теперь они ко мне прилетают из разных мест: и стеклянная — из Венеции, и сплошь из зернышек — из Германии... Отовсюду почти. Плыву на них через жизнь». Это, пожалуй, главная тема «Выдумщика»: как трудно проплыть писателю через житейское море, не утопив свой талант под давлением обстоятельств и не сломавшись под влиянием читательских оценок, которые часто ранят чувствительного автора гораздо больше, чем он способен показать. А писательское самолюбие просыпается в лирическом герое-рассказчике Попова гораздо раньше, чем осознанная тяга к сочинительству, например, в детском эпизоде, когда он водит приятелей посмотреть на двух атлантов, подпирающих эркер его дома №11 по Саперному переулку и удивительным образом отличающихся: один, как обычно, босой, а другой — в зашнурованных ботинках. Наблюдательность будущего литератора не у всех встречает одинаковое понимание: «Молодец, Попик (от фамилии Попов)! Всегда что-то такое увидит!» Но это ребята с нашего двора. Раздухарившись, привожу других, из соседнего двора, и слышу: «Муть какая-то, на фига притащились!» С тех пор так и идет моя жизнь: «Ты — король! Ты — ноль!».
Однако писательскую жизнь не стоит пускать на самотек, как свидетельствует пример не только Валерия Попова, но и его коллег-«шестидесятников», внимательно выстраивавших, в хорошем смысле, свой жизненный путь. О своих знаменитых приятелях — Андрее Битове, Сергее Довлатове, Иосифе Бродском — Попов вспоминает в «Выдумщике» с нежностью и иронией, как и о том времени, когда сформировалось самое свободолюбивое поколение советских писателей, вынужденных лавировать в не слишком дружелюбной идеологической среде и идти к успеху самыми причудливыми тропинками: «Господи — как, что и почему тогда печатали? Тяжелые, нервные годы. Но заквасились мы там и тогда, в нашем «преображенском полку», — а дальше уже только реализовались, кто где и как смог», — пишет Попов, имея в виду под «преображенским полком» ленинградское литературное сообщество, члены которого периодически нечаянно пересекались где-нибудь в районе Спасо-Преображенского собора, под балконом, теперь относящимся к музею-квартире Бродского.
