Советская нереальность: чем интересна выставка абстракционистов СССР
Сделать выставку исключительно из абстрактной живописи — смелое решение даже для музеев, занимающихся современным искусством. Ведь зрители привыкли к образам, нарративам, сюжетам. Но проект Музея AZ «Секунда, умноженная на вечность» доказывает: нефигуративные произведения могут быть по-настоящему захватывающими, а сложенная из них история — увлекательной. Тем более если здесь вступают в диалог два советских нонконформиста — ленинградец Евгений Михнов-Войтенко и москвич Анатолий Зверев. «Известия» попробовали расшифровать их воображаемую беседу.
Два маргинальных гения
Имя Анатолия Зверева не сходит с выставочных афиш Москвы уже лет десять — во многом благодаря усилиям Музея AZ, названного по инициалам художника и подготовившего целый ряд проектов, где работы Зверева фигурировали как сольно, так и в контексте творчества других авторов. Куда меньше повезло Евгению Михнову-Войтенко: за пределами культурной столицы и узкого арт-сообщества о нем мало кто слышал, а масштабных ретроспектив не было вовсе.
Другое дело, что отдельные его вещи регулярно появляются на групповых выставках — достаточно вспомнить третьяковскую «Оттепель» и «Параллельные вселенные. От абстракции к артефакту» в Русском музее. Без работ Михнова действительно сложно говорить об эпохе в целом и нонконформистах в частности: из всех них он, пожалуй, самый последовательный адепт абстракционизма — наряду с москвичом Элием Белютиным. Но тот создал целую школу, кружок младших единомышленников. Михнов же был почти отшельником, не стремившимся на кого-либо влиять и потому оставшимся как бы в стороне от магистрального арт-процесса.
Зверев тоже не сказать, что был встроен в общую линию. Друживший с товарищами по цеху, он тем не менее всегда оставался маргиналом — как в жизни (буквально скитался по случайным углам, отдавал свои шедевры за кусок хлеба, бегал от милиции, боясь обвинений в тунеядстве), так и в творчестве. Да и официальная индустрия его, конечно, в упор не видела. Михнова — аналогично.
Это лишь одно из совпадений. Другое сходство: жизнь каждого из них была весьма короткой, причем родились они с разницей всего в год (один — в 1931-м, другой — в 1932-м). И третье: несмотря на асоциальность, нежелание рекламировать себя, еще при жизни их называли гениями. Теперь убедиться в справедливости этого ярлыка, а также провести свои параллели между искусством двух провидцев могут все желающие.
От «Семейки» до «Вакханалий»
В Музее AZ первый и третий этажи включают вещи обоих мастеров, причем написанные в одно время (1950–1960-е) и подобранные с явным стремлением показать переклички между Зверевым и Михновым, устроить виртуальную встречу. В реальности художники, скорее всего, не пересекались. По крайней мере, информации об этом нет. Но заочный диалог получился на редкость убедительным. Вот геометрические композиции из цикла «Семейки» Михнова, созданные явно с оглядкой на Пикассо, и здесь же супрематические гуаши Зверева, отсылающие к первому русскому авангарду (листы, обгоревшие по краям во время пожара в доме коллекционера Георгия Костаки, хорошо известны ценителям искусства). Вот зверевские рисунки тушью с тонкими эротическими намеками, а по соседству — михновский карандашный цикл «Вакханалии»: в переплетающихся линиях и формах едва угадываются тела, однако отсутствие конкретики только усиливает чувственный заряд.
Настоящим открытием становится несколько пейзажей Зверева — их Музей AZ показывает впервые. Впрочем, обозначение жанра в данном случае стоит взять в кавычки: в цветовых симфониях природные виды разглядеть непросто, да и не очень надо. Соотношения красок, линий, текстур самодостаточны. Как и у Михнова в двух работах с одинаковым заголовком «Весна», хотя здесь уже вспоминается «Формула весны» Павла Филонова — еще одного петербургского гения «не от мира сего», только первой половины XX века.
Переклички между Зверевым и Михновым интересны и тем, что показывают, насколько разной на самом деле может быть абстракция. В этом, пожалуй, можно усмотреть определенную специфику именно советских авторов. Если в Америке, где нефигуративное искусство расцвело как раз в 1950–1960-е годы, у каждого из крупных авторов была монолитная, сразу узнаваемая манера (здесь Джексон Поллок с его брызгами краски на полотне, Марк Ротко с цветовыми плоскостями), то и Зверев, и Войтенко в своих проявлениях удивительно разнообразны.
Например, Войтенко стал в какой-то момент выдавливать масло прямо из тюбика на холст или бумагу. Отсюда и название серии — «Тюбики». Но много ли общего, помимо интересного технического приема и формальной принадлежности к циклу, у тех же работ «Весна» и огромного полотна «Композиция (на белом фоне)»? Оно приехало из Русского музея — и стало центром, кульминацией всей экспозиции, закономерно разместившись на центральном (втором) этаже. В невероятной разноцветной мозаике символов, схематичных фигурок, математических формул, кажется, заключена вся Вселенная. Тайный код? Мистическая карта? Игра в бисер? Зритель волен сам предложить ответ.
Выставили дуэтом
«Композиция» окружена менее крупными работами Михнова. Впрочем, не стоит считать их чем-то вспомогательным. В каждой — целый мир. И если «Абстрактная композиция» конца 1950-х – начала 1960-х буквально воплощает космический образ — мириады пятен и точек напоминают звездное небо, то, скажем, полутораметровые изображения, выполненные нитроэмалью (еще одно михновское ноу-хау), космичны по масштабу показанных «событий». Кажется, что слои краски движутся, перетекают, смешиваются, пузырятся… И в разных частях полотна разворачиваются свои «сюжеты».
Кандинский сравнивал свою знаменитую «Композицию № 7» с симфонией. Пожалуй, с музыкальными сочинениями можно сопоставить и абстракции Зверева с Михновым. Одна такая ассоциация подсказана уже самим названием: это цикл «Хоралы», где размоченная акварелью тушь стекает по листам, образуя подобие церковных сводов. Но и остальные вещи стоит характеризовать такими понятиями, как ритм, движение, звучание. В конце концов, музыка абстрактна по существу. И в этом плане живописный абстракционизм к ней максимально близок.
Дуэт Зверева и Михнова получился действительно громким. Речь даже не о значимости показа для музейного ландшафта страны, а о той эмоциональной силе, энергии, которые излучают работы. Собранные в одном пространстве, они усиливают друг друга, образуют оркестровое tutti. Но голоса обоих героев хорошо слышны. И хочется верить, что они будут звучать и в будущем.
