Добра не жди: эсхатологические настроения в «Доме Кёко» Юкио Мисимы
Японский классик Юкио Мисима и полвека спустя после своей трагической гибели продолжает удивлять. Вот, к примеру, его роман, который — несмотря на периодически накатывающие на западный мир волны мисимомании (о его жизни написана опера и снято несколько фильмов, не говоря уж о томах литературоведческих исследований) — до сих пор остается незнаком англоязычным читателям. Зато на русский он наконец-то переведен — критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Юкио Мисима
«Дом Кёко»
М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2023. — Пер. с яп. Е. Струговой. — 512 с.
Впервые переведенный на русский роман Юкио Мисимы «Дом Кёко» был написан в 1959 году, а действие его начинается в 1954-м, сразу после Корейской войны. Она оказала благотворное влияние на экономику Японии, служившей фактически американской военной базой. В романе неоднократно упоминаются граждане, так или иначе заработавшие «на корейском вопросе», в том числе и муж заглавной героини. Он незримо присутствует в романе, хотя в начале сообщается, что Кёко, 30-летняя красавица без определенных занятий, выгнала супруга и живет с восьмилетней дочерью, мечтающей о возвращении отца, потихоньку встречающейся с ним и принимающей от него подарки. Эта «безотцовщина» становится одним из хитро натянутых, скрытых психологических нервов «Дома Кёко», где в центре сюжета находятся совсем другие люди: своего рода семья, объединенная «родственными чувствами», которые свободолюбивая и свободомыслящая хозяйка дома испытывает к четверке своих постоянных гостей, примерно ее возраста: «Она любила молодежь, отражавшую короткий промежуток времени после войны. Они хранили память об этом промежутке, как осколки разбитого вдребезги зеркала».
Социально-психологическая поствоенная травма — основная тема «Дома Кёко», хотя открыто это не проговаривается. Мисима вообще мастер прозрачного намека, и ему не всегда обязательно четко формулировать мысль, но по созданному им настроению всё понятно, как в хайку, которые сочиняют некоторые персонажи романа в порядке повседневной бытовой практики (например, про мокрый от дождя гравий во внутреннем дворе офиса, где работает один из героев). Нетрудно догадаться по разбросанным в «Доме Кёко» намекам, что Корейская война, на которой многие разбогатели, а многие погибли, произвела опустошающее воздействие на душевное состояние японцев (по крайней мере какой-то их части), поселив в них ощущение «шаткости бытия», иллюзорности собственного существования. Ее пытаются разными способами преодолеть друзья Кёко, часто просто не понимая, что с ними происходит и откуда взялось это принципиальное нежелание быть счастливым, о котором герои говорят в начале романа, отчасти рисуясь друг перед другом, но в то же время обозначая какие-то важные поколенческие симптомы: «Просто смешно, человек делается счастливым по самым ничтожным причинам. Героизм парней, избегавших счастья, как проказы, всего лишь слабый, жалкий пережиток аристократизма. У нас от всего есть прививка, хочется думать, что и от счастья».
Принято считать, и не без оснований, что в четырех гостях Кёко воплотились разные стороны личности самого Мисимы, который смотрит на одну и ту же проблему — нигилизма как невозможности целостного мировосприятия, изнурительного ощущения захватившего мир хаоса и тотальной бессмысленности бытия — с четырех разных ракурсов. Боксер Сюнкити, несмотря на молодость, «уже завел определенные убеждения», а именно старается не думать и «стать человеком без воспоминаний». Такая стратегия выглядит весьма эффективной: «...в результате отказа от мыслительного процесса он погряз в прочном, ежеминутном ощущении бытия, таком же четком, как клубника со льдом в вазочке на мокром столике. <...> Простой расклад таков: боксер должен съесть десерт и сразу же переспать с женщиной. <...> В противном случае, возможно, его бытие мгновенно прекратится».
В отличие от боксера, приучающего себя вообще ни о чем не думать, офисный служащий Сэйитиро много и подробно размышляет, но в основном на одну тему — о неминуемом конце света. Это не только не мешает ему жить, а скорее наоборот, даже помогает в карьере, успех которой окончательно закрепляет женитьба на дочери вице-президента компании:
«Для женитьбы, рассчитанной не столько на настоящее, сколько на будущее, на перспективу, на способности, на грядущие возможности, не могло быть человека лучше, чем он, который твердо уверовал в конец света». Предчувствие конца света, о котором на все лады постоянно говорит и думает Сэйитиро, парадоксальным образом успокаивает его, вселяет уверенность в завтрашнем дне и придает силы продолжать существование: «Как можно жить дальше, если не веришь в неизбежный конец света? Как без боязни, что тебя стошнит, ходить на службу и обратно по дороге с красными почтовыми тумбами, зная, что они здесь навечно?»
Наверное, стошнило бы от вида почтовых тумб и вполне успешного, даже знаменитого, художника Нацуо, переживающего, что «у всего в мире пропали гарантии бытия», — этого персонажа Мисима ставит перед выбором: «поверить в собственную слепоту или поверить в начало крушения мира», и второй вариант выглядит предпочтительнее, коль скоро из мира исчезла красота: «И красота прошлого, как и всё человеческое, стала пустым напоминанием». В размышлениях художника о красоте Мисима как бы передает привет Достоевскому, с которым его нередко сравнивают: обложку русского издания «Дома Кёко» украшает цитата из англоязычной рецензии, что Мисима подобен русскому классику «глубиной исследования человеческой тяги к саморазрушению». Но знаменитую достоевскую «слезинку ребенка» японец выворачивает на свой особенный манер, демонстрируя фокус с мгновенным превращением красоты в уродство: «Сейчас о прекрасном напоминает лишь радуга, на секунду мелькнувшая в слезе ребенка. Лицо плачущего ребенка, насколько он помнил, уродливо, неприглядно, вульгарно, совсем не похоже на ангельское».
Японский писатель Юкио Мисима
Что касается тяги к саморазрушению, герои «Дома Кёко» не то чтобы как-то специально в нем усердствуют. В общем-то, они живут вполне приличной социальной жизнью, в том числе и те из них, кто не ходит в офис и вроде бы не слишком обременен работой, как, например, ослепительной красоты актер Осаму: он и рад бы поработать, но роли, о которых он мечтает, достаются другим. Поэтому Осаму посвящает основное время своей жизни наращиванию мускулов в качалке (чем в свое время увлекся и культурист Мисима), а также любованию своими успехами перед зеркалом. Но и в его судьбе появится «безобразная ростовщица» — она довольно жестоким и кровавым способом подарит ему то самое ощущение реальности бытия, без которого маются все герои «Дома Кёко».
Главная сюжетная линия романа — траектория движения от внутреннего хаоса к внешнему порядку, от внутреннего психологического кризиса к внешним социальным устоям и скрепам. Но, похоже, сам автор с его склонностью к социопатии не слишком рад этому упорядочиванию мира: «Опять наступают серьезные времена. Очень серьезное время отличников, время ботаников. Опять полное единение с миром. Возрождение ценности ненужных вещей: человека, любви, желания, идеалов. Последовательное обращение в другую веру. И самое мучительное — полное отрицание руин, которые они так любили. Не просто руин, видимых глазу, но даже невидимых!»
В контексте этой любви к разрушению и уничтожению, которая в той или иной степени пленяет всех персонажей романа, название «Дом Кёко» приобретает иронический смысл. Собираясь на невидимых развалинах бывшего семейного дома, хозяйка которого считает себя «олицетворением хаоса», герои пытаются собрать себя из обрывков повседневных впечатлений и однообразных мыслей, прокручивающихся в голове по кругу, мучительно симулируя стоицизм, который, как им напрасно кажется, их объединяет: «Они жили, стиснув зубы. С довольными лицами. Они должны были показать, что не верят, будто в их мире существуют несчастье и страдание. Обязаны были притвориться незнающими».
