Зачитки разума: как можно распорядиться любимой книгой
Филолог и книговед Юлия Щербинина в своем новом исследовании как бы задается вопросом: что такого оригинального можно придумать с книгой, кроме как банально почитать? В качестве ответа разворачивается широчайший спектр возможностей, обусловленных тем, что книга — это не только текст, но и вещь. Критик Лидия Маслова представляет книгу (и вещь) недели специально для «Известий».
Юлия Щербинина
«Книга как иллюзия»
М.: «Альпина нон-фикшн», 2023. — 384 с.
Главными героями «Книги как иллюзии» выступают не только сами книги, но и объекты, внешне выглядящие как книги, однако ими не являющиеся, «всевозможные имитации, подобия, эрзацы, фейки, претендующие на право называться книгами»: псевдокниги, библиоморфы, или блуки, — это обиходное название было предложено американской исследовательницей Миндель Дубански из Метрополитен-музея (от сокращенного словосочетания looks like a book). Многоликие и многофункциональные библиоморфы представляют собой удивительный культурный феномен, который Щербинина рассматривает в разных психологических и философских аспектах:
«Блук можно назвать упаковкой для эмоций, сосудом для чувств, емкостью для желаний, контейнером для воспоминаний... Он способен создать любую иллюзию, будучи сам иллюзией. Он драматизирует наши отношения с книгами. Наслаждение манипуляциями с блуками сродни удовольствию от ультрамодного нынче анбоксинга (англ. unboxing) — публичной распаковки товаров, фиксируемой на видеокамеру».
Свое исследование иллюзорной жизни книг Щербинина начинает с такого старинного жанра изобразительного искусства, как натюрморт-обманка, тромплей, частым атрибутом которого являются книга и ее зеркальное отражение: «Природа зеркала, как и природа книги, амбивалентна: оно ассоциируется одновременно с правдой («На зеркало неча пенять, коли рожа крива») и с ложью (мутное, треснутое, кривое зеркало), являя причудливый синтез подлинности и симуляции». Амбивалентность вообще сквозная тема Щербининой, отмечающей двойственное отношение к книгам на протяжении всей человеческой истории.
С одной стороны, книга пользуется авторитетом, «обладает железным «культурным алиби», устойчиво ассоциируясь с истиной, добром, нравственностью», что позволяет ей служить идеальным тайником — эту ее функцию, широко использующуюся в литературе и кинематографе, Щербинина иллюстрирует самыми разными примерами.
В том числе и рассказом о Евангелии, в котором жены декабристов передали Федору Михайловичу Достоевскому незаметно вклеенные в переплет 15 рублей. По свидетельству жены писателя, «это были единственные деньги, имевшиеся у Федора Михайловича за четыре года каторги (арестантам не дозволялось иметь денег); они шли на улучшение пищи, покупку табака и т.д.».
Хотя книга способна спасти и поддержать человека порой в самом буквальном, материальном смысле, с другой стороны, как порождение непредсказуемого человеческого ума она может учить плохому и нести вредные идеи. Крайний случай вредоносности — тему чернокнижничества и колдовства — «Книга как иллюзия» не затрагивает, но отмечает негативные стороны чрезмерного упования на книгу как носитель непререкаемой истины:
«Эпоха Просвещения подвергла критическому осмыслению и пересмотру эстетические представления, интеллектуальные занятия, литературные авторитеты — и реконструировала библиократический миф о всевластии книги как исправительницы пороков и блюстительницы нравов. <...> Доверие печатному слову оборачивается обманом, непониманием, умножением глупости или бременем ненужного знания».
И в современном мире, по мнению Щербининой, блуки постоянно балансируют на грани сакрального и профанного, отражая то почтительное, то утилитарное отношение к книгам.
«Книга как иллюзия» содержит примеры разнообразных, порой довольно жестоких способов утилитарного использования книг, которые наиболее прозорливые литераторы предчувствовали еще в глубокой древности, не особенно обольщаясь на свой счет:
«...И часто буду служить удобным покровом макрелям», — сетовал Катулл. «...Чтобы тунцы и оливки не оставались без прикрытия», — вторил ему Марциал. Аналогичное предположение через полтора тысячелетия высказывал Мишель Монтень, опасаясь за судьбу своих «Опытов»: «Я предохраню когда-нибудь кусок масла на солнцепеке».
Развивая идею двуплановости книги, ее текстуально-вещественной природы, Щербинина прослеживает, как на протяжении последних 500 лет печатная продукция всё больше утрачивает текстовую составляющую и практически полностью овеществляется: «Логическим продолжением этой идеи в XX веке станет альтербукинг — использование экземпляров печатных изданий как материала для творческих экспериментов». Изменение роли книги в человеческой жизни лишь отчасти связано с техническим прогрессом, компьютеризацией и вытеснением бумажных изданий электронными ридерами, но в значительной степени — с изменением духовной ситуации и социокультурных тенденций:
«Где прежде была игра ума — осталась лишь забава для глаз. Мы привыкли думать, будто выхолащивание, опустошение образа книги — проблема современности, связанная с цифровизацией текстов, однако этот процесс идет уже несколько столетий. Причем имеет не линейный, а цикличный характер: культурная значимость книги то снижается, то вновь возрастает, следуя идейным ориентирам, духовным ценностям, эстетическим установкам той или иной эпохи».
Как настоящий библиофил, Юлия Щербинина склонна одушевлять книгу, придавать ей антропоморфность. Поэтому в подробных рассказах о принятых в современном искусстве способах издевательства над «телом» книги (буккарвинг, букфолдинг и прочие техники оголтелого альтербукинга), которыми завершается «Книга как иллюзия», за хладнокровной объективностью исследователя неотвратимых процессов все-таки чувствуется искреннее душевное содрогание и сочувствие к судьбе книги, вынужденной всячески мутировать и мимикрировать, приспосабливаясь к жизни в стремительно расчеловечивающемся мире.
