Все знают Виктора Ахломова как фотохудожника и фоторепортера. Не столь многим известно о его литературном даре, таком же ярком и щедром. Мне повезло — я узнала о нем с первых минут нашего знакомства.
В дверном проеме, как в рамке фотографии, возник и замер человек лет сорока (на самом деле ему было за шестьдесят). Улыбающийся, складный, ладный. Серый в елочку пиджак, голубая рубашка, красная бабочка. В руках книжка такой же расцветки. «Хорошая комбинация», — восхитилась я. «Это что, — откликнулся он. — Вот тут комбинации». И протянул мне книжку.
Это был «Журнал поэтов». Издавал его друг Вити и тоже известинец Константин Кедров, основавший ДООС — Добровольное общество охраны стрекоз, вольных художественных созданий.
По мысли Кости (они так просили себя называть — Костя, Витя), члены общества сами определяли издательскую стратегию. Писали и издавали, что хотели и как хотели. Публиковались в журнале лучшие люди нашей словесности — от Вознесенского и Сапгира до Кедрова и Нарбиковой.
Кедров носил почетное звание стихозавра. Вознесенский и Сапгир были стеркозаврами. Витя Ахломов именовался линзозавром и выступал в малых литературных формах — эссе, зарисовках, рассказах.
Его авторский жанр можно было назвать фотолитературой. Он всегда шел от изображения — своих фотографий, а вокруг выстраивал воспоминания, соображения, лирические отступления: всё, о чем могли поведать снимки. Писал и об очень известных людях и событиях, и о совсем неизвестных. Делал это блистательно — коротко, емко, динамично, на одном дыхании.
Не откажу себе в удовольствии кое-что вспомнить.
В «Здесь была «Россия» речь шла об одноименной гостинице, которая к моменту создания текста превратилась в груду развалин, огороженных заградительной лентой. А когда-то там кипела жизнь — останавливались гости московских кинофестивалей, встречались со зрителями, давали автографы, и Джина Лоллобриджида (размещено ее фото с камерой) неутомимо бегала вокруг Кремля с тяжелым «Никоном»: готовила прославивший ее впоследствии фотоальбом.
Ахломову больно от бесславного конца «России». Для него она не строение и не название, это — символ. «Россия — мессия. Эта рифма со временем займет место в ряду с такими, как любовь-морковь, ночь-прочь и т. п», — пишет он. И далее: «Просматривая свой полувековой архив и вспоминая по фотографиям встречи в «России» с любимыми писателями и актерами, хочется надеяться на пророческую строку Поэта — «Россия вспрянет ото сна!»
На фотографиях 1990-х из «Алисы» — виды приокской деревни и девочка, годящаяся Вите во внучки и очень на него похожая. А рассказ — о том, что родители девочки уехали из страны, увезли дочку.
Она выросла, но «сердце ее тоскует по деревенской бабушке, парному молоку, лугам с одуванчиками, разноцветным веселым стрекозам, холодным запахам черемухи у колодца и соловьиным концертам в мае. И алым парусам ранней юности. Сердце тоскует и томится. А ведь сердцу не прикажешь».
«Кто придумал поцелуй, или Амуртизация Библии» — образчик фирменного доосовского юмора. На фотографиях — кролик с мудрым взглядом и две молодых пары: один снимок сделан в Ясной Поляне в 2008-м, другой в Праге в 1975-м.
Выясняется, что райского кролика райская Ева спасла от прожорливого змия, а тот ей известно как отомстил. Зато человечество обрело любовь и амуров, далеких предшественников доосовских стрекоз.
Вывод Ахломова: «От античного Амура и французского слова «амур» недалеко до загадочной русской любви. А любовь без поцелуя это, по народному замечанию, всё равно что пиво без водки. То есть — деньги на ветер».
«Впервые с Мальтусом я познакомился в центре Москвы на Пушкинской площади, прямо у дверей родной редакции. Я убегал на съемку, когда в мой объектив въехал молодой папаша в шляпе и в очках, с двумя детьми» — так начинается рассказ «Плевать я хотел на вашего Мальтуса». Снимок безымянного отца, выгуливающего потомство на Новом Арбате, принес Вите европейскую известность.
В «Людях нашего времени», посвященных Шкловскому и Антокольскому, помимо очаровательной самоиронии («До момента, когда я окончательно утвердился в звании линзозавра, мой путь был банальным и стандартным») любопытны рассуждения о «личном фотографическом интересе», который Витя испытывал к Шкловскому, — тот чаще писал статьи и заметки о творческом тандеме Маяковский – Родченко.
«Известно, что лучшие портреты Маяковского были сделаны Родченко, — замечает Ахломов. — Сделав несколько фотопортретов Родченко, я попросил его записать на них несколько мыслей о фотоискусстве. Он никогда не отказывал. Сегодня я жалею, что мало просил об этом. Если бы молодость знала».
«Автограф Ахматовой» открывается снимком царственной Анны Андреевны с тематической цитатой («И прутья красные лозы, и парковые водопады, / И две большие стрекозы на ржавом чугуне ограды») и утверждением, правоту которого Виктор Ахломов подтвердил всем своим творчеством: «Поэзия — это единственное в мире искусство. Все остальные могут считаться искусством только тогда, когда в них присутствует поэзия».
Речь о том, как 22-летний Витя (в тексте он допустил поэтическую вольность — «Было мне осьмнадцать лет») приехал в дом Ардовых, чтобы снять Ахматову для «Недели».
Фотография для стихотворной подборки предполагалась одна, «марочная», поэтому послали «кого не жалко». Счастье, что поехавшие с ним мудрые пожилые редакторы посоветовали «снимать и снимать».
И все-таки, сетует автор, снял он недостаточно — «надо было снимать, как я сейчас снимаю, — перстни на ее руке, складки одежды, интерьеры, где она сидела, всё надо было снимать…»
И, наконец, «Кто идет — два Ильича» — о двух Владимирах Ильичах Толстых, дедушке и внуке. Младший, ныне директор «Ясной Поляны» и советник президента России, а в пору съемки трехлетний малыш, на вопрос, кем ему приходится Лев Николаевич, отвечает: «Он дедушка моего дедушки».
Ахломов цитирует Толстого: «Радуйся на небо, на солнце, на звезды, на траву, на деревья, на животных, на людей. И блюди за тем, чтобы радость эта ничем не нарушалась. Нарушается эта радость, значит, ты ошибся где-нибудь, ищи эту ошибку и исправляй».
Финал текста похож на манифест: «Толстой идет и будет идти вечно. Рядом с нами. Помогая мыслями, душой и советами в нашем нелегком земном пути. Напоминая нашим израненным душам про главное дело жизни, ее назначение — РАДОСТЬ!»
Вот так, заглавными буквами пишет он то, что считает своей путеводной звездой. Светила она ему ярко и верно, а он дарил этот свет нам.
Автор — доктор искусствоведения, профессор Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
