«Меня чуть не задавили на похоронах Сталина»
В кителе, гриме или с кавказским акцентом — образ Сталина на сцене всегда рискует получиться карикатурным, считает народный артист РФ Василий Бочкарев. У него на даче висит флаг России, он помнит своих предшественников в Малом театре, восхищается «Бессмертным полком», играет вождя и замахнулся на Булгакова. 22 ноября дважды лауреат Государственной премии отмечает 80-летие. Накануне юбилея он поговорил с «Известиями».
«Когда есть агрессия по отношению к русским людям, воспринимаю это как личное»
— «Отмена» всего русского на Западе отразилась на нашей культуре, которая сейчас идет рука об руку с политикой. Вы ощущаете это?
— А как же. Даже вопрос ваш немножко не по делу. Сейчас уже не политика и культура, а одна ситуация. Иначе и быть не может. Поэтому разделения культуры и политики быть не может, ни в коем случае. Это так.
Сейчас непростые времена. И порой хочется перенестись в 1941-й и прикоснуться к ощущениям актеров Малого театра, которые начинали сезоны в годы Великой Отечественной войны.
— Вы вспомнили своих коллег времен Великой Отечественной, тогда артисты с концертными бригадами ездили на фронт. Шульженко, Утесов, Орлова, МХАТ, Малый, Большой — все они рвались на передовую, чтобы поддержать бойцов. Почему сейчас нет такого?
— Ну почему же. У нас тоже в Донецк очень много талантливых ребят ездит. Это очень благородное дело. Даже есть те, кто не афиширует свое участие. По-христиански — сделал и скромно говорит: «Так надо». И это прекрасно. Ну а есть люди, которые из всего делают пиар.
— Чем в данной ситуации артисты могут помочь?
— Помочь? Ну как вам сказать… Всё зависит все-таки от самого человека. Каждый человек — это часть одного целого. В театре есть понятие ансамбль, а на эстраде — сборный концерт звезд. Я воспитан так, что остаюсь приверженцем ансамблевой культуры, понимания общего. И если это перенести со сцены театра на сцену нашего времени, то это практически одно и то же.
Наш фронт — это театр. У меня на даче висит флаг России. И он мне нет-нет да напоминает о том, в каком времени мы живем.
— А вы заметили, что культура у нас обнулилась? Как будто бы и не было всей этой пены. Стало меньше поющих артистов в телевизоре. Вдруг люди поняли, кто трусоват, а кто нет.
— Ну, я вам так скажу: талантливый человек — это человек с искрой Божьей, подлинной искрой. А она в любой ситуации всё равно светится. Поэтому я не вижу, чтобы таланты исчезли. Их много.
Сейчас счет идет не на количество. Взгляд совсем другой. Понимаете, мы разные в своих мнениях, искренних посылах. Знаете, как говорили раньше старики, которые на поле боя умирали? «Ах, Боже, да что моя жизнь. Что будет с матушкой-Россией?» Этот вопрос вставал у защитника Отечества перед переходом в мир иной. А мы этот вопрос не задаем себе, даже когда просто живем, бегаем, суетимся. У нас вроде всё нормально. Правда?
— Так некоторые и рассуждают. Ведь стреляют где-то далеко. Нас это не касается.
— Вот именно, это всё вроде бы не про нас. Нет. Всё про нас! И еще как про нас. Понимаете, я — русский человек, и когда есть агрессия по отношению к русским людям, воспринимаю это как личное.
«До сих пор помню запах валерианки, который стоял по всем коридорам школы»
— К юбилею Великой Победы в Малом театре поставили спектакль «Большая тройка. (Ялта-45)». Вы играете Сталина. Я видела премьеру постановки, затем посмотрела ее недавно и заметила, что текст пьесы тогда и сейчас звучит иначе. В одной из сцен Черчилль (народный артист РФ Валерий Афанасьев) говорит Сталину: «Поляки — это гиены Европы». На что Иосиф Виссарионович отвечает: «Нет, поляки — хорошие люди». Как вам сейчас произносить этот текст?
— Расскажу вам наблюдение: на одном спектакле Черчилль произносит: «Поляки — это гиены Европы». Аплодисменты. А потом Сталин: «Поляки — хорошие люди». Аплодисменты. Мне кажется, что поляки хорошие. Есть некоторое заблуждение, и не только у них, но и у нас. В театре, когда артист репетирует, и у него что-то не получается, ему говорят: «Ищи ошибку сзади». Что-то мы упустили, даже с той же Украиной, упустили. К сожалению. Но, по крайней мере сейчас, мы можем отделить, что подлинно, а что неправда, что сердечно, а что так.
— А вы помните день, когда умер Сталин?
— Конечно. Я учился в школе. По радио сказали, что умер Сталин. В учительской педагоги плакали, кто-то рыдал. И был один вопрос: «Как нам жить дальше? Как мы будем без отца?» В момент все осиротели. Воспоминания настолько яркие, что я до сих пор помню тот запах валерианки, который стоял по всем коридорам и кабинетам школы.
Потом были похороны Сталина, на которых меня чуть не задавили. Потому что там была масса народу.
— Вам это помогло в работе над созданием образа Сталина?
— На сегодняшний день у меня взгляд из того времени. Когда мы приступили к работе над спектаклем «Ялта», я вспомнил это. А еще вспомнил «Бессмертный полк». Вот смотрю, какое море людей, связанных одним историческим событием — Победой над фашизмом. Можно по-разному относиться к личности Сталина, но он это сделал. И сегодня главное — уничтожить фашизм, раздавить эту черную гадину.
— Никогда не думали, что будем вспоминать это 77 лет после, как с фашизмом было покончено?
— Страшно подумать. А сегодня мы говорим об этом!
— От генералиссимуса у вас только усы. Вы не стараетесь быть похожим на Сталина, не говорите с акцентом. Это намеренно?
— Кто бы ни играл Сталина, в кителе, в гриме, всё равно это выглядело бы карикатурой. Это был определенный риск. Я решил для себя играть доходчиво, от сердца. У меня была цель избежать самого страшного — карикатурности образа.
Когда сын Иосифа Виссарионовича Василий в очередной раз набедокурил, он его спросил: «Василий, ты кто?» — «Ну ты что? Сталин». — «Нет. Ты не Сталин. И я не Сталин. Сталин — вот». И показал на портрет на стене. Сталин — символ, который существовал. Он имел границы личности.
«Разве можно ставить рядом меня и Евстигнеева?»
— Когда вам предложили сыграть профессора Преображенского в премьерной постановке «Собачье сердце» по Булгакову, как отнеслись?
— Роль в «Собачьем сердце» — самый настоящий подарок к юбилею. Такая возможность представилась — попробовать сыграть Филиппа Филипповича Преображенского. Михаил Афанасьевич Булгаков настолько разноплановый, что всегда найдется возможность открыть через персонажа что-то в себе.
— Не мешает ли вам образ Преображенского, созданный Евгением Евстигнеевым в одноименном фильме Владимира Бортко? Будете пытаться переиграть его?
— Нет, Евстигнеев мне только помогает. Я смотрю и учусь у Евгения Александровича. В данном случае чувствую, что мы партнеры.
Разве можно ставить рядом меня и Евстигнеева? Естественно, я проиграю. До тех пор, пока не сыграю. Результат всё поставит на свои места. Да, каждый из нас уникален и встречается раз и больше никогда. Но штучное существует в любом актере.
— А кто же будет в спектакле вашим ассистентом, доктором Борменталем?
— Замечательный артист Игорь Петренко. Довольны? Ну, прекрасно, ради этого и приходите на премьеру.
— Чувствуется, будет интересно.
— Не знаю, не знаю. Вскрытие покажет. (Смеется).
— Может ли спектакль быть хитом? Применимо ли вообще к театру такое музыкальное определение?
— Для меня — нет. Вообще, что такое хит?
— Хит — это синоним популярности. Все говорят об этом, стремятся услышать, увидеть.
— Да? Я понимаю так: бывает спектакль, на который люди стремятся попасть, чтобы просто узнать для себя что-то новое. И к этому причастно не так много людей. Хотя спектакль может быть выдающимся. Такое тоже бывает.
«В Малом театре через Юрия Соломина трудно прорваться всякой нечисти»
— По статистике, в театр ходит 5% населения, а может, и того меньше.
— Не знаю, не подсчитывал. Знаю только одно, зал полный — значит, это не 5%, а 100%. Правильно ведь?
— Да.
— Ну и всё. В Малом театре всегда аншлаг.
— Малый театр — это цитадель, стоящая грудью за русскую литературу, драматургию. Вам сложно противостоять безвкусице и пошлости?
— Мы работаем с режиссерами, с авторами. Внутри коллектива есть определенное взаимопонимание, осознание, в каких стенах мы находимся, и это имеет очень важное значение. Дай бог, если будет появляться что-то новое, современное, столь же прекрасное, как Островский, Чехов, Гоголь, двигающее вперед театральное искусство. А цитадель — это что-то такое про время, в которое мы живем.
Вы знаете, в Малом театре есть патриарх — Юрий Мефодьевич Соломин, через которого трудно прорваться всякой нечисти. Он подобное у нас моментально останавливает. Это — его заслуга!
— Вам не страшно быть старомодными?
— А я не знаю, что такое старомодный. Есть понятие — живой театр и неживой. Если идет импровизация, если я ощущаю время и в зрительном зале что-то происходит, то меня на сцене это очень даже касается. Я откликаюсь своей психофизикой на реакцию смотрящих и понимаю, что это и есть живой театр. А старомодный он или нет, мне неважно.
— Что вы думаете об антрепризе?
— Была антреприза и у меня. Я объехал весь Советский Союз, Америку с Арменом Джигарханяном. Но это уже другая история.
— С каким настроением вы отмечаете юбилей?
— С рабочим. Репетирую «Собачье сердце». Кроме того, у меня девять названий в репертуаре. И вот я веду сам с собой внутренний диалог: «Ну что, Вася, прожил ты 80 лет. Смотришь на фото, а это — не ты». (Смеется).
— А что для вас самое главное в жизни?
— Самое главное в жизни для меня — зритель. На каждом спектакле зал неповторимый. Мы смотрим на него и понимаем, что от года к году в театр приходят новые люди. Аудитория меняется. И неповторимость вечна.
— Что вы цените больше всего?
— А самое ценное в жизни — время. Мы сидим, говорим, и дай бог, чтобы что-то после нашего разговора в памяти осталось. Чтобы это было не зря.