На самом деле всё было (не) так
Ровно 100 лет назад умер Марсель Пруст — совсем еще не старым человеком, ему был 51 год, и он даже не успел при жизни увидеть полное издание своего главного труда, грандиозного романа в семи частях «В поисках утраченного времени».
Любопытно, что Пруст в ХХ веке считался писателем для рафинированных интеллектуалов, его имя можно было услышать от других писателей, от философов, публицистов, филологов. В общем, что называется, «писатель не для всех». Но вот наступил XXI век, и спустя два десятилетия после его начала совершенно очевидно, что роман Пруста говорит о нас сегодняшних куда точнее и яснее, чем любое другое произведение мировой литературы. Пруст вдруг стал близким, доступным и необходимым, поэтому его сегодня так активно переиздают и читают.
Всё это не потому, чтобы нам было особенно интересно и понятно то вымышленное пространство между Бальбеком и Комбре, в котором застряли персонажи романа. И даже не сами герои с их злоключениями и миллионом ссылок на забытые произведения искусства. Интересно другое. Весь роман построен на том, что главный герой анализирует свои же собственные ощущения с раннего детства до зрелого возраста, обнаруживая, что он, вроде бы, видит всё вокруг, замечая миллионы деталей, гордясь своей наблюдательностью, — и всё же не видит главного, того, что впоследствии определит его жизнь. Что он помнит множество поступков и слов окружающих его людей — и в то же время герою, Марселю, требуются иногда десятилетия, чтобы разобраться в том, что всё это значило. Рассказчик снова и снова возвращается к событиям своего прошлого и с каждым разом интерпретирует их по-новому. Один званый вечер может занять в романе двести страниц, а потом оказывается, что мы вместе с Марселем увлеклись не тем, на что нужно было обратить внимание, а между тем это напрямую касалось главного героя, это была не чужая, а его жизнь, и в тот момент она круто изменилась, а он ничего не понял.
Память вновь и вновь играет с ним злые шутки, и Марсель становится всё наблюдательнее. Кажется, что жизненный опыт должен бы избавить его от заблуждений, а герой почему-то опять упускает главное. Итог — с любимыми девушками не получилось, друзей не осталось, что-то главное упущено, а что именно — неясно. Утраченное время не вернешь, даже у себя в голове.
Память — вот что стало одной из центральных проблем человечества сегодня, поэтому оно так жадно вчитывается в Пруста, пытаясь научиться на его ошибках. Проклятием Марселя была его наблюдательность, наше проклятие — информационная лавина, в которой мы находимся. На нас обрушиваются факты и домыслы, комментарии и аналитика, реклама и пропаганда, соцсети и баннеры на улицах. Мы воспринимаем это, что-то запоминаем, но всё чаще попадаем в ловушку своей памяти. Создаем для себя мифы о себе, своем времени, своей стране и своей планете, чтобы в какой-то момент реальность, ворвавшись в эту уютную конструкцию, беспощадно разрушила ее. Но последовательно и честно отматывая время назад, мы вслед за Прустом можем найти все причинно-следственные связи, установив которые мы можем узнать о себе правду. Пруст дал не сюжет, Пруст дал рецепт.
Сложность, конечно, в том, что наша индивидуальная память вступает в контакт с памятью коллективной, чужим опытом, которому нам приходится довериться, иногда без веских оснований. Так, Марсель, разыскивая пропавшую Альбертину, готов поверить любому, кто хоть что-то расскажет о беглянке. И нам не дано узнать, насколько его концепции верны. Вокруг нас слишком много чужого опыта, что же делать с ним? Отвергнуть? Принять? Проверять до бесконечности?
Только недавно была мода на миф о 90-х. «Лихие» они или нет, эпоха романтиков или разочаровавших циников, больших надежд и перспектив или фундаментальных крушений всего и вся? Из каждого утюга 90-е вдруг начали кричать о себе, объявляя, что всё было вот так, а не эдак. И мы, которые жили в то время, в итоге переплели свои воспоминания с «ранее неизвестными фактами», столкнули свою память с навязанной — и так и не договорились друг с другом о том, что случилось. Сейчас тренд на миф о «сытых нулевых», об этом времени снимаются фильмы и сериалы, пишется ностальгическая литература, эти нулевые вдруг оказались отброшены на невероятное расстояние от нас. И наша память вновь буксует: секунду, ведь это было только вчера! Что же случилось там с нами? Какими мы были, во что верили, чему негодовали, куда шли?
В этом году возник уже новый миф — о десятых годах, которым пока никто не придумал меткого эпитета, но собственно мифологем накопилось достаточно, чтобы выстраивать из них целые историософские системы, сталкивать картины мира, развивать конспирологию и показательную борьбу с дезой. Не слишком ли быстро для мифа? Уж десятые мы должны бы помнить достаточно хорошо. Но последние три года оказались такими интенсивными по тектоническим сдвигам, что между прошлым и этими десятилетиями — уже пропасть. Можно работать с памятью, и только Пруст поможет нам не впасть в заблуждение о том, как и что было на самом деле.
А ведь нам еще нужно вспомнить то, чему мы могли не быть свидетелями. Восьмидесятые? Шестидесятые? Сороковые? Ну, допустим, кто-то может найти всё это внутри личной памяти. Но нам неизбежно придется «вспомнить» тридцатые и двадцатые, революцию, Первую мировую, начало ХХ века, декабристов — и всё дальше, раскапывая в этой памяти объяснения тому, с чем мы имеем дело сегодня. Из-за чего нас одолевает эта безотчетная тревога, это ощущение зыбкости, эта невозможность разобраться в том, о чем спорят уже восемь миллиардов людей рядом с нами.
Пруст помогает нам встать на этот страшный путь и понять его принцип. В фундаментальном эссе о Прусте Мераб Мамардашвили охарактеризовал это как «инфернальный цикл разыскивания по всем точкам пространства и времени, где ты не можешь находиться, не можешь объять все точки пространства и времени, — и ты бежишь… Если вы помните, в аду у Данте есть образ бегущих, которые наказаны тем, что всё время должны бежать сломя голову. Есть такой бег, внутренний бег, который страшнее нас изматывает, чем бег физический, внешний». Этот путь за каждого из нас никто не проделает, хотя желающих очень много. Может, Пруст не был первым, кто об этом рассказал. Но у него всё объяснено наиболее подробно — и, кстати, очень увлекательно.
Автор — кандидат филологических наук, кинокритик, обозреватель «Известий»
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
