«Моя мечта — создать подвид жанра "казахский вестерн"»
Удачливый, яркий, плодовитый — Адильхан Ержанов всего за несколько лет превратился из просто «известного казахского режиссера» в фигуру мирового кино, постоянного участника МКФ в Каннах, Сан-Себастьяне и Венеции. В этом году у него выходят сразу три проекта, снятых совместно с Россией: уже стартовал «Штурм», скоро появится сериал «Замерзшие», а пока в прокате, сразу после премьеры на Лидо, степной вестерн «Голиаф». Главный герой — бедняк, у которого глава местной мафии убил средь бела дня жену, но на защиту никто так и не пришел. «Известия» обсудили с Адильханом Ержановым его кинематографические принципы и коснулись ряда наболевших проблем, напрямую связанных с кино.
«Кадр превращается в говорящую голову»
— Адильхан, сейчас многие иностранные авторы перестали работать с Россией. А у вас только в этом году выходят два совместных полных метра и сериал. У вас есть некое особое мнение на этот счет?
— В данном случае ничего особого нет. Потому что съемки всех проектов были до всех событий. Последнее, что мы сделали вместе, был сериал для «Иви» «Замерзшие», мы закончили съемки в начале апреля. Того, что происходит сейчас, никто не мог предсказать, конечно.
— Это как-то скажется на ваших дальнейших планах по сотрудничеству с Россией?
— Я бы сказал, что это скажется на дальнейших планах вообще всех людей. И прогнозировать прямо сейчас ничего нельзя. Пока у меня конкретных планов по сотрудничеству нет.
— В вашем кино поражает то, что действие выносится на улицу. Даже то, которое должно бы происходить в интерьерах. Сначала кажется, что это связано с экономией бюджета, но это же явно эстетический выбор.
— Мне и на самом деле нравятся открытые пространства. Это — воздух. Некоторые художники, например голландцы, которых я очень люблю, умеют создавать интерьеры. Но в кинематографе, мне кажется, ничто не сравнится с натурой. Тот «воздух», который дают натура, открытый простор, в тысячи раз интереснее, чем стены, какими бы они ни были живописными. Поэтому я всегда, если это только возможно, переделываю в сценарии сцены в интерьере под экстерьер. Так интереснее. Ведь фон может быть даже большим героем, чем сам герой.
Премьера фильма «Голиаф» на Венецианском кинофестивале
— Я читал, что один из ваших любимых режиссеров — Стэнли Кубрик. Есть знаменитая легенда о том, что на съемках «Барри Линдона» он больше месяца ждал нужного света солнца для одной сцены на натуре. Вы на такие жертвы тоже идете?
— Я в эту легенду не очень верю, хотя она и красивая. Всё можно предугадать заранее. Кубрик наверняка точно знал, в котором часу на данной локации будет нужный ему свет, и просто ждал этого момента вместе со всей командой. Всё, что связано с «режимом», восходом и заходом, элементарно просчитывается. Бывают исключения в виде внезапного дождя, но все равно в кинопроизводстве всё можно более-менее запланировать. Я сторонник запланированного перфекционизма. Ну нет у меня средств, чтобы два дня потратить на ожидание снега, как это делал Куросава. Если можно запланировать точно — я только «за», если невозможно — иду на компромиссы.
— Говорят, у вас съемки могут занять шесть дней. И фильм готов. Правда так?
— Уточню: шесть смен, а не дней. Между ними, конечно, бывают репетиционные и подготовительные дни. Например, день снимаем — один, два или три дня готовимся к следующей смене. Так что смен в итоге шесть, но весь процесс — это полноценные полмесяца.
— Да и полмесяца для полнометражного кино — срок невозможный. За счет чего удается достигать таких темпов?
— Раскадровки, подготовка, репетиции. Причем в большей степени именно раскадровки. Для каждой сцены. И потом мы от них практически не отклоняемся. Но путь к готовым раскадровкам может быть большим. Я иногда их полностью меняю по пять раз, потом дорабатываю за день до съемок. Но зато мы сразу знаем, что войдет в монтаж и что — нет.
Кадр из фильма «Голиаф»
— Почему вы предпочитаете длинные кадры? Это технологически очень сложно.
— Я бы сказал, что это связано с авторской этикой. То есть чувствуешь, что вот здесь любая склейка будет нечестной, спекулятивной. Так же как спекулятивная «восьмерка», потому что в ней смена плана существует лишь для того, чтобы показать какую-то реплику. Кадр превращается в говорящую голову. Поэтому мне иногда кажется, что если возможно не разрезать кадр и обойтись при этом без ухищрений, то лучше так и поступить. Даже если это вызывает производственные сложности. Лучше лишний раз отрепетировать и еще раз продумать — но снять.
«Можно сказать, что я до сих пор еду на старом материале»
— Как формируется актерский ансамбль в ваших фильмах? Это обычно артисты из Казахстана или вообще обычные люди?
— Ну, скажем, в «Голиафе» есть российские актеры: Дмитрий Чеботарев, Александра Ревенко. Остальные из Казахстана. Был риск, что разные актерские школы приведут к эклектике, не будут взаимодействовать. К счастью, актеры быстро всё поняли, почувствовали стиль, ритм. И всё получилось здорово. А формируется ансамбль просто — я ищу актеров талантливых и естественных. В кино люди говорят по-другому, иначе, чем в жизни. А когда в кино начинают говорить, как в жизни, это всегда выглядит немного… грязно. Так вот я эту «грязь» люблю, люблю противоречие с устоявшимся, условным миром кино. И стараюсь работать с профессиональными актерами, потому что они всё равно выдадут лучший результат. Есть такой миф, что непрофессиональные актеры могут сыграть лучше. Об этом очень хорошо сказал Данияр Алшинов, который в «Голиафе» сыграл главную роль: в актерском ремесле есть такое понятие «ехать по прямой». И вот на маршруте «по прямой» непрофессионалы могут быть лучше актеров. Но если требуются «повороты», то есть нюансировки, драматургические изменения, с непрофессионалом придется потратить слишком много времени и смен.
Режиссер Адильхан Ержанов
— Мы много говорили о тщательной подготовке к съемкам, но всё равно непонятно, как вам удается работать темпами какого-нибудь Такаши Миике, выдавая по несколько фильмов в год. Как минимум откуда столько сценариев?
— Это всё наработки из старых загашников. Синопсисы и сюжеты, которые долго не находили применения. Я их расписывал, держал в голове. Конечно, невозможно окончить фильм и сразу придумать новый. Всё это было задумано когда-то. Можно сказать, что я до сих пор еду на старом материале. Конечно, я его адаптирую, переписываю перед съемками. И всё же.
— И вы работаете с одной и той же командой на всех проектах?
— Для меня они семья. Мы с ними работаем вместе еще со студенчества. Я их очень хорошо знаю, они меня хорошо знают. С ними мне легче работать, чем с «новыми» людьми.
— Бывает, что когда режиссер показывает суровую действительность и выражает сочувствие к маленькому человеку, его сразу начинают упрекать в клевете на страну и в очернительстве. А ваши фильмы в Казахстане любят?
— У меня получается снимать очень часто, и многие мои работы поддерживаются государством и министерствами. Критики от власти я в свой адрес не слышал. Все понимают, что это — авторское кино. Бывает, что простые зрители жалуются, что как-то too much, чересчур. Но чаще всего я вижу только радость, поддержку со стороны коллег. Проекты тоже поддерживаются.
«Моя мечта — создать не жанр, но какой-то подвид жанра»
— В ваших фильмах очень много юмора и иногда совершенно неожиданной нежности. Понимают ваш юмор на родине?
— Мне кажется, что есть какое-то объективное явление — казахский юмор. Это как английский юмор — любой британский режиссер всё равно стоит на плечах исполина британского юмора. Альфред Хичкок и Гай Ричи, авторы совершенно разных жанров, всегда все равно опираются на него. Думаю, что у казахских режиссеров то же самое. Мой вариант — это такой фольклорный казахский юмор. Он помогает и в жизни, и в кино.
Во время съемок фильма «Голиаф»
— Юмор юмором, но что произошло в Казахстане в начале этого года? Как это вы лично видите изнутри?
— Думаю, это была трагедия, которую нельзя так просто отрефлексировать. Лично мне нужно это пережить, обдумать. Я не готов вынести определенное суждение. Это была катастрофа. Что-то вроде чернобыльской аварии. У любой катастрофы, конечно, есть причина. Может, человеческий фактор. Может, объективные причины, общественные или природные процессы. Но это точно была катастрофа.
— Вам предлагают работать европейские продюсеры? Нет ли предложений поснимать там? Уехали же многие турецкие авторы в Германию, а иранские — во Францию.
— Есть предложения поработать. Но у меня нет желания переезжать. Я готов снять что-то вне Казахстана в принципе. Но я люблю Казахстан и хочу жить в Казахстане. У меня в перспективе нет страны, где я мог бы снимать то, что я хочу снимать. Это вопрос даже не патриотизма, а профессионализма. Писателю легче писать о том, что он сам знает. И мне тоже легче снимать то, что я знаю.
— Почему вы не смогли лично представить «Голиаф» в России?
— Потому что плотно занимаюсь новым проектом. Нет времени даже на то, чтобы съездить в гости к брату, который живет в двух кварталах от меня. Вообще ни на что времени нет.
— Расскажете, о чем будет фильм?
— Он будет про полицейского, который помогает женщине искать ребенка. А ребенок был потерян во время беспорядков в их городе. Действие происходит в Казахстане.
— Несколько слов о сериале «Замерзшие». Это ведь первый сериал в вашей карьере? Почему вы за него взялись и какие ощущения от этой работы?
— Сериал создавала кинокомпания «Среда», это очень высокий уровень производства и очень хорошие люди. Я точно знал, что они дадут мне творческую свободу. Насколько она вообще возможна при производстве сериала, конечно. Продюсеры Иван Самохвалов и Максим Иванов дали мне карт-бланш. Жанр был неонуар, причем скандинавский неонуар. Мы с оператором Колей Богачевым снимали, можно сказать, сериал своей мечты. Опирались больше на стиль, чем на сюжет. А в сериалах это непозволительная роскошь, обычно сюжет на первом плане. Съемки шли до начала апреля, и хотя времена были непростые, но атмосфера на площадке, отношения в команде были самые теплые.
Съемки сериала «Замерзшие»
— А драматургически тяжело было перестроиться именно на сериальный формат?
— Да. Больше всего меня удивляли повторы. В полном метре любой повтор сразу считывается и обычно выкидывается. А в сериалах практикуются такие «напоминания». Если что-то случилось в первой серии, то в шестой надо обязательно про это «напомнить». Для меня это всегда было стопором, но я в итоге научился обходить это. «Повторения» я заменил чем-то драматургически новым, другим, не прямыми повторами.
— Сегодня любой сериал имеет намек на второй сезон в финале. А у вас второй сезон будет?
— Мне кажется, в данном случае его быть не может. Это герметичная, замкнутая история. Фактически это семисерийный фильм.
— Какие у вас вообще долгосрочные планы — или планка, которую нужно взять?
— Моя мечта — создать не жанр, но какой-то подвид жанра. Что-то специфическое, что будет достаточно узнаваемым, чтобы это стало термином. Например, «казахский нуар» или «казахский вестерн». Мне бы хотелось быть у истоков какого-то оригинального направления. Наверное, это будет нечто в русле нуара. Посмотрим.
