Летопись в камне: как появился монумент Тысячелетию России
20 сентября 1862 года Господин Великий Новгород на несколько часов стал столицей огромной Российской империи — там, в кремлевских стенах, неподалеку от древнего собора Святой Софии, открыли уникальный памятник, посвященный историческому пути нашей страны, — монумент «Тысячелетие России». Как это было, вспоминали «Известия».
Идея министра Ланского
Всё началось с того, что в марте 1857 года министр внутренних дел Сергей Ланской предложил установить в Новгороде памятник первому летописному русскому князю Рюрику — к 1000-летию начала его легендарного правления. Дату собирались отметить, в соответствии с летописями, в августе-сентябре 1862 года. Но министры, посовещавшись, вынесли такое постановление: «Призвание Рюрика составляет, без сомнения, одну из важнейших эпох нашего государства, но потомство не должно и не может пройти забвением заслуг других своих самодержцев, полагая, что эпоха 1862 года должна быть ознаменована не увековечением подвига Рюрика, но воздвижением народного Памятника «Тысячелетие России», где бы могли быть в барельефах или других изображениях показаны главнейшие события нашей отечественной истории».
Молодой император Александр II поддержал эту идею, и вскоре объявили конкурс «на сочинение проекта памятника» и почти одновременно начали собирать по всем губерниям деньги на монумент «Тысячелетие России», очертания которого ещё оставались загадкой.
Победитель, не умевший ваять
Случилось удивительное: в конкурсе победил не скульптор, а художник — Михаил Микешин, которому еще не исполнилось двадцати пяти. К тому времени некоторую известность он получил как автор картины «Лейб-гусары у водопоя». Кроме того, давал уроки рисования представителям императорской семьи. Правда, жил он небогато, и медаль, полученную за «Гусаров», сразу отнес в ломбард.
Микешин предложил смелую художественную идею — скульптурный коллаж. Вся история страны — на одном пьедестале. Подобных монументов на свете еще не существовало. Похожий памятник к тысячелетию Венгрии появится в Будапеште, на площади Героев, в 1896 году — почти через 40 лет после микешинского проекта.
По очертанием памятник напоминал огромный колокол (не без намека на новгородские вечевые традиции) и одновременно — шапку Мономаха. Издалека — мощный символ России, с близкого расстояния — настоящая историческая мистерия. Наверху — ангел с крестом и коленопреклоненная женщина в русском костюме времен преодоления Смуты. Рюрик оказался в центре одной из шести крупных скульптурных сюжетов. И — десятки выдающихся деятелей разных эпох вокруг колокола.
Микешин получил премию в 4 тыс. рублей и заказ на сооружение памятника в новгородском кремле. Академики от скульптуры ворчали, но ничего не могли поделать: образное мышление дилетанта Микешина производило более сильное впечатление, чем их профессиональные задумки. К тому же Микешин не лез в карман за словом во время споров. Однажды художника упрекнули, что деятели истории у него стоят спиной к России. Он парировал молниеносно: «Отлично! Тогда я их поставлю спинами к вам, глубокоуважаемые зрители и критики памятника!»
Художнику помогал друг-скульптор Иван Шредер. Микешин был автором композиции и мотором проекта, но, работая над памятником, он только учился основам ваяния. Впрочем, к грандиозной композиции «Тысячелетия России» приложили руку многие выдающиеся скульпторы: и Павел Михайлов, и Роберт Залеман, и молодой Александр Опекушин, будущий автор московского памятника Пушкину.
Отвечал за строительство монумента Константин Чевкин — министр путей сообщения, человек энергичный и суровый, общение с которым всякий раз превращалось для Микешина в неприятное испытание. Именно Чевкин, по существу, стал главным цензором проекта. Он, как мог, старался критиковать планы скульптора с консервативных позиций. Но в конечном счете всё решал император.
Выборы с кандидатами
Каждую персону, которую предлагалось увековечить в скульптурной композиции, Микешин обсуждал с историками Николаем Костомаровым и Михаилом Погодиным, поэтом Аполлоном Майковым, писателями Иванами Тургеневым и Гончаровым, филологом Измаилом Срезневским. Они встречались по четвергам у Микешина, на литейном дворе Академии художеств.
Многие из исторических личностей, которых они предлагали и отстаивали, оказались неугодными для властей — и в итоговую композицию не попали. Это и князь Андрей Курбский, и литературный критик Виссарион Белинский, и крестьянский поэт Алексей Кольцов, и актер Андрей Дмитревский, сыгравший важную роль в формировании образцов литературного русского языка. Долгие споры вызвала и фигура Гавриила Державина. Для Микешина и его друзей поэты нового времени совершенно заслонили «певца Екатерины», но для консерваторов он был не только выдающимся стихотворцем, но и государственным деятелем, первым министром юстиции Российской империи, убежденным монархистом. Его включили в композицию чуть ли не в последний момент — по приказу Чевкина и с одобрения императора. Подобно Пушкину, Гоголю и Лермонтову, поэта-министра скульпторы облачили в античную тогу.
Авторы памятника и их кураторы проигнорировали нескольких людей, без которых трудно представить историю России. В первую очередь — Ивана IV, как-никак, первого русского царя. На Микешина и его современников чрезвычайно повлияла концепция Николая Карамзина, называвшего царя деспотом и палачом. Вот и вышло, что в композиции памятника есть супруга Ивана Васильевича — Анастасия Романовна и его соратники — Алексей Адашев, протопоп Сильвестр, Михаил Воротынский, но не сам Иван Васильевич. Его отсутствие выглядело красноречиво: сразу заговорили о вине сурового самодержца перед Новгородом, о реках крови, которые пролиты по его приказу. При этом памятник стал апофеозом его деда Ивана III, дважды ходившего походом на Новгород и присоединившего его к Московскому царству. Он явился перед новгородцами в державном величии, со скипетром и в шапке Мономаха. Этот сюжет назывался «основанием самодержавного царства Русского».
Один из консультантов Микешина, выдающийся фольклорист, лингвист, академик Фёдор Буслаев, сетовал: «Напрасно власти не прислушались к голосу народа, который в своих былинах отдает первенство Ивану Грозному перед всеми московскими царями».
Не нашлось места в композиции и для великого флотоводца Фёдора Ушакова. В то время в сознании современников его заслонил подвиг адмиралов, защищавших Севастополь, и прежде всего — Павла Нахимова. Книги и публикации об Ушакове в XIX веке выходили крайне редко, о нем почти забыли. Не попал в скульптурную летопись Руси и преподобный Иосиф Волоцкий — видимо, потому что слишком круто боролся с ересями. Впрочем, не включили в канон и его великого оппонента — нестяжателя Нила Сорского.
Почтить батюшку
Камнем преткновения на несколько месяцев стал вопрос об изображении покойного императора Николая I. Александр II поначалу смущался настаивать на включение «батюшки» в ансамбль памятника — и в первоначальных планах Николай Павлович отсутствовал. Его сыну очень не хотелось болезненных споров на эту тему. Но избежать их все-таки не удалось.
Сам Микешин, будучи умеренным монархистом по убеждениям, без восторгов относился к политике Николая I. Его правление завершилось неудачной Крымской войной — и репутация самодержца померкла в глазах многих современников. Художник не собирался включать его в грандиозную композицию монумента. Многие считали это ошибкой.
Узнав о желании царя видеть отца в композиции монумента, Микешин попытался спорить: «Личность покойного государя до того близка к нашему времени, что нельзя к ней беспристрастно отнестись. Есть множество голосов, которые в его правление находили угнетение русской мысли, другие страстно превозносят его. Во всяком монументе, который должен выражать личности, еще рано его изображать».
Но в итоге Микешин все-таки был вынужден согласиться со включением императора Николая I в свой канон, хотя демонстративно не принимал участие в работе над его фигурой. Нам, с исторической дистанции, ясно, что отсутствие Николая Павловича в ряду выдающихся русских самодержцев было бы ошибкой. Да и показали его скромно: он выслушивает советы Михаила Сперанского и Михаила Воронцова.
Себя самого Александр II изображать строго запретил — считал, что судить о делах исторических деятелей можно только посмертно.
Праздник на берегу Волхова
Поражало, как быстро после конкурса удалось воплотить столь трудоемкую идею. Начали закладывать фундамент в мае 1861 года, а к середине сентября следующего года всё было готово для торжественного открытия. Русские губернские города к тому времени еще не привыкли к скульптурным памятникам, а тут — такая громада. Крестьянская молва называла его чудом чудным. Весит монумент больше 100 т. Строительство обошлось в 500 тыс. рублей. 150 тыс. собрали всем миром, остальное обеспечило правительство.
Пожалуй, впервые из Петербурга и Москвы в Новгород направлялась почти вся элита Российской империи. Гвардия, вельможи, генералитет, правительство, именитые купцы... Население города на три дня почти утроилось. Новгородские извозчики и пирожники в несколько раз взвинтили цены за свои услуги.
В Петербурге носились панические слухи о том, что под памятник сделан подкоп польскими повстанцами и он будет взорван в самую минуту открытия — в присутствии императора. Но эти опасения оказались напрасными, праздник, продолжавшийся несколько дней, прошел гладко. И парад, и крестный ход к Святой Софии, и, конечно, бал, на котором блистал император, чувствовавший себя именинником. Когда с памятника сняли покрывало, грянул салют из 62 орудий. На банкете собрались больше 13 тыс. почетных гостей. Кормили за счет казны и всех горожан, собравшихся на народное гулянье.
Критика и классика
Неудивительно, что памятник, прославлявший историю России, не устраивал непримиримых противников империи и самодержавия. Но и почтенные сановники считали, что в скульптурной группе не хватает многих представителей царской семьи. Многие считали, что авторы памятника не уделили должного внимания Екатерине Великой и ее деяниям. А некоторых вольных историков возмущало, что многие древние памятники разрушаются, а тут строят «новодел». «Не будет ли смешон этот памятник, новенький и красивенький, среди величаво важных стен, покрытых седым мохом веков? Не странно ли ставить памятник старине, к развалинам и красноречивым остаткам которой мы так убийственно равнодушны?» — рассуждал в славянофильской газете «День» историк и филолог Петр Полевой.
Но прошло время дискуссий и сомнений. Микешинский колокол стал классикой и одним из самых сильных символов России. Недаром в годы Великой Отечественной, когда памятник разрушили оккупанты, уже в 1944 году, сразу после освобождения Новгорода, его восстановили в прежнем величии. Все понимали: Россия не может лежать в руинах.
Автор — заместитель главного редактора журнала «Историк»
