Золотое сечение: Ирина Антонова несла людям высокую культуру
20 марта 1922 года родилась Ирина Александровна Антонова — выдающийся искусствовед, более полувека служившая директором, а затем президентом московского Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина. Но дело, конечно, не в рекордах. Сегодня становится всё яснее, что именно Антонова десятилетиями во многом задавала тон нашей культурной жизни и оставалась образцом интеллигентности, в которой не было фальшивых нот снобизма и саморекламы. Директор музея, она стала камертоном культуры. «Известия» вспоминают в день юбилея Ирину Александровну, бывшую, кроме всего, и большим другом нашего издания.
Медсестра и Веронезе
Ее раннее детство прошло в знаменитом доме бывшей гостиницы «Дрезден», что напротив красного здания Моссовета. Одно из первых воспоминаний — Ирина каталась на санках вокруг обелиска Свободы — в наше время на его месте гарцует бронзовый Юрий Долгорукий. Школьница Антонова ходила на каток, плавала, занималась гимнастикой…
Ирина Александровна Антонова выступает на открытии выставки итальянского художника Эрнесто Треккани
Потом отец три года работал в советском постпредстве в Берлине — до прихода к власти нацистов, и в знаменитый ИФЛИ, Институт философии, литературы и истории, Ирина Антонова поступала, уже владея несколькими иностранными языками. Правда, в конце 1941 года ИФЛИ объединили с МГУ — и заканчивала она уже университет. Но между поступлением и дипломной работой о Паоло Веронезе была война. Студентка Антонова окончила курсы медсестер, в сержантском звании служила в госпиталях — на Красной Пресне, на Бауманской. Днем штудировала учебники, слушала лекции, сдавала зачеты, а ночами бинтовала бойцов, помогала врачам. «Я не была на фронте, но через одного мальчика я увидела войну. После ампутации он лежал в люльке и просил: «Сестра, отгоните муху, отгоните муху…» Никаких мух не было. Но я делала вид, что отгоняю их», — вспоминала Антонова.
Ученица Виппера
Среди учителей Ирины Александровны особенно важное место занимал Борис Робертович Виппер. Потомственный ученый, сын выдающегося историка, он, по сути, создал советскую школу исследования западноевропейского искусства, которое так увлекало Ирину Антонову. Виппер читал лекции в ИФЛИ и МГУ и возглавлял научную часть Музея имени Пушкина. Такие профессора стали связующим звеном между русской наукой Серебряного века и «военным» поколением студентов, к которому относилась Антонова. Она даже говорить научилась «в стиле Виппера» — так, чтобы каждый тезис содержал несколько пластов смысла, но не нарушал элементарной логики. Искусство — великая тайна, но разговор о нем должен быть ясным, а не туманным. Ни Виппер, ни Антонова никогда в этом не признавались, но мы сегодня можем это сказать: они, вслед за великими художниками, сумели прочувствовать, разглядеть закон золотого сечения. И это знание помогало им не только в исследованиях, но и в жизни.
Когда Ирина Александровна писала дипломную работу, перед ней стоял выбор. Общество культурных связей с заграницей — или музей на Волхонке. Первое — престижнее, но в музей ее приглашал Виппер… В апреле 1945 года Антонова стала научным сотрудником отдела Запада (ныне — отдел искусства старых мастеров). С 1949-го по 1953-й музей жил в чрезвычайном режиме. Там располагалась экспозиция «подарков Сталину», которые поступали со всего мира к 70-летию «лучшего друга музейщиков».
Борис Робертович Виппер
Но в то же время в музей возвращались эвакуированные экспонаты, а еще — картины из Дрезденской галереи, спасенные от гибели в разрушенном бомбежками городе. В 1955 году Советский Союз вернул дрезденцам все их шедевры, включая «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля, а также полотна Веласкеса, Рубенса, Рембрандта. Ирина Александровна всегда помнила, что в Дрезденской галерее много лет висела табличка с благодарностью Красной армии за спасение сокровищ коллекции. Висела — а потом исчезла.
Ирина Александровна участвовала и в подготовке поворотной для «оттепельного поколения» выставки Пабло Пикассо в 1956 году, когда перед открытием писатель Илья Эренбург успокоил тысячную толпу, воскликнув: «Товарищи, вы ждали этой выставки 25 лет, подождите теперь спокойно 25 минут».
Спасенные витражи
Антонова занималась только искусством, научной работой. Но в феврале 1961 года всё тот же Виппер предложил ей возглавить Пушкинский музей. На Волхонке началась эпоха Антоновой. И, конечно, пришлось заниматься не только выставками, каталогами и исследованиями, но и ремонтом. А значит — ходить по высоким кабинетам. Тут сказался дипломатический талант Ирины Александровны: она умела находить нужный тон для разговора с самыми занятыми людьми страны. Помогало и то, что она не считала себя небожительницей, а «их» — бездушными функциями. «Кукиш в кармане не держала, не приемлю его принципиально», — признавалась Ирина Александровна.
Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. 1947 год
После войны музейную крышу с витражами отреставрировали не лучшим образом. «Протечки» — это слово частенько звучало в кабинете Антоновой. И однажды она решилась написать председателю Совета министров Алексею Косыгину: «Надо спасать музей!» Как ни странно, он ответил незамедлительно — и начался основательный ремонт шуховских витражей. Музей стал уютнее и светлее, а главное — исчезли испарения, опасные для экспонатов, для уникальных интерьеров.
Увидеть «Джоконду»
Перекрытия, маляры, ухоженный дворик, новые помещения, превратившие Волхонку в музейную улицу, — всё это, конечно, важно. Но главное — это все-таки выставки, фестивали, учебные программы, которые придали музею узнаваемое «лица необщее выраженье» и воспитали несколько поколений искусствоведов и просто людей, которые никогда не забудут уроков Ирины Антоновой.
В мае 1971 года в Москве с немалым размахом прошла генеральная конференция ИКОМ (Международного совета музеев). В СССР тогда много говорили о разрядке напряженности в мире — и контактам с иностранными коллегами придавали серьезное значение. Но чтобы всё не ограничилось «показухой», требовались инициативы, требовался талант. По предложению Ирины Александровны 18 мая, день открытия конференции, объявили Международным днем музеев. Его отмечают и в наши дни. Но главное — в жизни музея стало больше интернациональных проектов.
Министр культуры СССР Екатерина Фурцева выступает на открытии экспозиции картины Леонардо да Винчи «Портрет Моны Лизы». 1974 год
В 1974 году, узнав, что знаменитое творение Леонардо да Винчи — «Джоконду» — выставляют в Японии, Антонова решила привезти шедевр в Москву: «Я страстно хотела, чтобы у нас в стране ее увидели». С этой идеей она пришла к министру культуры СССР Екатерине Фурцевой — и та ответила несколько самонадеянно, но в своем наступательном стиле: «Французский посол в меня влюблен. Попробуем — может быть, он сумеет убедить своих…»
И получилось! Советские люди готовы были по семь часов выстаивать в очереди, чтобы увидеть улыбку Моны Лизы. Это воспринималось, как чудо. За полтора месяца около 300 тыс. человек побывали на этих гастролях одной картины… Это был последний заграничный вояж ренессансного шедевра из парижского Лувра.
«Декабрьские вечера»
Она не умела работать осторожно, по удобным, давно сложившимся, академическим стереотипам и шаблонам. И самой удивительной затеей Антоновой, конечно, стали «Декабрьские вечера» — как и всё, что создавалось в музейном пространстве в содружестве со Святославом Рихтером. Пианист стал завсегдатаем музея еще в 1949 году. Они с Ириной Александровной родились в один день — правда, в разные годы. Из смущения Антонова никогда не рассказывала ему об этом совпадении. Рихтер случайно узнал об этом только за два года до своей смерти — и поздравил с негодованием: «Как же так? Вы мне в этот день приносите цветы, подарки, поздравляете, и на этом всё кончается! Как вы могли утаить?»
В 1981 году они задумали провести в музее первый фестиваль музыки и живописи, посвятили его русской культуре XIX – начала XX века. Антонова предложила название: «Дары волхвов». Это перекликалось и с преддверием Рождества, и даже с названием улицы Волхонки. Но Рихтер покачал головой: «Нас не поймут». Фестиваль назвали просто — «Декабрьские вечера». В Белом зале музея на Волхонке каждую зиму собиралась «вся Москва». Среди публики, в тесном зале можно было встретить Галину Уланову, Иннокентия Смоктуновского, Владимира Васильева, Олега Табакова…
Рихтер на первом фестивале во многом открыл публике Николая Метнера — полузабытого композитора, последнего романтика русской музыки, который в 1921 году эмигрировал из Советской России. С тех пор такие вечера проводятся каждый год — и всякий раз это яркое исследование о родстве музыки, живописи, театра, поэзии, о призвании и увлечениях мастеров, которые ему служили и служат.
Ирина Александровна Антонова и Святослав Теофилович Рихтер. 1985 год
Для тех, кому удавалось пробиться на эти фестивали, воспоминания о них сохранились навсегда. И дело вовсе не в престижности — ни Рихтер, ни Антонова не были ценителями «светской жизни». Они просто показывали, что вся наша жизнь пропитана искусством, нужно только приглядеться, научиться слышать и видеть. Когда-нибудь будет написана история «Декабрьских вечеров» — и мы откроем эту книгу как самую точную летопись нашей культурной жизни, ее легенд, ее взлетов.
Кем был Рихтер для музея, для Антоновой? «Проникнуть полностью, до конца в великую музыку, в великое исполнение мы не можем. Равновеликими мы быть не можем. Но в момент, когда слушаем и наслаждаемся, мы как бы равновеликие. Это величайшее счастье. Рихтер умел этого добиваться от слушателя. Он умел делать искусство не доступным, а приближать. Была в нем магическая сила убеждения». А ведь это можно сказать не только про Рихтера. В музейном деле Ирина Антонова, пожалуй, сыграла не меньшую роль, чем Святослав Теофилович в музыкальной культуре.
Антоновой удалось раскрыть изначальный смысл этого музея, задуманного как небывалый культурный центр, в котором всё — начиная от «греческого» фасада главного здания и заканчивая интонациями экскурсоводов — погружает посетителей в историю искусства.
Реабилитация авангарда
Не раз директор музея принимала в его стенах «сильных мира сего». В 1981 году стареющий Леонид Брежнев побывал на сенсационной выставке «Париж–Москва» и, по воспоминаниям Ирины Александровны, «терпеливо посмотрел весь авангард, а потом увидел картину Герасимова с Лениным, попросил стул и сел перед ней. Потому что обрадовался знакомому, это было трогательно». Эпизод забавный, но главным последствием выставки стала реабилитация русского и советского авангарда, о самом существовании которого до этого предпочитали говорить вполголоса. Сам генеральный секретарь оставил благожелательную надпись в книге отзывов выставки. После этого «сложными художниками» и «революционным искусством» стали гордиться как национальным достоянием. Не меньшими событиями становились выставки Амедео Модильяни, Марка Шагала…
Хранительница вечности
Антонова никогда не рассуждала об искусстве с холодком равнодушия или в официозном, канцелярском стиле. Она понимала всё и всех — и эксцентриков, и чинных классиков, и хулиганов. Любила парадоксы. Она была вовсе не «железной леди», как окрестили ее журналисты, а прекрасной женщиной с сердцем Дон Кихота. Чтобы совершать то, что у неё получалось, нужно гореть идеями. Нужно не сомневаться, что дело, за которое вы взялись, — самое главное на свете. А иначе просто ничего не получится. Секретом своего долголетия она считала искренность и увлеченность — и ведь и вправду, это гораздо важнее всевозможных лекарств и диет. Можно сказать и более высокопарно — одержимость своей миссией, своим делом, которую Ирина Александровна сохраняла до последних дней.
Ей несколько раз предлагали возглавить Министерство культуры. Несомненно, и это оказалось бы ей по плечу. Но это означало оставить свой дом, замыслы. И она снова и снова отказывалась.
Юрий Башмет и Ирина Антонова
Главными событиями в ее жизни были не аппаратные достижения или награды, а те минуты, когда ею «открывалась живопись» или музыка. 75 лет работать в музее, в который почти каждый день выстраивались километровые очереди, — это и есть счастье.
Пришли новые времена — жестокие, равнодушные к изящным искусствам, да и вообще к культуре. В «лихие 90-е» ее по-прежнему награждали, чествовали — а Ирина Александровна спокойным профессорским тоном произносила вовсе не те речи, которых ожидали от нее чиновники. Они считали ее музейным экспонатом, «английской королевой» — а Ирина Александровна оставалась самой собой. С энергией, с новыми идеями, которые она была готова отстаивать, не дожидаясь попутного ветра. Она говорила: «Я за социализм. Потому что ничего лучше пока не придумано и не опробовано». Она не идеализировала советскую систему. Но с теми ценностями, которые насаждались после распада страны, Ирина Антонова ни согласиться, ни ужиться не могла. Она отстранялась от них по-королевски — и проводила новые фестивали, выставки, школы. Сохранила свой островок на Волхонке — и даже расширила его владения, создав целый музейный квартал.
Продолжались «Декабрьские вечера», которые после ухода Рихтера взял под свое крыло Юрий Башмет. Событиями в культурной жизни стали такие выставки, как «Москва–Берлин» и «Золото Трои».
Незаменимая
Когда Антонова оставила кабинет директора и стала президентом музея, казалось, что это лишь почетная пенсионная синекура. Но свои дни Антонова по-прежнему расписывала по минутам: встречи, интервью, исследовательская работа, лекции, выставки, спектакли, музыка, новые знакомства с людьми, которые могли бы быть полезны делу. Из музея и музейной жизни она не уходила, своих начинаний не бросала.
Сколько бы времени ни прошло — место Ирины Антоновой в нашей культуре не будет занято. Оно — рядом с Иваном Цветаевым, основателем Музея изящных искусств, который мы знаем как Пушкинский. В России немало замечательных музеев, там подчас работают талантливые директора, преданные своему делу, но заменить Антонову невозможно. Зато и позабыть нельзя.
Автор — заместитель главного редактора журнала «Историк»
