«Не во всех ролях можно заменить человека, который сам по себе театр»
Евгений Марчелли признается, что режиссер в нем борется с худруком, своим главным интересом называет «возбудить любовь» и считает, что незанятый артист — это зреющий конфликт. Об этом художественный руководитель Театра имени Моссовета рассказал «Известиям» накануне премьеры своего спектакля «Жестокие игры», которая назначена на 30 октября.
«Мы на вас очень надеемся»
— Ваша премьера совпала с введением QR-кодов для зрителей. Театр подготовился?
— Проинструктировали капельдинеров и администраторов, подготовили сканеры для считывания QR-кодов. Организовали удобную систему прохождения зрителей в театр. Всё остальное — техника, сверить код с паспортом и пропустить.
— А как вы смотрите на то, что в некоторых театрах хотят установить экспресс-тесты на входе?
— Видимо, те, кто решил таким образом проверять зрителей на ковид, невнимательно читали указ мэра. Нужен QR-код, а по результатам экспресс-теста он не может быть выдан.
— Много ли зрителей сдали приобретенные билеты?
— Пока мониторинг не закончен, но приблизительно 15%. Благодаря изменениям в правилах продаж люди не теряют денег на возврате.
— Этой осенью исполнился год, как вы руководите Театром Моссовета. За это время вы поняли что-то про этот театр?
— Конечно, понял. Во-первых, я поговорил с каждым из актеров. Посмотрел весь репертуар — всё, что идет и на основной, и на сцене «Под крышей». Ну и сам сделал две работы. Одна из них, очень аккуратная такая, камерная, идет на малой сцене, это «Фрёкен Жюли». Вторая — «Жестокие игры» Арбузова пойдет на основной. Спектакль готов к выпуску, премьера 30 октября.
— У вас богатый опыт художественного руководства. По сравнению с другими театрами это сложная труппа?
— Нет, это нормальный театр. От мест, где я работал раньше, Театр Моссовета отличается, может быть, более сложными внутренними взаимоотношениями. Во-первых, огромная труппа, под 100 человек. Естественно, вопрос занятости и конкурентности достаточно остро стоит. Во-вторых, много артистов известных, медийных. Естественно, чем крупней артист, тем он сложнее по характеру. И, конечно, борьба, интриги. Это же театр.
— Но вы балансируете?
— Я стараюсь. Во мне борются две профессии. Первая — режиссер. Вторая — художественный руководитель. Худрука обычно встречают фразой «мы на вас очень надеемся». Но вы понимаете, что надежда эта исключительно субъективная, личная. Каждый надеется на то, что у него случится. А если не случилось, естественно, надежда обрывается, мы становимся врагами.
Приход нового человека в театр — всегда сложный момент. Все почему-то ждут, что сегодня ты пришел, а завтра театр стал другим. Но театр — очень медленно раскручиваемый, трудно разгоняемый механизм. Нужно спокойно ждать, пока человек попробует переориентировать этот огромный обоз, поставит его на какие-то рельсы, начнет движение. Как минимум года три надо, чтобы процесс пошел.
— Но что-то уже сделано?
— Одна из моих задач — равномернее занять труппу. За прошедший год мы затеяли некое количество новых работ, и они еще не все обозначены. Получилось занять 54 артиста. У актера может быть маленькая роль, но все равно роль. И это лишь половина тех, кто работает в театре. А незанятый артист — уже тревожная ситуация, зреющий конфликт.
— В Театре имени Ермоловой поступили просто — незанятых сократили.
— У нас нет сокращений. А Олег Меньшиков не первый год руководит этим театром. И, видимо, к такому решению пришел сознательно. Конечно, оно непростое. С одной стороны, система репертуарного театра несет в себе огромное количество положительных эмоций, энергии, интересный вектор. А с другой — это огромные труппы, которые порой разрастаются до невозможной степени. От размеров труппы зависит зарплата артистов. Если бы труппа была в два раза меньше, то зарплата могла бы быть в два раза больше. Я не хочу жестких решений, стараюсь максимально загрузить артистов. Но ни у кого не получится занять в одном сезоне 100 человек. Разве что ставить «300 спартанцев».
Каждый руководитель сам решает, как быть. Или выйти на путь сокращения незанятых и увеличения работы и зарплаты тем, кто способен играть. Или мирно тянуть этот невозможно тягучий обоз и стараться всем угодить. Проблема в том, что ты все равно не сможешь этого сделать. Всегда есть артисты, и они могут быть очень талантливые, которые оказываются невостребованными сезон, два, три, четыре. И дальше, даже если им что-то попадает, у них не всегда получается. Наша работа требует практически ежедневного тренинга. Если не играешь или играешь не то, что мог бы, происходит дисквалификация, потеря своей данности. Артист каждый раз должен доказывать, что он интересен. Так же как режиссер.
— Что бы вы посоветовали незанятым коллегам?
— Что тут можно советовать? Каждый решает для себя. Я бы нашел для себя театр, где играл бы первые роли. Артист же всегда хочет играть только их. Может, это был бы театр в маленьком городе Камышине. Может быть, в Мотыгино, это городок в Красноярском крае. Там, по-моему, 5 тыс. человек живут, а в театре работают восемь артистов. Но я бы там был первым.
— Если вы все-таки решили обеспечить всех работой, означает ли это отказ от приглашенных артистов?
— Нет. Иногда возникает такая необходимость. Вот я решился поставить «Гамлета», что, наверное, звучит немножко легкомысленно — а не ударить ли нам по Шекспиру? Но Гамлета, который мне нужен, — в моем понимании этой истории — в труппе нет. Поэтому будет приглашенный актер, который точно соответствует моему пониманию этой роли. Не потому, что в театре неинтересные артисты, просто мне очень важен именно такой типаж.
«Я не режиссер-деспот, не режиссер-тиран»
— Афиша сейчас громадная. Будете чистить?
— Конечно. У нас спектаклей больше, чем дней в месяце, не каждый может идти даже раз в месяц. И многие в репертуаре по 10–15 лет и уже тяжело продаются. В этом сезоне у нас целая обойма новых работ, и, если она будет востребована зрителем, старое будет сходить очень естественно.
— То есть радикально вы к этому процессу не подходите?
— Нет. Единственное, пришлось пока снять несколько спектаклей, в которых играл Виктор Иванович Сухоруков, который под конец сезона ушел из театра. Потому что не во всех ролях можно заменить человека, который, собственно, сам по себе является театром.
— Виктор Иванович в числе тех, кто стал причиной его ухода, назвал вашу фамилию.
— Когда мне сказали, что он написал заявление, я не придал этому серьезного значения. Честно признаюсь, не очень понимал, какие у него мотивы. Мне казалось, что он сделал это под конец сезона, уставший, сгоряча, второпях. Я ему позвонил, предложил: давайте отдохнем, дождемся конца отпуска, выйдем — и будем разговаривать. На что он мне по телефону сказал: «Да-да, всё в порядке, давайте, давайте».
Я посчитал, что ситуация исчерпана, никаких напряжений между нами нет. А потом мне сказали, что он забрал трудовую книжку и уволился. Возможно, я совершил ошибку. Надо было сразу сделать ему творческое предложение. Была у меня очень любопытная и очень интересная идея — к 100-летию театра сделать серьезную работу с ним в главной роли.
— Не начнется ли после ухода Сухорукова эпидемия уходов?
— Это не стадное чувство, когда один уходит и за ним уходят все. При труппе в 100 человек, думаю, не проблема, если бы несколько человек решили по своим каким-то личным мотивам уйти. Было бы жалко, если бы это были медийные, раскрученные, известные артисты, на которых ходят, которых любят. Но это их право.
— «Фрёкен Жюли», свою единственную пока премьеру в Театре Моссовета, вы поставили на сцене «Под крышей». Вы робеете как режиссер в собственном театре?
— Дело не в робости. Попробую объяснить. Когда я посмотрел весь репертуар, и особенно на основной сцене, то понял одну вещь: мое представление о театре не совпадает с тем, что я увидел в репертуаре Театра Моссовета. У меня как бы параллельный ему театр — по форме, эстетике, языку, способу существования артиста. И мне достаточно непросто было предложить свое понимание, нужно было сделать это очень аккуратно, начать с малой работы. Я бы сказал, что для труппы это был некий манифест — я обозначил свой язык, и мне кажется, что его приняла и труппа, и публика.
Далее я с интересом, даже азартом приступил к «Жестоким играм» на основной сцене. Тоже длинная, долгая и достаточно аккуратная с точки зрения взаимоотношений с артистами работа. Я не режиссер-деспот, не режиссер-тиран, не режиссер-диктатор. Мне очень важно, чтобы то, что мы делаем, происходило в абсолютной любви. Чтобы мы любили друг друга, любили себя, любили дело, которое делаем. Если так складывается — спектакль для меня получается. Если не складывается, пусть даже он будет блестящий, гениальный, — это не моя история. Возбудить любовь — вот что было моим главным интересом. И мне кажется, это удалось.
«Нет ничего страннее сцены»
— Какое-то время Театром Моссовета руководил триумвират — Кончаловский, Юрский и Еремин. Юрский умер, а роль Еремина и Кончаловского какая сейчас? Они как-то влияют на репертуарную политику?
— Свое дело они будут делать. А какие спектакли у нас будут выходить, это уже моя прерогатива. Я испытываю огромное уважение к людям, которые всю жизнь служат в театре. Юрий Иванович Еремин — один из крупнейших мастеров, процентов семьдесят работ, идущих на большой сцене, — его. Это очень высокого уровня спектакли по мотивам классической литературы.
Я бы хотел, чтобы Юрий Иванович оставался в нашем театре и в качестве режиссера, и в качестве человека, который будет следить за своими спектаклями, вводить туда артистов. У нас с ним очень хорошие отношения. Он как-то очень расположенно меня встретил, сказал: «Я ваш помощник. Если вам вдруг кажется, что я бы мог что-то делать, с удовольствием возьму, с вами посоветовавшись».
Ну а Андрей Сергеевич Кончаловский, который для меня просто небожитель, великий мастер, давно уже хочет поставить трилогию Шекспира. Мы с ним это проговаривали, и он сказал, что, если можно, в этом сезоне попробует две пьесы сделать — «Укрощение строптивой» и «Макбет». Потом еще будет «Буря». И, конечно, нелепо отказываться от такого предложения.
— Успеет ли он в этом сезоне два спектакля поставить?
— Вы знаете, он такой мощный! В общем, я ему тоже сказал, что «Макбет» — одна из самых-самых тяжелых пьес Шекспира. Ну и «Укрощение строптивой» тоже не очень легкая — та самая сложная комедия, которую попробуй сделай, чтобы она стала комедией. Он сказал, что готов. Рвется в бой. У нас с большим, я бы сказал, диким успехом идет его трилогия по Чехову. И я вижу, с каким удовольствием артисты в ней существуют.
— Кто будет играть в шекспировских постановках? Александр Домогаров и Юлия Высоцкая?
— Андрей Сергеевич как раз сказал, что в главной роли он хочет занять немедийного артиста. Причем не из нашего театра. Поэтому этот вопрос лучше задать самому Андрею Сергеевичу.
— У вас просто шекспировский сезон намечается.
— Я сначала думал, что это как-то не совсем правильно. Ну потом решил: а, собственно, какой же еще драматург самый-самый театральный? И мы накануне 100-летия театра берем и делаем сезон Шекспира.
— Говорят, что в вашем театре живут привидения. Духи Раневской, Плятта бродят по коридорам. У вас не было с ними встреч?
— У меня — нет. Мне кажется, во всех театрах живут привидения. В зрительный зал ночью, да еще в одиночестве, лучше не заходить — будет очень жутко. Услышишь какие-то звуки, похаживания, поскрипывания, охи, ахи, голоса. Нет ничего страшнее… неправильное слово — страннее сцены.
Евгений Марчелли — режиссер театра и кино, заслуженный деятель искусств. Родился 19 мая 1957 года во Фрунзе. В 1985 году окончил режиссерский факультет Театрального училища имени Щукина и начал работать в театре г. Советска. В 1996–2000 годах — режиссер-постановщик в Театре Вахтангова. Возглавлял Тильзит-театр, Омский драматический, Калининградский драматический. В 2011–2019 годах — худрук Театра имени Федора Волкова (Ярославль). С 2020 года — худрук Театра имени Моссовета. Многократный лауреат премии «Золотая маска». Поставил в России около сотни спектаклей.
