«Лебединое озеро» звучало очень убедительно»

Павел Медведев — экономический советник Бориса Ельцина и депутат Верховного Совета РСФСР — все три дня путча провел в Белом доме. Он командовал возведением баррикад и был свидетелем того, как начальник охраны российского президента управлялся с государственной печатью. В дальнейшем он стал депутатом Госдумы пяти созывов и финансовым омбудсменом. О том, как и почему Советский Союз пришел к печальному финалу, что происходило в окруженном здании 19–21 августа 1991 года, как вели себя действующие лица той эпохи — в интервью Павла Медведева «Известиям».

«Мы мечтали об экономической реформе»

— Павел Алексеевич, как вы познакомились с Борисом Ельциным и почему стали с ним работать?

— В конце 1989 года я стоял на каком-то митинге в московском районе Черемушки, где я живу. Сзади подошел человек, положил руку мне на плечо и спросил: «Вы Медведев Павел Алексеевич? Я советник Ельцина. Он хочет с вами познакомиться. Вы согласны?» Конечно, я был согласен. Мы с моим коллегой и товарищем Игорем Нитом — к сожалению, он давно умер — мечтали об экономической реформе. Буквально на следующий день мы вдвоем пришли к Ельцину. Тогда нам казалось, что Ельцин тоже думает о таких изменениях. Мы дня два, если не три, разговаривали с Ельциным, рассказывали, как эту самую экономическую реформу устроить. Сначала Ельцин задавал вопросы невпопад, было ясно, что он не понимает, чего мы хотим. Но к концу наших бесед вопросы стали просто не в бровь, а в глаз, совершенно по делу. Этим он произвел на нас очень хорошее впечатление, и мы решили помогать ему изо всех сил. В августе 1991 года мы всё еще наивно думали, что наша задача — организовать экономическую реформу.

— А с Михаилом Горбачевым доводилось общаться?

— Я был с ним знаком. Член Политбюро и советник генсека Александр Яковлев поначалу интересовался нашими предложениями по реформе, он и свел нас с Горбачевым. Интерес генсека оказался очень кратковременным, уже на второй встрече мы больше не говорили об экономических преобразованиях, поэтому с энтузиазмом старались помочь Ельцину. Однако задним числом стало ясно, что интерес Ельцина тоже постепенно падал. В конце концов он полностью исчез.

— Но Ельцин же провел экономическую реформу в 1992 году.

— Провел. То, что я говорю, не упрек. Неизвестно, были ли наши предложения правильными, но они отличались от того, что сделал Егор Гайдар. Тот не был богом, не был даже царем, ему приходилось приспосабливаться, и он не смог совершить всё, что хотел. В этой системе было очень много могучих людей, часто более сильных и более влиятельных, чем Гайдар, поэтому он только отчасти выполнил задуманное. Мы очень ему сочувствовали, старались помочь. Иногда удавалось, иногда нет.

— Ваши проекты экономической реформы создавались только для РСФСР или же вы рассчитывали, что она распространится на весь Советский Союз?

— В самом начале это были предложения по реформе для всего СССР.

— Когда вы расстались с иллюзиями о возможности сохранения СССР?

— Когда услышал «Лебединое озеро». Оно очень убедительно звучало.

«По окнам могли стрелять»

— У Ельцина не было информации о том, что в Кремле что-то затевают? Может, вы что-то слышали?

— Я узнал о путче вместе со всеми. Я получил разрешение на отпуск, это было в субботу, 17 августа. Вечером этого дня я лег спать с незаведенным будильником. Просыпаюсь утром и включаю радио, а там — «Лебединое озеро». Оказывается, я проспал воскресенье и пробудился только утром в понедельник, 19-го. Я решил: раз «Лебединое озеро» — надо немедленно ехать в Белый дом. У меня было походное обмундирование — грубый свитер, штормовка. Я приколол к свитеру один депутатский значок, к штормовке — другой, взял огромный рюкзак, потому что решил, что мои бедные товарищи в Белом доме голодают, а я по дороге найду какую-нибудь еду, и пошел на станцию. Магазины были абсолютно пустые, и только в булочных продавцы отдавали мне буханки, взятые для себя. Мой значок депутата Верховного Совета РСФСР производил очень положительное впечатление, и люди просто готовы были отдать всё что угодно. С полным рюкзаком хлеба приезжаю к Белому дому, а подойти к нему невозможно: стоит огромная толпа, нужно каждого потрогать за плечо и попросить разрешения пройти. И каждый пропускает, видя значок на моей штормовке. В помещении советников я с гордостью открываю рюкзак и показываю хлеб, которым, как я думал, я обеспечил нас на всё время осады. Мой товарищ Игорь Нит берет меня за руку и ведет в буфет. Там всё есть. Насчет черной икры уже не помню, но красная точно была. Вот так я промахнулся со своим хлебом.

— Красная икра — это хорошо. А неприятные стороны сидения в осаде были?

— Окна на набережную были затемнены, мы не имели права включать свет в этих помещениях. Саша Коржаков, начальник охраны Бориса Ельцина, заходил к нам и учил, как нужно спать — в простенках, а не напротив окон, потому что по ним могли стрелять. Нас пугали газами, которые вроде как планировали запустить в систему вентиляции.

— Вы следили за тем, что происходило на улице?

— Мы то и дело выходили наружу. Там было очень много людей. Надо отдать им должное: когда шел дождь, мы-то возвращались в здание, а они постоянно находились под открытым небом. Там всё время велись пугающие разговоры, в частности про газ в вентиляции, про возможную атаку танков. Танки действительно пришли, и я в какой-то степени с ними соприкоснулся.

— В одном из интервью вы рассказывали, как руководили строительством противотанковой баррикады. Как это было?

— Сергей Филатов, который был секретарем Президиума Верховного Совета, дал задание построить баррикаду на мосту к гостинице «Украина». Задание я принял, но пришел в ужас: из чего же я ее построю? Позвонил знакомым в подмосковный автопарк, и водители с удовольствием согласились приехать и перегородить мост.

Когда пришли танки, я с этим своим значком на штормовке пошел разговаривать с танкистами. До сих пор помню лицо молоденького-молоденького лейтенантика. На мою просьбу поговорить он отреагировал как на повеление начальника. Я ему задал вопрос: «Если вам прикажут, вы будете стрелять?» Он, чуть не плача: «Ну что же вы меня спрашиваете! Я офицер, я должен выполнять приказ». Было видно, что такого рода приказ ему выполнять не хотелось.

— Значит, не пригодилась баррикада?

— Она была совершенно бессмысленной, танки ее и не заметили бы. А 21 августа, когда всё закончилось, надо было отпустить съехавшихся водителей, которые сформировали эту баррикаду. Они попросили подписать им путевые листы. Для меня это было совершенной неожиданностью — баррикада, танки, а тут какие-то путевые листы. Я подписал и отдал бригадиру. Тот говорит: «Не годится, нужна печать». — «Какая же печать, никакой печати нет». — «Нужна печать, без нее у нас не примут». Я забрал все листы и в тоске пошел в Белый дом, не представляя себе, где же раздобуду ему печать. Встречаю Коржакова. Он спрашивает, отчего я такой печальный. Я рассказал о своей проблеме. Он ведет меня в приемную президента, достает государственную печать с гербом и шлепает ее на путевые листы. Бригадир остался доволен.

«Жестокие меры всегда опасны»

— Давайте вернемся к осаде. Кто был лидером в Белом доме, принимал решения, раздавал поручения?

— И.о. председателя Верховного Совета Руслан Хасбулатов, Сергей Филатов, но первым, конечно, был Ельцин. Хасбулатов часто выступал по внутреннему радио. Надо отдать должное, говорил он очень сдержанно, рационально, гасил панику.

— Вы ему симпатизировали?

— Однажды ко мне пришел незнакомый человек, представился начальником Гознака и показал 1000-рублевую купюру. Раньше уже была выпущена 500-рублевая, но оказалось, что команда главы Госбанка Виктора Геращенко предвидела быструю инфляцию и уже заказала 1000-рублевку. Я чуть не расцеловал начальника Гознака, потому что понимал, что новая купюра сильно облегчит проблему дефицита наличности. Тогда Советский Союз еще не распался официально, но было очевидно, что Верховный Совет РСФСР играет важную роль, и начальник Гознака захотел получить наше одобрение. Я поставил вопрос о новой купюре на Президиуме Верховного Совета. Нашего официального решения не требовалось — только моральная поддержка. И вдруг Хасбулатов выступил против, напустился на того человека: вы инфляцию разгоняете! Хотя ведь это Центральный банк определяет, сколько он выпускает денег, а Гознак просто печатает нужные купюры. До сих пор не могу понять, что произошло. У меня к Хасбулатову как к экономисту было очень хорошее отношение, а здесь прямо на заседании на него нашло какое-то затмение. Но во время осады Белого дома он вел себя очень достойно.

— Струсивших было много?

— Очень знаменитый тогда политический деятель, который, правда, депутатом не был, но периодически занимал высокие посты, прибыл к нам 21 августа, когда всё кончилось. Один парламентарий сказал: «А, этот уже пришел? Значит, мы победили». Еще вспоминаю не такого известного деятеля, депутата, который 19 августа исчез, а через три дня появился с важным победоносным видом. Такие люди попадались, но видел-то я тех, кто готовился защищать здание. Среди депутатов Верховного Совета и персонала Белого дома было немало военных, а также бывших (или действующих) сотрудников КГБ. Они вели очень решительные разговоры, настолько воинственные, что это казалось провокацией. У них и оружие было, во всяком случае пистолеты, они их демонстрировали. Слава богу, им не пришлось проявить свой боевой настрой.

— Откуда 20 августа у гражданских защитников Белого дома появилось стрелковое оружие?

— Думаю, этой тайной владеют те самые люди, о которых я только что говорил.

— На ваш взгляд, решение об амнистии путчистов, кроме близкого к ГКЧП главкома Сухопутных войск Валентина Варенникова, который сам захотел пойти под суд, было верным? И прав ли был Ельцин, который вначале запретил Коммунистическую партию, а потом снова разрешил?

— Жестокие меры всегда опасны, потому что они провоцируют на ответные шаги. Я не принимал участия в разработке решения об амнистии, но оно не вызвало у меня отторжения, и я, как депутат, проголосовал за. Но с другой стороны, к амнистии нужно относиться более вдумчиво. Мой знакомый — его уже нет на свете, а в то время он был очень знаменитым предпринимателем, а потом и политическим деятелем — спросил, читал ли я решение об амнистии. А я этот документ просмотрел, но внимательно не читал. «Тогда ты не знаешь, — сказал этот человек, — что и я амнистирован». Выяснилось, что в постановлении появились строки, в которых были заинтересованы некоторые люди, имевшие проблемы с Уголовным кодексом. В тот момент знакомый был защищен депутатской неприкосновенностью, но его депутатство скоро кончилось, и благодаря амнистии, которая, казалось бы, была направлена на тех, кто связан с ГКЧП, он тоже оказался чист перед законом.

«К 1989 году экономика Советского Союза перестала быть управляемой»

— На 20 августа 1991 года было назначено подписание Союзного договора, не состоявшееся из-за путча. Союзный договор атаковали и со стороны ГКЧП, и со стороны того же Ельцина. Был ли, на ваш взгляд, шанс сохранить Советский Союз в том или ином виде?

— Вы этот вопрос задаете нужному человеку. В 1969 году за рубежом вышел текст диссидента Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». У меня были очень хорошие отношения с замечательным математиком Владимиром Андреевичем Успенским, который, к сожалению, умер три года назад. Мы с ним довольно тесно сотрудничали в 1972-м. Оба мы были старшими экзаменаторами по математике в МГУ, причем я — на экономическом факультете. Мы работали у Успенского дома, и, когда делали перерывы, он угощал меня очень вкусным кофе. Вдруг он сказал: «Амальрик выпустил такую-то статью. Вы читали?» Я читал. «Как вы думаете, просуществует СССР до 1984-го или нет?» Математики — профессиональные шовинисты: ты либо математик, либо сомнительный человек, а я перестал заниматься математикой и стал экономистом. Но Успенский меня не упрекал — нет, он даже в каком-то смысле сделал мне комплимент: вы, мол, теперь экономикой занимаетесь — не могли бы вы ответить на такой вот вопрос? Напомню, это было в 1972 году. И к декабрю 1972-го мы с товарищами пришли к выводу, что до 1984 года Советский Союз просуществует, а до 1989-го — нет.

— Это был ответ математиков или экономистов?

— Эту задачку мы решали с Игорем Нитом и многими другими экономистами, например из Госснаба — организации, которая реально управляла экономикой СССР.

— А как же Госплан?

— Госплан был пустым местом и ничего не понимал. Вы знаете, что ни одного годового плана так никогда и не было составлено? Потому что это технически невыполнимая работа. Но вот Госснаб не был пустым местом. Как говорили его сотрудники, Госснаб «плечом толкал вагонетку», до некоторой степени поддерживал баланс в производстве.

Заключили бы Союзный договор, не заключили — отношения к делу это не имеет. К 1989 году экономика Советского Союза перестала быть управляемой, и что-то должно было произойти. Распад СССР мы воспринимали не в том смысле, что Вологодская область отделится от Московской, а в том, что система управления рухнет, и ей на смену придет новая.

— Вы сказали, что Госплан не составил ни одного годового плана. А почему советская плановая экономика так долго продержалась?

— Был такой великий экономист, нобелевский лауреат Василий Леонтьев, который в начале 1930-х уехал в США. В России, как известно, надо жить долго, и вот я так долго живу, что еще застал Леонтьева и был с ним знаком. Замечательный экономист Раймондас Раяцкас где-то в начале 1970-х пригласил Леонтьева в Литву — и предупредил всех участников встречи, чтобы не задавали гостю вопросов, которые противоречат советской экономической доктрине. Но я немного нарушил это правило. Еще в 1920-е годы Леонтьев придумал модель input-output («затраты-выпуск»), которая позволяет построить матрицу, где отражены все расходы, необходимые для производства изделия. Скажем, для автомобиля много чего нужно — и выходит огромная матрица в миллионы строчек и столбцов. Чтобы подготовить производственный план, эту матрицу надо возвести в минус первую степень. Тогда ни одна вычислительная машина в мире не способна была это сделать. Я задал Леонтьеву вопрос, который получился не очень тактичным. Понимает ли он, что если следовать его модели input-output, то ни один годовой план составить невозможно? Он засмеялся и похлопал меня по плечу.