«Пытаюсь понять, чем могу быть полезен в «Гоголь-центре»
Алексей Агранович не верит в то, что живой театр можно чем-то заменить, но ни одной из своих многочисленных активностей в связи с назначением на пост худрука жертвовать не собирается. Об этом, а также о страхе однообразия, отношениях с коллективом «Гоголь-центра» и советской системе ценностей актер и продюсер рассказал «Известиям».
— 26 марта исполнится месяц, как вы назначены худруком «Гоголь-центра». Что чувствуете?
— Чувствую только большую ответственность.
— Как эту новость принял коллектив?
— Смотря какую. Новость о непродлении контракта Кирилла Серебренникова — с чувством боли и несправедливости. Что касается моего здесь появления, я пока не готов разговаривать про это, потому что работаю почти месяц, разбираюсь со всем, пытаюсь понять, чем я могу быть здесь полезен. Чтобы понять, что же на самом деле произошло, должно пройти какое-то время. Отношения у меня пока замечательные со всеми.
— В ближайшее время постановочный контент театра изменится?
— Пока у нас нет никаких репертуарных изменений. Как только нам будет что сказать, мир об этом сразу узнает — мы всех проинформируем с помощью нашего сайта.
— Вы совмещаете немалое количество активностей: играете в театре, снимаетесь в кино, продюсируете кинофестивали, ставите знаковые для индустрии церемонии. Чем-то из этого придется пожертвовать в связи с назначением?
— Сложный вопрос. Наверное, ничем. Бывают проекты, на которые соглашаешься, потому что тебе надо на что-то жить, на которые идешь чисто ради денег. По всей видимости, от таких предложений придется отказываться чаще. Впрочем, это не так страшно, я всегда старался так делать. Но не всегда получалось (смеется).
— Значит, ваш выбор всё-таки не в пользу денег?
— Не в пользу. В актерской профессии нужно стремиться к тому, чтобы не продавать себя, а тратить. Это немного разные вещи.
Художественный руководитель «Гоголь-центра» и актер Алексей Агранович
— А как же те артисты, что снимаются в пяти проектах параллельно, называя это творческой жадностью? Интересом не к гонорару, а к ролям.
— Им просто деваться некуда, вот они с одной съемочной площадки на другую и кочуют. А у меня есть домик, я могу сюда прийти (показывает на стены «Гоголь-центра». — «Известия»), и мне здесь тоже очень интересно. Плюс есть еще много других занятий. Я всегда боялся однообразия во всех сферах человеческой жизни и, может быть, инстинктивно делал всё, чтобы у меня были разные возможности по-разному себя реализовывать.
— Театры рассчитывают на ослабление карантинных ограничений уже в конце марта. Что думаете? Пора?
— И с экономической, и с творческой точки зрения мы заинтересованы в том, чтобы всё вернулось — и побыстрее. Экономическую я назвал первой не потому, что она первая в иерархии, это на самом деле взаимосвязанные вещи. В творческом плане тоже тяжело без зрителя — психологически непросто играть в полупустом зале. По себе знаю: раньше на спектакле я мог брать взглядом зрителя в круг своего внимания. Сейчас стараюсь этого не делать. Когда смотришь, сначала видишь пустые места, а не людей, которые рядом сидят, потом понимаешь: «А, точно, это сейчас так надо». Все эти размышления посещают тебя во время спектакля, а он идет, не останавливается. Поэтому я стараюсь в зал не смотреть.
Пора или не пора открывать продажи на полную, — с точки зрения угрозы здоровью зрителей и служащих театра — я не могу судить. Если есть специалисты из числа артистов и общественных деятелей, у которых есть какие-то четкие представления по этому поводу, я им завидую. У меня их нет.
— Если продажу билетов откроют на 100%, пойдут ли люди? Заполнится ли зал?
— В конце февраля у нас вышел премьерный спектакль «Человек без имени». Когда мы открыли продажи на апрель на сайте (кассы, как известно, сейчас не работают, все онлайн), все четыре показа были проданы за четыре минуты. Это на 50% зала. Думаю, если мы откроем еще 50%, на это потребуется еще примерно четыре минуты.
Я дико благодарен людям, которые к нам приходят, благодарен, что люди вообще ходят в театр. Было опасение, что зрители посидят месяца три-четыре дома и задумаются: «А надо? Вроде как уже и не надо». Человек ведь очень быстро ко всему привыкает, в том числе и к лишениям. Вот, например, вы в армии служите и через месяц, два, три привыкаете к тому, что вас окружает. Даже уже находите в этом какой-то интерес. У меня было опасение, что потребность ходить в театр — это не восстанавливаемая вещь. Оказалось, восстанавливаемая.
— В пандемию театр начал развиваться в новом направлении, появились новые онлайн-форматы. Считаете их перспективными?
— Ничего не знаю про новые формы существования театра. Пока, мне кажется, очень важно, что между актером и зрителем есть только воображаемое препятствие — ты знаешь, что можешь подойти его потрогать, тебя могут потрогать, вот оно всё — рядом. Пока еще человечеству, мне во всяком случае, неизвестны способы преодоления дистанции между создателем и потребителем в интернете. Эта дистанция на самом деле меньше — мы можем находиться в разных частях земного шара и все равно будем рядышком, но нет этой театральной тактильности, этого запаха.
Еще важно, что в театре вы находитесь в одном помещении, у вас одна и та же температура воздуха, вы пришли с одной и той же улицы, одна и та же муха мимо вас пролетела. Это нас с вами объединяет куда больше, чем мы об этом думаем. В этих излетах-разлетах мы друг друга толком не видим. Артист вас вообще не видит, как правило, а если что-то и видит, то не факт, что это вы. Поэтому вы можете себя представить кем угодно в этом диалоге — не эффектной брюнеткой, а пожилым седым мужчиной, например. Я пока не видел примера и не верю в то, что театр можно чем-то заменить.
В спектакле «Между делом» по пьесе и в постановке Евгения Гришковца на сцене Театра имени Пушкина
— В спектакле «Между делом» Театра имени Пушкина вы очень убедительны. Мне показалось, что в вашем герое, писателе Леониде Весневиче, много вашего, личного. Так ли это?
— Это же часть игры, которая в том и заключается, что нужно найти своего персонажа в самом себе и какое-то время с этим человеком прожить на сцене. В данном случае сделать это было несложно, ведь у меня перед глазами всё время был Женя (Евгений Гришковец, автор пьесы. — «Известия»), с которым мы давно дружим. К тому же история эта весьма и весьма реальная. Девушка, про которую идет речь, действительно существует, только она не художник, как в постановке, а поэтесса и музыкант. Все обстоятельства, способствовавшие тому, что она оказалась за решеткой, буквально дословно выписаны в пьесе, а сам Женя непосредственно занимался и занимается ее делом.
Конечно, мы с ним люди очень разные, как по темпераменту, так и по подходу к некоторым ситуациям. Он все-таки писатель, по-другому осознает действительность, пространство и коммуникации, нежели я. Но в целом история эта мне понятна, многие вещи знакомы — я давно работаю продюсером, много с кем приходится общаться.
Для меня лично зацикленность Леонида Весневича на попытке помочь и спасти человека — не единственная линия. Мне интересно играть историю мужчины, находящегося в кризисе: внутреннем, семейном, творческом — неважно. Где-то ушки этого кризиса в пьесе торчат, где-то их совсем не видно. Но зацикленность моего героя на желании помочь кажется мне почти маниакальной. Мне интересно думать и играть про то, что в этой ситуации он пытается помочь и самому себе тоже.
В спектакле «Обыкновенная история» на сцене театра «Гоголь-центр»
— Почему вам интересен этот кризис? Вы испытываете его сейчас или переживали раньше?
— Сказать, что я живу в кризисе, наверное, было бы нечестно, но эта тема мне интересна. Не думаю, что я переживал серьезный кризис среднего возраста, отчасти потому, что не разрешал себе этого делать, не пускал себя туда. Хотя возможности были и есть. Просто я знаю, что это такое, и не могу себе этого позволить в силу ряда причин. Если и был кризис, то шел каким-то фоном.
Что мне нравится, так это то, что мой герой ничего в итоге не добивается. Это очень созвучно сегодняшнему времени. Человек, обремененный совестью и чувством собственного достоинства, хотя бы их зачатками, ничего не может сделать, потому что эти два качества сегодня мешают достигать настоящего успеха. Успеха в том воплощении, в котором оно сегодня понимается большинством. Мне нравится, что мой герой никогда не будет победителем.
— В продолжение темы. Я часто слышу от артистов, особенно актрис, сожаления о том, что «слишком интеллигентна и слишком порядочна, поэтому не всегда удается добиться желаемого».
— И еще слишком скромна! Могу говорить про себя только. Я был воспитан в советской системе ценностей в лучшем ее проявлении. Не в смысле идеалов коммунизма и верности Коммунистической партии, а каких-то очень важных вещей про дружбу, про правильное и неправильное, благородное и неблагородное. Можно сказать, что я был воспитан в понятиях XX века. Сегодняшнее поколение 10–12-летних, даже 16–20-летних вообще не очень понимают, что это такое. Это не хорошо и не плохо, это так.
В нас, например, еще до школы вбили, что ябедничать — это плохо, у нас за такое могли устроить «темную». А сейчас у детей в школе система взаимоотношений такая, что поябедничать — это абсолютно нормально, это не является предательством. Весь мир так живет, посмотрите. Вы работаете на передовой этого мира, который весь друг на друга ябедничает: «А у дяди Пети мы видели тетю Машу». «А откуда у них такие деньги?». Все друг за другом тотально наблюдают, все друг на друга ябедничают. И чем мощнее человек, тем более мощный у него в распоряжении институт, который ябедами и атаками ябед противоположных управляет.
Это странная жизнь, в которой становится всё труднее объяснить человеку, что, даже если он что-то заметил, нужно подойти и сказать условному подозреваемому всё лично. Что не нужно ябедничать: «А мне кажется, это он украл мелок».
— Возможно, они считают, что так правильнее?
— Вовсе не говорю, что я прав, а они не правы. Просто добиваться успеха в стремительно молодеющем мире, где мерилом являются, естественно, деньги, сегодня непросто. Огромное количество молодых людей оказались при каких-то совершенно лютых деньгах, заработанных на роликах в TikTok или еще чём-то вроде этого. На воздухе. И так во всем мире!
Какой-то 23-летний парень ездит на «Бентли». Почему? Непонятно. Ничего выдающегося вроде бы не сделал. Заходишь в его блог, а там 8–10 млн подписчиков. Я честно пытался понять, что это, как? Не смог. Начнешь что-нибудь серьезное в соцсетях загибать, тут же скажут: «Зануда, пшел вон! Давайте нам вон того, пусть язык показывает». И это работает.
При этом не могу пожаловаться, что мне нечего делать, что я не востребован в сегодняшнем дне. Напротив, востребован, очень. Но меня всё равно не покидает ощущение, что я приплыл к какому-то берегу и уже тащу лодку по песку туда, где ее надо поставить. Пока тащится — тащу.
— Скажите честно, у вас есть ощущение несправедливости, что этому поколению всё достается очень легко? Завидуете ему?
— Нет, я вообще никому не завидую. Всё, что происходит в жизни, происходит справедливо. Но справедливость — вещь очень субъективная. Когда же мы говорим, что этому поколению всё досталось легко, это старческое занудство. Наши отцы и матери говорили, что всё очень легко досталось нам, наши деды говорили, что всё легко досталось нашим родителям. А уж нам-то подавно, считают дедушки, всё само в руки далось. Всё это не так.
Как ни странно, совершенно неважно, жил человек в военное время или живет сейчас. Он всё равно проходит несколько кругов внутренних переживаний и страданий, свой путь. Но путь этот болезненный в девяти случаях из десяти. Я не верю в безболезненность пути, просто другие обстоятельства формируют это переживание. Мы с вами страдали — у нас были свои причины, и у этого поколения они тоже свои. Мы влюблялись в первом-втором классе, и дальше вся наша жизнь протекала под влиянием этого чувства — личных отношений с девочками, с мальчиками.
Сегодня, насколько я вижу, это не вполне так. Мы ходили гулять во двор, у нас были сложные отношения с ребятами из соседнего двора. Сейчас дети гуляют в пространстве Fortnite или еще чего-то, общаются с помощью этой штуки (показывает на смартфон. — «Известия»). Личность как будто автономизировалась, у нее другой способ коммуникации, всё другое. Ну и прекрасно, у меня нет по этому поводу никакого чувства. Хотя иногда бывает смешно, но я стараюсь не проявлять себя.
В спектакле «Маленькие трагедии» на сцене театра «Гоголь-центр»
— С высокомерием смеетесь?
— Почему? Вот вышел, например, фильм «Непосредственно Каха». Я его не видел, но друзья мне сказали, что он собирает в прокате какие-то большие деньги, а всё родилось из сериала на YouTube. Я зашел, посмотрел пару серий на перемотке. Ну это же смешно! Смешно в том смысле, простите, что это даже не самодеятельность. КВН — это Голливуд по сравнению с тем, что я увидел: глупо, не смешно для меня. Тупо, играют ужасно, но, как говорят в мире футбола, счет на табло. Вот и, бывает, смотришь и думаешь: «Что же это такое, как же так можно?» А оказывается, можно.
Алексей Агранович был вольнослушателем на актерско-режиссерском курсе Сергея Соловьева и Валерия Рубинчика во ВГИКе, учился там же на актерском курсе Альберта Филозова и Армена Джигарханяна. С 1995 года продюсирует и режиссирует фестивали и специальные мероприятия, в том числе церемонии «Кинотавра», «Золотого орла» и «ТЭФИ». Известен по ролям в фильмах «Юморист», «Частица вселенной», «Верность», «Кислота» и многим другим. С 26 февраля 2021 года назначен худруком театра «Гоголь-центр».
