Тридцать пять лет назад, 25 февраля 1986 года, в Москве открылся XXVII съезд Коммунистической партии Советского Союза. На нем новый лидер КПСС Михаил Горбачев впервые со столь высокой трибуны заявил о необходимости расширять гласность. Вскоре гласность круто изменила не только представления советских людей о мере дозволенного, но и их мнение о стране.
Сам по себе съезд был уникальным. Хотя бы потому, что за пять лет, прошедших после предыдущего форума советских коммунистов, сменилось три лидера партии: Леонид Брежнев, Юрий Андропов и Константин Черненко. Такой текучки за почти 70 лет советской власти не было никогда. В народе череду похорон вождей метко окрестили «гонками на лафетах», поскольку именно эту часть артиллерийских орудий использовали для доставки тела очередного усопшего вождя до места захоронения у Кремлевской стены.
Кстати, именно XXVII съезд утвердил планы очередной, XII, пятилетки, которая оказалась последней. Впрочем, о том, что ждет страну впереди, тогда вряд ли кто-либо догадывался. Начало перестройки отличал массовый энтузиазм, в чем-то сопоставимый с энтузиазмом первых пятилеток. Оптимизм вселял новый лидер страны — Михаил Горбачев. Для него, избранного в марте 1985-го генеральным секретарем ЦК КПСС, это был первый съезд в новом качестве, но, учитывая его возраст (55 ему исполнилось как раз в дни работы XXVII съезда), впереди его могли ждать еще долгие годы лидерства.
Новый вождь казался гораздо более открытым и человечным, чем все его предшественники вместе взятые. Телевидение без конца транслировало выступления Горбачева, в ходе которых он смело отклонялся от подготовленных помощниками текстов и говорил, говорил, говорил… Тогда это встречалось на ура: на фоне дряхлого Брежнева и его сменщиков, практически не отрывавшихся от бумажек, горбачевское умение свободно излагать свои мысли было своего рода гипнозом. Мало кто понимал, что скрывается за этими словами, но от них веяло переменами, и это воодушевляло.
Так было и на съезде. Во второй части почти двухчасового доклада Горбачев заговорил о гласности. «Это вопрос политический, — заявил он. — Без гласности нет и не может быть демократизма, политического творчества масс, их участия в управлении… Иной раз, когда речь идет о гласности, приходится слышать призывы поосторожнее говорить о наших недостатках и упущениях, о трудностях, неизбежных в любой живой работе, — рубил с плеча генсек. — Ответ тут может быть только один, ленинский: коммунистам всегда и при всех обстоятельствах нужна правда».
Зал отвечал на это продолжительными аплодисментами. Горбачев был явно окрылен такой реакцией: «Опыт последнего года показал, сколь решительно советские люди поддерживают бескомпромиссную оценку всего, что мешает нам идти вперед. А вот тем, кто привык работать спустя рукава, заниматься очковтирательством, действительно неуютно при свете гласности, когда все, что делается в государстве и обществе, находится под контролем народа, на виду у народа. Поэтому нам надо сделать гласность безотказно действующей системой».
Мощный толчок процессу был дан год спустя, в начале 1987-го. Как вспоминал потом сам Горбачев, «очередной ступенью в развитии гласности стало поощрение критических выступлений в печати, на телевидении и радио по поводу всевозможных безобразий, о которых в прошлом не полагалось говорить вслух. Настолько общество устало от всяких зажимов и запретов, что стоило приоткрыть журналистам «кислород», как их охватила лихорадка критицизма… Критика стала приобретать оскорбительный, разносный характер, нередко публиковались откровенно клеветнические материалы».
Гласность делала предметом публичного обсуждения не только «безобразия» дня сегодняшнего, но также ошибки и преступления прошлого. Сталинские репрессии, злоупотребления брежневской эпохи наряду с привилегиями действующих партийных начальников стали главными темами тогдашних СМИ. Дошло даже до критики ленинского периода истории — святая святых коммунистического нарратива. В итоге спустя год-полтора уже вся советская эпоха оказалась под ударом критики. Моральный авторитет партии, да и самой страны, которая, как оказалось, была способна на преступления против своего и других народов, рушился на глазах. Горбачев не хотел, да уже и не мог дозировать информацию — она окончательно вышла из-под контроля ЦК.
К 1991 году оптимизм и вера в лучшее, присущие первым годам перестройки, сменились апатией и разочарованием. Угнетали не только тяжелая экономическая ситуация, но и отсутствие альтернативы мрачному настоящему. Она не проглядывалась впереди, но не было и ее и позади: некогда славное прошлое оказалось еще более безрадостным и мрачным, чем настоящее.
Сегодня, спустя три с лишним десятилетия, принято рассуждать о том, что тогдашний лидер СССР совершил серьезную ошибку, выпустив информационного джинна из бутылки в тот период, когда ситуация в стране (прежде всего, в экономике и социальной сфере) и без того была непростой. Думаю, что в этом есть резон. Одновременное реформирование всех сфер общественной жизни не могло не привести к хаосу — и в делах, и в головах. Но есть и другое обстоятельство, которое нельзя не учитывать. Советский Союз за 70 лет своей истории создал столько тайн от своих собственных граждан, так старательно лакировал весьма непростую действительность, что желание людей во что бы то ни стало «узнать всю правду» оказалось непреодолимым. Шлюзы не выдержали хлынувших потоков правды, которые быстро снесли десятилетиями возводимые плотины, а вместе в ней и страну, и ее лидера, провозгласившего курс на расширение гласности.
Впрочем, со временем всё вошло в свои берега. Эпоха бескомпромиссной гласности ушла в прошлое. Но не бесследно: у общества осталась потребность в свободе слова, в возможности доступа к разным источникам информации. Без этого мы, сегодняшние, уже не представляем себе нашу жизнь. Конечно, кому-то кажется, что свободы слишком мало. Это вполне естественно: каждый человек стремится к чему-то большему, нежели то, что он уже имеет. Поколения девяностых и нулевых и вовсе не представляют себе размеры политических свобод в позднем СССР. Именно поэтому будет нелишним напомнить: в том, что мы сейчас живем в принципиально иной информационной среде, чем та, в которой 35 лет назад жили советские люди, есть колоссальная заслуга последнего лидера СССР. Да, за его стремление убрать заслоны на пути к информации и за наше право знать страна заплатила недешевую цену. Но, в конце концов, это был выбор не только Горбачева, но и самой страны.
Автор — главный редактор журнала «Историк»
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
