«Это самый сильный кризис в сфере занятости»
В 2020-м из-за COVID-19 рынок труда потерял в четыре раза больше рабочих мест, чем во время глобального финансового кризиса 2009 года. Об этом «Известиям» заявил генеральный директор Международной организации труда (МОТ) Гай Райдер. В интервью, приуроченном к выходу доклада о платформах цифрового труда, он также рассказал, когда глобальная сфера занятости восстановится после пандемии и какие пробелы существуют при регулировании работы в интернете.
23 февраля МОТ опубликовала доклад «Перспективы занятости и социальной защиты в мире. Роль платформ цифрового труда в преобразовании сферы труда». В нем организация проанализировала, как работа через посредничество интернет-платформ влияет на глобальную занятость, и выделила основные проблемы в этой сфере. Многие такие трудящиеся не защищены — у них нет выплат по болезни и прочих страховок, и потому цифровой труд требует новых механизмов регулирования, которые, по мнению МОТ, страны должны выработать сообща. Интересно, что вложения в эти платформы и прибыль от них в мире распределены неравномерно: 96% инвестиций приходятся на Азию, Северную Америку и Европу, а 70% дохода генерируют только две страны — США и Китай.
Новая тенденция
— «Платформа цифрового труда» — ключевое понятие доклада. Можете, пожалуйста, объяснить простыми словами, что под собой подразумевает это словосочетание?
— Это предприятия, которые используют цифровые технологии, сводят клиентов, которым нужна определенная услуга, и работников, которые готовы эту услугу предоставить. Такое временное соединение спроса и предложения. Например, вам нужно такси или доставка еды на дом — вы обращаетесь к этим компаниям и получаете услугу. Эта схема работы распространяется на множество других направлений — к примеру, вам нужен перевод документа, вы идете на цифровую платформу, которая подберет человека, который сделает вам этот перевод.
Таким образом, эти платформы — технологические посредники между работниками и клиентами, которые создают торговые отношения. Они очень быстро растут. На наш взгляд, они несут в себе большие возможности для обеспечения занятости, но также значительные вызовы для организации рабочего процесса.
— Как много людей на сегодня работают на платформах цифрового труда?
— Это важный вопрос, но, к сожалению, на него очень сложно дать четкий ответ. Во-первых, сами платформы не слишком часто обнародуют эту информацию. Во-вторых, одни люди трудятся на них час в неделю, другие — фактически полный день, поэтому очень проблематично дать оценку тому, сколько составляет общая рабочая сила. Мы провели определенное исследование в Европе и Северной Америке, которое показало, что доля занятости на таких платформах сильно варьируется от страны к стране — от 0,3% до 22% от взрослого населения.
— Получается, сейчас у нас нет даже примерного представления, какими могут быть эти цифры?
— Мы не говорим о количестве работников. Но нам известно число таких платформ — на сегодня в мире их насчитывается 777, это в пять раз больше, чем те цифры, что у нас были 10 лет назад. Мы можем с уверенностью сказать, что сегодня мы наблюдаем взрывной рост числа вовлеченных в такую работу людей, но абсолютных цифр мы не называем.
— А могли бы вы оценить то, как развивается этот тренд в России?
— Интересно, что распределение таких платформ в мире неравномерно — очень велика их концентрация в отдельных странах: 29% из них работает из США, за которыми идут Индия (8%) и Великобритания (5%). На Россию приходится 2% таких платформ. Поэтому для вашей страны это до сих пор относительно новая тенденция.
— Вы говорите о тех платформах, которые были созданы в России, работают там и стремятся выйти на глобальный уровень?
— Да, они находятся в одной стране и при этом могут действовать глобально. Но позвольте здесь мне провести разделение: некоторые из этих предприятий действительно глобальны по своему радиусу действия — например, если вам нужно перевести документ с русского на любой другой язык, то кто-то в Индии или любой другой стране теоретически может за это взяться. Но если вы хотите заказать пиццу или такси, то человек, оказывающий эту услугу, должен находиться в вашем городе. Мы разделяем эти предприятия на локальные и глобальные онлайновые веб-платформы.
— Коррелирует ли этот тренд со степенью цифровизации отдельных стран? И если да, то какие государства, с точки зрения вашей организации, сегодня можно считать наиболее цифровизированными?
— Действительно, создание таких платформ во многом зависит от уже существующей цифровой инфраструктуры. Есть инфраструктурный минимум, который позволит этим предприятиям работать. В определенных странах его концентрация выше. Это также означает, что в тех странах, где такой инфраструктуры недостаточно, существует риск так называемого цифрового разрыва и, как следствие, трудностей в развитии этого экономического направления. Думаю, это то, на что нам нужно обращать внимание.
Нет баланса
— Вы уже говорили о вызовах, которые несут в себе онлайн-платформы. Можете рассказать о них подробнее?
— В нашем докладе мы указываем и на их положительные стороны — они создают рабочие возможности в том числе и для людей, у которых есть сложности с тем, чтобы выйти на рынок труда.
Но есть и определенные вызовы. Эти платформы — абсолютно новый способ организации трудового процесса. Все те вещи, которые мы разрабатывали десятилетиями, чтобы защитить трудящихся, — минимальные зарплаты, часы работы, социальная безопасность, не обязательно применимы к платформенной экономике. Кто, например, может контролировать количество рабочих часов? У этих трудящихся часто нет доступа к выплатам по болезни, их не касаются правила о минимальном размере оплаты труда и так далее.
Более того, эти платформы выходят за пределы национальной юрисдикции. Например, человек из Соединенных Штатов размещает свой заказ на платформе, которая также действует в США, а работу выполняет житель Индонезии. Какой уровень зарплаты и какое регулирование в целом должно применяться в этом случае? На этот вопрос у нас сегодня нет ответа. Правила устанавливают сами платформы в одностороннем порядке — они называются «Условия использования».
И, наконец, заключительный вопрос: как классифицировать таких людей — как наемных работников или как независимых самозанятых подрядчиков? Это важно, потому что в первом случае люди гораздо более защищены. Во многих странах это становится объектом судебных разбирательств — здесь у нас нет согласованной позиции, так что этот вопрос станет темой для обсуждения в будущем.
— Согласно докладу, около 70% общемировой выручки в платформенной экономике приходится на США (49%) и Китай (22%). Как вы могли бы объяснить эту несоразмерность?
— Это связано с тем, насколько высока концентрация таких платформ в отдельных юрисдикциях. Откровенно говоря, я не вижу каких-либо препятствий для развития таких компаний в других странах — оно зависит не только от цифровых возможностей, но и от отношения к бизнесу и регулированию, а также от того, насколько люди принимают такие платформы.
Возьмем, например, Россию — она получает примерно 1% от глобальных инвестиций в цифровые проекты. Есть одна крупная платформа — «Яндекс.Такси», в которую вкладывают 90% от этих средств. При этом опыт показывает, что, как только люди привыкают к такой схеме работы, цифры начинают увеличиваться очень быстро. Поэтому можно ждать, что в России они будут расти по экспоненте.
— Вы сказали, что в глобальном спектре Россия получает 1% инвестиций в онлайн-платформы. Какое место она занимает по генерированию дохода от этих систем?
— В России 94% от всех доходов [таких систем] генерирует компания «Яндекс». У меня нет точной цифры, однако могу сказать, что у вас всё сконцентрировано в руках одной компании, которая доминирует на рынке, но которая при этом всё еще довольно мала.
— Возвращаясь к вопросу о защищенности сотрудников. Те уязвимости, о которых вы рассказали, — это глобальная проблема, или в каких-то странах они решаются лучше?
— В общих чертах это глобальная проблема. Мы еще в самом начале пути к пониманию и регулированию этих платформ. Исход судебных заседаний в некоторых странах гласит, что эти люди — наемные работники, а потому и обращаться с ними надо соответственно. Это создает некоторую основу, но в целом вопрос не решен. В этой связи я считаю, что мы не должны опираться исключительно на национальные инициативы — нам нужен международный диалог, для того чтобы выработать правильные подходы.
— А как на рынок этих платформ повлияла пандемия?
— Ее эффект был неравномерен. С одной стороны, в сложных обстоятельствах значительное количество компаний смогли продолжить работать, используя онлайн-платформы. И в этом смысле COVID-19 лишь подчеркнул значение таких форматов. Но с другой стороны, в этот период у многих участников этих платформ стало меньше работы — речь идет, к примеру, о такси, доставке. Другие люди бросают свою нормальную работу и ищут ее в онлайне.
— Спрос на труд и его предложение на этих платформах сбалансированы?
— В условиях COVID люди пришли в онлайн искать заработок, поэтому предложение труда там стало гораздо выше. При этом в некоторых сферах спрос значительно упал. Таким образом, коронавирус внес в платформы дисбаланс с чрезмерным предложением. Это сильно влияет на заработок людей, трудящихся на платформах.
Базовый сценарий
— К слову о последствиях COVID: в середине 2020 года МОТ выделила три сценария того, что будет с глобальной занятостью в связи с пандемией, — пессимистичный, базовый и оптимистичный. Какой из них оправдался?
— Мы резюмировали то, что произошло в 2020 году. Согласно нашей информации, количество рабочих часов — реально выполненная работа — сократилось на 8,8%. Это эквивалентно сокращению 255 млн рабочих мест, что в четыре раза больше, чем то количество, которое мы потеряли из-за глобального экономического кризиса в 2009 году.
Вы спросили, какой сценарий стал реальностью. Проблема в том, что уровень неопределенности слишком высок, чтобы дать на этот вопрос конкретный ответ. В целом, всё сложилось примерно так, как мы и рассчитывали. Однако в последнем квартале 2020 года мы столкнулись с ухудшением ситуации, поскольку наступила вторая волна COVID. Это, пожалуй, самый сильный кризис в сфере занятости, который мы видели в новейшей истории, и мы из него пока еще не выбрались — это то, что вызывает беспокойство.
— Мы уже входим в фазу восстановления, или она пока лишь впереди? Каковы перспективы этого восстановления — сроки, скорость, региональная специфика?
— В 2020 году, по сравнению с окончанием 2019-го, количество рабочих часов сократилось на 8,8%. Наш базовый сценарий на 2021 год предполагает потерю 3% рабочих часов — то есть речь идет о некотором улучшении ситуации. В этом случае мы ожидаем, что восстановление наступит во второй половине года, когда вакцина будет широкодоступна и пандемия будет окончательно взята под контроль. Пессимистичный сценарий предполагает потерю 4,6% часов, оптимистичный — 1,3%. Это говорит о том, что даже в лучшем случае нам не удастся вернуться на тот уровень занятости, который у нас был до пандемии.
Что касается регионов, то больше всего потерь мы ожидаем в Западной Европе и на обоих американских континентах — из всех регионов они пострадали сильнее всего.
— Какие регионы будут восстанавливаться быстрее?
— Скорость распространения пандемии в 2020 году была очень разной. Восточная Азия, которая столкнулась с COVID раньше всех, смогла раньше начать восстановление. Китай еще в 2020 году отметил положительный рост, несмотря на влияние пандемии. Таким образом, по части восстановления Азия в хорошей форме. На Африку COVID повлиял несколько слабее, хотя данные по перспективам этого региона не совсем точны. Что касается остальных, то здесь потенциал для восстановления у всех примерно одинаков. Но наибольший ущерб понесли Северная и Южная Америки.
Многое зависит от скорости вакцинации. Мы настаиваем на том, чтобы препараты были доступны максимально широко — в конце концов, от этого зависит, когда мы откроем наши экономики.
— А как бы вы оценили скорость восстановления в России?
— Еще раз подчеркну, что есть высокая степень неопределенности. Но тот факт, что Россия довольно быстро производит вакцину, дает повод для оптимизма. Отмечу также, что на восстановление влияют три фактора: распространение вакцины, международные экономические условия и национальная динамика российской экономики. Трудности существуют в каждом из этих измерений.
— Многие организации были вынуждены уйти на удаленную работу. Стоит ли ждать, что после пандемии доля такого труда в сфере занятости вернется на уровень доковидной эпохи?
— Мы видели, как быстро люди стали работать удаленно, и в этом смысле я бы воздержался от каких-то конкретных прогнозов на будущее. Всё зависит от того, чего мы хотим. Сегодня многие обязаны работать из дома, но завтра у нас уже будет выбор. Думаю, пандемия показала нам, что мы можем трудиться удаленно, если захотим.
До COVID, по оценке МОТ, в мире было порядка 260 млн человек, трудящихся на дому, — это 7,5% от глобальной рабочей силы. В первые месяцы пандемии практически каждый пятый работник — 20% — стал трудиться дистанционно.
Но насколько это постоянно, зависит от нас. Если вы спросите мое личное мнение, то я не хочу покидать мой офис, чтобы работать индивидуально из дома, — по крайней мере, не на 100%. При этом, на мой взгляд, многие люди хотели бы сделать свое расписание более гибким, сочетая удаленную работу с офисом. Это большая тема для обсуждения — в конце концов, решения принимают не технологии и не пандемия. В этом смысле, чтобы определить условия нашего дальнейшего существования, нам потребуется большой общественный диалог между правительствами, работодателями и трудящимися.
