«Люди умирали молча»: историк Аполлон Давидсон о трагедии Ленинграда
К 77-й годовщине снятия блокады «Известия» взяли интервью у историка Аполлона Давидсона. Ему шел 13-й год, когда в 1941 году разразилась одна из самых страшных трагедий отечественной истории. Жители блокадного Ленинграда 872 дня боролись со смертью и голодом, засыпали и просыпались под звуки бомбежек, пытаясь выжить в родном городе.
«Ушли, просто чтобы замерзнуть и умереть»
— Как для вас началась война?
— Я о войне узнал не в Москве, а в далеком Подмосковье, был там с геодезической бригадой. О том, что началась война, нам рассказали только вечером, когда мы пришли с поля. Помню, сидел на станции Кириши под Ленинградом и ждал, пока какая-нибудь команда красноармейцев пустит меня в поезд. Наконец меня взяли, и я приехал в Ленинград. Это было где-то 27–28 июня. По пути встретил своих одноклассников, которых в это время отправляли в эвакуацию. Они увидели меня с вещами и подумали, что я тоже с ними иду, но я, естественно, побежал домой. Ну а дальше...
— Блокада…
— Самыми страшными были первые месяцы — это до февраля – начала марта 1942 года. Мне шел 13-й год. У моей семьи был опыт волжской голодовки, ведь на Волге в 1921 году был страшный голод. Мои родные жили тогда под Самарой, они всё это знали. Оба моих деда и одна бабушка умерли в 1921 году, за восемь лет до моего рождения. Поэтому моя мама, наученная этим горьким опытом, запаслась немножко крупой. Нас это на какое-то время поддержало. Помню, люди где-то до середины сентября еще встречались друг с другом, потом стало настолько плохо, что общаться уже сил не было.
Сейчас каждый год 9 мая обязательно показывают парад 7 ноября 1941 года, но никогда не рассказывают, что говорил Сталин к этому параду. Я жил в коммунальной квартире, моими соседями были Набоковы из той самой семьи, и мы все вместе слушали его речь. Он тогда сказал: «Германия уже истекает кровью, Германия потеряла 4,5 млн солдат», что война продолжится месяц, три месяца, может быть, годик. Вся коммунальная квартира это обсуждала, и, как вы понимаете, никто этому делу не верил. Но на людей, которые не поверят ему, он нашел управу в той же самой речи. Он сказал примерно так: «Война не так страшна, как думают некоторые перепуганные интеллигентики». Значит, если ты не поверил этому, то ты перепуганный интеллигентик… Через некоторое время, неделю-полторы, в городе стало всё намного хуже. До этого еще люди не умирали от голода, а тут уже это всё началось.
— У вас была большая семья?
— Четыре человека. Из них двое — мой дед со стороны отчима и его жена — покончили с собой. Им было за 70 лет, люди такого возраста уже не выдерживали, и они, это было в декабре, вышли из дома. Нам сказали, что, кажется, ходят машины и подбирают умирающих. Никаких таких машин я не видел. Я думаю, они ушли, просто чтобы замерзнуть и умереть. Остались мы с мамой.
Ну а дальше было всё хуже и хуже до февраля. Тогда не было ни воды, ни телефона, а, самое главное, не было хлеба. За хлебом мы стояли. Иногда бывало, что его не привозили вовремя, и поэтому приходилось стоять до вечера или до следующего дня. Говорят о том, что было людоедство, я с ним не сталкивался, но однажды видел в соседнем подъезде человеческие ноги — кости, с которых было уже обрезано мясо.
«Последними умирали дети»
— Как скоро в городе не осталось животных?
— У нас кошка была, которую вся коммунальная квартира очень любила, но она не могла есть тот хлеб, который мы ели. Ведь он был не всамделишный, намешано туда было что-то еще. Так что она умерла первой. А дальше начали увеличивать нормы хлеба немножко. Иждивенцам давали 125 г — это то, что мы получали. Но всё равно народ от голода умирал. Тут и желудочные болезни начались, и цинга — всё это было.
— Кого в первую очередь выкашивал голод?
— Я понял во время голодовки вот что: самые невыносливые — мужчины, они умирали в первую очередь. Конечно, пожилые люди тоже, но даже из среднего возраста, молодежи первыми умирали мужчины. Когда кончилась блокада, в Ленинграде мужчин почти не было. И даже после войны, как мне вспоминается, я в Ленинград вернулся потом, мужчину, которому было 42–43 года, за глаза называли стариком. Последними умирали дети, потому что матери старались всё, что у них было, отдать им.
— Когда я читаю рассказы блокадников, натыкаюсь на способы уверить себя, что ты не голодный, отвлечься от этого. Был у вас такой способ?
— Все-таки не думать, к сожалению, сколько ни отвлекайся, было невозможно. Когда вокруг тебя все умирают и ты в таком состоянии, что думаешь: может быть, ночью или утром умрешь. Отвлечься от этой мысли почти невозможно. Люди писали такое, но на самом деле особенно этого не было.
«Сил нагибаться не было»
— Что помимо голода оказалось самым страшным в дни блокады?
— Обстрелы, бомбежки. Мы жили на Васильевском острове, и чуть ли не 8 сентября была бомбежка напротив кинотеатра, она мне очень запомнилась. Я тогда сидел в квартире и читал книгу, в убежище не пошел. Окно было закрыто одеялом, и оно упало на меня. Стекло разбилось, но одеяло меня спасло. Это была самая первая бомбежка. Затем 6–7 ноября у нас вылетели стекла, и вся коммунальная квартира переселилась на кухню. Это было не только у нас — у очень многих, поскольку это была обстреливаемая сторона, все старались как-то уйти вглубь квартиры.
Когда начались обстрелы, народ побаивался, нагибался, а потом перестали даже нагибаться. Не потому, что осмелели, а потому что сил нагибаться не было.
— Жить в квартире с разбитыми окнами зимой…
— Мы всячески затыкали окна, но это не особенно помогало. На мне была вся одежда, которая оказалась в доме, кончая тулупом: и спал в этом, и жил в этом, потому что очень холодно было. Я думаю, так было у очень многих.
— Помогало ли что-то держаться во время блокады?
— Помогала вера в то, что это кончится. Время от времени проходили слухи, что армия генерала Федюнинского недалеко от города, армия генерала Кулика. И про победы близ Ленинграда, что берут город Мга, например. Это немножко поддерживало, хотя на самом-то деле этого, к сожалению, ничего не было. В целом все-таки ленинградцы были уверены в том, что мы победим Гитлера, и такой уж паники я не видел. Люди молча умирали.
«Трупы просто спускали с поезда»
— Вас эвакуировали из Ленинграда после первой блокадной зимы?
— Да, в Свердловск. Это был конец марта, уже немножко нормы хлеба прибавили, но этого всё равно было абсолютно недостаточно. Мы добрались на Финляндский вокзал, и нам дали тарелку с какой-то едой. Чуть ли не сарделька там была — для Ленинграда фантастика! Но потом мы отъехали от города до места под названием Борисова Грива. Там поезд стоял двое суток, и эти двое суток никто нас не кормил, а люди продолжали умирать. Их трупы просто спускали с поезда.
Потом была «Дорога жизни»: посадили нас в грузовики, накрыли сверху каким-то полотном. Я мальчишка, мне, конечно, любопытно было — открыл и увидел, что там, на берегу, шел бой.
Вот так мы добрались до другой стороны Ладоги, но до Свердловска ехали ровно 20 дней. Бывало так, что поезд стоял в поле по два, а то и по три дня. Это время тоже не кормили ничем, и люди продолжали умирать.
До отправки я маленьким топориком рубил мебель на «буржуйку», и от этого у меня ранка была, а ранки в то время не заживали. Мы были в поезде посреди поля, и мне сказали, что если опухоль пойдет дальше с руки на плечо, то это мой конец. Но я все все-таки вылечился.
— Где вы жили в Свердловске?
— Приехали в гостиницу «Большой Урал», так получилось случайно совершенно, что нас там приютили. В одной части гостиницы жили высокопоставленные люди, которым приносили пищу на подносах, как в ресторане. На минутку представьте себе мое состояние, когда я из Ленинграда в таком виде, а тут приехал и увидел вот такое.
— Сколько вы провели в Свердловске и как пережили оставшуюся войну?
— Как-то пережили. В Свердловске был мой отчим, он за это время завел себе другую жену, будучи уверен, что нас с мамой нет в живых. Тем не менее ему пришлось помогать нам. Я три года не учился, потому что у меня во время блокады началось обострение почечной болезни: болел, по больницам валялся. В Ленинград вернулся уже летом 1945 года.
«Какой-нибудь город выдерживал такое?»
— Такие события не могли не оставить отпечаток на людях. Как изменились вы, как изменились окружающие?
— Я все-таки был в кругу интеллигенции, которая вела себя, очевидно, немножко иначе, может быть, лучше. Я вам говорил, что соседи у нас были Набоковы. Голод все чувствовали, переживали, но какой-то недоброжелательности друг к другу я в это время никак не видел, и такого характера воспоминаний у меня о Ленинграде не осталось. Я жил в Ленинграде в центре города, в интеллигентском районе, между «Пятью углами» и Фонтанкой. Дурного ничего в отношениях между людьми я не видел.
Блокада — одна из самых больших трагедий не только в истории Отечественной войны, но, думаю, и в мировой истории. Я не знаю, какой-нибудь город выдерживал такое? Тогда Чуковский написал великолепные стихи о том, что, когда война кончится, если увидят люди в других краях Земли блокадника, будут ему очень сочувствовать. Но в стране же была война, и трагедии были не только в Ленинграде, поэтому об этом разговора особенно не было.
Во время войны всячески замалчивали эту блокаду, о ней не писали или писали очень мало, а после войны был открыт Музей обороны Ленинграда. В 1949 году его закрыли, и все его экспонаты — 20 тыс. артефактов — выбросили.
Реорганизовать выставку «Героическая защита Ленинграда», появившуюся еще в 1941 году, Военный совет Ленинградского фронта постановил в декабре 1943-го. Собирать коллекцию помогали сами ленинградцы - они передавали в будущий музей свои личные или найденные при разборе завалов в городе вещи. 30 апреля 1944 года при участии командующего Ленинградским фронтом маршала Леонида Говорова состоялось открытие выставки. В первые полгода ее посетили полмиллиона человек.
Выставка насчитывала около десяти тысяч экспонатов, из них около пяти тысяч были образцами вооружения и военной техники. В коллекцию вошел и знаменитый дневник Тани Савичевой, который стал символом блокады.
5 октября 1945 года выставку решили преобразовать в Музей обороны Ленинграда. Эта работа была закончена к 27 января 1946 года - второй годовщине снятия блокады. В 1949 году музей был закрыт - его восстановили лишь в 1989-м. Сегодня он располагается в Соляном переулке Санкт-Петербурга.
