Сегодня мы отмечаем 150-летие Ивана Алексеевича Бунина. Как это часто случается с людьми молодыми, Бунин начинал со стихов: они требуют не столько опыта, сколько чувства. Впоследствии появилась его волшебная проза, которая сродни поэзии.
Первое опубликованное стихотворение Бунина посвящено памяти Семена Надсона, чье имя воплощало тогда трагизм поэтической судьбы. Этот трагизм юный стихотворец как бы примерял на себя, потому что чужая трагедия настоящим поэтом переживается как собственная.
Долгая жизнь Бунина была жизнью настоящего поэта. Он влюблялся, странствовал, жадно знакомился с людьми и с легкостью раздавал свою Нобелевскую премию. Считается, что поэты внимательно относятся к своей биографии, потому что она является частью их творчества. Прозаики в этом отношении, кажется, более беспечны.
Но был и Бунин-прозаик, который во многих воспоминаниях предстает неуживчивым и желчным человеком. В прямом смысле желчным: приступы раздражения у него нередко начинались после еды, когда на состояние мыслей влияет непростой процесс пищеварения. Это был Бунин «Окаянных дней» и убийственных характеристик литературных собратьев.
Был у Бунина и своего рода alter ego. Речь идет, конечно, о Набокове и об их дружбе-вражде. Если бы не почти тридцатилетняя разница в возрасте, они, я думаю, враждовали бы с самого начала. История литературы, словно судья на автогонках, махнула Набокову флажком тогда, когда Бунин был уже далеко впереди. Это подарило им годы приязненных отношений, впоследствии (да и могло ли быть иначе?) разбившихся вдребезги.
Оба — прозаики и поэты, оба — больше прозаики, чем поэты. Уже в эпоху взаимного отторжения Набоков говорил, что ценит Бунина прежде всего как поэта. Такое заявление можно было бы расценить как простодушную декларацию о предпочтениях, но простодушие в числе набоковских качеств не значилось. Шахматисту Набокову, очевидно, казалось, что он ставит мат в два хода: вы, мол, понимаете, что Бунин великим поэтом не является, — а проза его слабее поэзии. В других случаях, впрочем, он подыскивал и более прямые выражения (о взаимоотношениях двух классиков существует исчерпывающее исследование Максима Д. Шраера «Бунин и Набоков. История соперничества»).
Сейчас, когда противостояние, по выражению Лескова, снял «великий примиритель», понятно, что выпады эти характеризуют не столько Бунина, сколько самого Набокова, чья поэзия, на мой взгляд, уступает его прозе. Это во-первых. А во-вторых — у великого стилиста Бунина есть то, чего нет у великого стилиста Набокова: Набоков восхищает, а Бунин — простите за невольную рифму — насыщает. Набоков — пирожное, Бунин — хлеб.
Природа бунинского стиля — как в поэзии, так и в прозе — удивительна. В пору ученичества, когда так хочется разрушать каноны, он был самым что ни на есть традиционалистом. Им и остался. Иным критикам казалось, что подчеркнутый этот традиционализм — что-то вроде запасного пути литературы, выбрав который, остается тихо ржаветь в тупике.
Иван Алексеевич, однако, оставался непреклонен, и избранный им путь в литературе ХХ века оказался едва ли не самым значимым. Та традиционная проза, которая поначалу многих раздражала, под пером Бунина налилась невиданной силой. Озерное спокойствие его текста обнаружило такую мощь, какой никогда не достигали литературные водопады, потому что гармония покоя значительнее шума порогов.
Гармония не означает статики. Под спокойной гладью воды идет свое движение, бьют ключи и сталкиваются течения. Православный, традиционный, подчас патриархальный Бунин бывает в высшей степени эротичным, и эти полюса совмещаются в нем, как совмещаются они в жизни. Его произведения — не отвлеченная конструкция и не ханжеский сюсюк: это действительность во всех ее проявлениях.
Великий Иван Шмелев не понял откровенности любовных сцен бунинской прозы и резко их осуждал. Но ведь иначе он не был бы Шмелевым и не написал, наверное, «Лето Господне». Он касался клавиш в самом высоком регистре, а Бунин использовал всю клавиатуру. Кстати сказать, отношения этих двух людей также были примечательны. В эмиграции Бунин предоставлял Шмелеву кров, а спустя время Шмелев считался соперником Бунина при присуждении Нобелевской премии. Говорят, что не в последнюю очередь победу Бунина обеспечило большее количество переводов.
Судьба уготовала Бунину изгнанничество. Слово эмиграция не передает того трагического смысла, который определил судьбы покинувших Родину после 1917-го. Встречаясь с соотечественниками за границей, я часто слышу от них: «Мы живем на две страны» — и это естественно, как дышать обоими легкими. Другое дело — уехать навсегда, без возврата, разрезать надвое пространство и время. Это ведь не здесь и там, сейчас и тогда, но: здесь или там, сейчас или тогда. Земля раскалывается, уходит из-под ног, и единственное спасение — над ней подняться.
Сейчас, когда противостояние красных и белых в общественном сознании всё больше обволакивается туманом, становится чем-то сродни борьбе гвельфов и гибеллинов, не всем уже понятно, что вызвало полет к небесам — будь то Данте или Бунин. В конце концов, этого можно и не понимать: важно набирать высоту вместе с ними.
Автор — писатель, лауреат литературных премий, доктор филологических наук
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
