Осколки прошлого: заложников из Беслана до сих пор мучают кошмары
16 лет назад название маленького осетинского города Беслан превратилось в синоним горя, боли, трагедии. Для 333 его жителей тот День знаний в 2004 году стал последним. Для остальных начало сентября давно уже не ассоциируется с праздником: это дни скорби и траура. Выжившая в том кошмаре Виктория Кцоева всю жизнь будет носить в голове осколок, который проник в мозг после ранения, полученного во время разрыва снаряда. Врачи сочли, что будет лучше не оперировать ее. А Алан Кулов, побывавший в руках террористов, решил посвятить себя помощи людям и стал врачом. Многие семьи до сих пор не могут вспоминать о тех событиях — в беседе с «Известиями» люди вежливо отказывались что-либо рассказывать. Но каждый год они продолжают встречаться в эти дни с земляками, даже если давно уехали с малой родины.
Виктория Кцоева, 30 лет, живет в Москве. В Бесланской школе оказалась в заложниках вместе с младшим братом Артуром, оба выжили.
Было похоже на розыгрыш
Беслан — очень маленький город. Первая школа всегда была особенно популярной. Когда ты утром идешь, со всеми здороваешься, к школе подходишь — знаешь практически каждое лицо, каждого ребенка, который там учится. Мы были как одна большая семья. Эти три дня навсегда остались с каждым из нас. Я помню каждую минуту.
Когда начались выстрелы, я ничего не поняла. Подумала, что это какой-то розыгрыш — ну, бежит дядька бородатый с автоматом, стреляет в небо. Кто мог предположить, что в маленьком городе случится такой страшный теракт — захват школы?
Мы пришли на линейку вместе с братом. Мне было 14 лет, я переходила в девятый класс. Артур шел в четвертый. Террористы погнали всех в спортзал. С той стороны уйти было невозможно: за мужчиной с бородой появились другие, они всех загоняли в школу. К дверям все бежали, наверное, от страха. Я была на линейке со старшеклассниками, с другого края. Оттуда сначала можно было скрыться, и некоторым удалось. У меня были шлепки на каблуке «рюмочка», и я могла передвигаться только шагом. Мелькнула мысль, что могу скинуть обувь и убежать. Но подумала о брате, развернулась и пошла к спортзалу.
Мы провели в нем двое суток и половину третьего дня. О том кошмаре уже многое рассказали. Я особенно запомнила, как на второй день брату стало плохо — воды же не было, нам никто не давал пить. Я пошла к террористу и попросила: «Вы мне можете, пожалуйста, платок водой намочить? Моему брату плохо». Он был в маске, лица я не видела. Посмотрел на меня и сказал: «Иди, возьми платок, я тебе его намочу». Я вернулась за платком. Другие дети поняли, в чем дело, и начали кидать мне майки, платки, любую одежду, чтобы их тоже намочили водой.
Когда подошла с этой кучей, террорист сказал: «Я намочу только твой платок. Пошли». Я положила все вещи и зашла с ним в тренажерный зал, где были еда и вода для самих захватчиков. Он взял чайник и говорит: «Давай платок». Я вытянула руки с платком, он мне его намочил, я ему сказала: «Спасибо большое», развернулась и пулей выскочила оттуда. Тогда я даже не думала, что рисковала, он мог меня убить. Только сейчас это понимаю.
Там был один террорист, который ногой держал кнопку большой бомбы. Он сидел и разговаривал с женщиной, ее звали Лариса, она в итоге осталась жива. Он ей сказал: «Ты даже не представляешь, как я не хочу убирать ногу с этой кнопки». — «Почему вы это делаете?» — спросила она. — «Ваше правительство не хочет выполнять наши требования». Она ему сказала: «Не убирай, оставь нас всех в живых, не надо этого делать». Он сказал: «Я не могу».
Захватчики сменяли друг друга и держали кнопку. Были те, кто мог пойти на контакт — хоть что-то сказать нам. А другие вообще не разговаривали.
Еще был террорист, который говорил, чтобы мы сидели «зайчиком» — поднимали обе руки над головой. Он был один. Маска у него тоже была, но он ее носил на голове, будто шапку, лицо было видно. И заметно, что он получал какое-то удовольствие, когда командовал нами. «Поднимите руки!» — и все поднимали, слушались его. Он был жестокий.
«Не уйду без сестры»
На третий день в 13:05 произошел взрыв. Прямо перед ним мы с братом пересели к шведской стенке возле входа в тот самый тренажерный зал, «комнату отдыха» террористов. На нее хотя бы спиной можно было облокотиться. Прямо над нами висела бомба. Буквально через 10 минут рвануло. Это всё было так быстро. Поднялся ужасный крик, весь спортзал заволокло дымом. На меня что-то посыпалось сверху, какое-то серое вещество — привязанная к шведской стенке бомба оказалась муляжом. Если бы это была настоящая бомба, я бы не выжила.
Люди во время траурных мероприятий в спортивном зале школы №1
Я схватила своего брата, и мы забежали в тренажерный зал. За нами еще человек 10–15. Там был кран с водой и лежали всякие конфетки, финики. Нам удалось немного попить и поесть. Потом пришел террорист и сказал: «А сейчас вы все собираетесь, и мы пойдем в столовую». Тогда я вышла вновь в спортзал, там уже лежали трупы.
Когда начали освобождать заложников, в столовой взорвалась граната… Нет, не могу точно сказать, что взорвалось, но крикнули: «Ложитесь!», — и я собой прикрыла брата. Мне в лицо, в лоб попал осколок, и я потеряла сознание. Брат твердил: «Вика, открой глаза, не спи!» Я на него смотрела, просто говорить ничего не могла. Открывала глаза и отключалась. В какой-то момент открыла и увидела спецназ. С облегчением подумала, что мы будем спасены, и отключилась вновь. Смутно помню, что спецназовец взял меня на руки и передал кому-то в окно. Слышала еще крик: «Машину, быстрее машину!»
Уже потом, по прошествии лет я узнала, что меня спасли только благодаря брату. Он сказал спецназовцам: «Я не уйду без своей сестры. Сначала мою сестру заберите, потом я пойду». Ему говорили: «Она умерла, мы ее потом передадим». «Нет, она жива, она глаза открывает. Пожалуйста, сначала ее, потом меня», — попросил он.
С осколком в голове
5 сентября меня перевезли на большом самолете МЧС в Москву, в клинику им. Сперанского. Я там пролежала почти три месяца.
«Осколочное ранение головного мозга» — такой был диагноз. Операцию решили не делать, сказали, что вокруг осколка должна образоваться капсула, и я смогу с этим жить. Со мной была мама (наши родители 1 сентября работали, поэтому остались живы). От нее я узнавала, кто погиб. Она не сразу мне всё рассказывала, с осторожностью и дозированно. Я потеряла свою подругу, для меня это было шоком. Я очень долго не могла поверить, что ее больше нет. Некоторые гибли целыми семьями. Наши соседи повели дочку в первый класс. На руках держали младшего ребенка. Никто из них не выжил.
Доучивалась я не в Беслане. Тогда же все помогали пострадавшим в теракте, мне повезло перевестись в лицей в Подмосковье, в поселке Кораллово за Звенигородом.
В вуз поступила в Москве, окончила Государственный университет управления и с тех пор уже восемь лет живу и работаю в столице. Брат живет вместе со мной. Ему 25 лет. Он окончил в этом году магистратуру, до этого — бакалавриат Российского университета дружбы народов, юридический факультет.
Я могу нормально разговаривать о тех событиях, мне кошмары не снились. А брат тогда долго не мог спать один. Иногда начинал волноваться: «Вы не видите, вон там по крыше террористы ходят?» О пережитом в спортзале он не заговорил ни разу за 16 лет.
В Беслане я бываю, но никогда больше не оставалась там на первые числа сентября. Один раз, может быть, в конце девятого класса, когда я приехала туда, решила сходить в свою школу. Зашла в спортзал и сразу почувствовала тот запах: пота, крови и всей этой бомбежки, стрельбы. Мне кажется, там всё было пропитано им. Сразу вспомнила каждую деталь. Это было просто… Ужас — это даже мягко сказано. Больше я туда не ходила.
Алан Кулов, 27 лет, живет в городе Радужный Тюменской области. В школе был с младшим братом Олегом, тот погиб.
Я бы мог убежать, но не стал
Я окончил мединститут во Владикавказе. Сейчас у меня есть жена, 5 сентября исполнится девять месяцев нашему сыну Давидику. Дети — это хорошо, это новая жизнь. Именно Беслан подтолкнул меня к тому, чтобы стать врачом. После случившегося просто хотел защищать обычных людей. Собирался стать военным, даже спецназовцем, но из-за полученных в той школе травм не смог. У меня была черепно-мозговая травма — огнестрельное ранение в голову. Осколок попал в желудочек мозга. В России тогда извлечь его не смогли, таких операций не проводили. В 2005 году администрация Беслана собрала деньги, и меня прооперировали в клинике «Шарите» в Берлине.
В том страшном 2004 году я перешел в шестой класс. На линейку я пошел с братом, который был младше меня на три года, и дедушкой. Дедушка нас только до ворот довел, дальше мы с братом пошли к своим классам.
У меня была возможность убежать, когда начали стрелять. Я интуитивно начал двигаться в сторону задних ворот. Скорее всего, если бы поторопился, убежал. Но брата погнали в спортзал. Уйти без него я не мог.
Милость смертницы
В спортзале вначале было очень душно. Нас всех прижали к одному углу, дышать было нечем. Старшеклассников заставили выбить форточки.
Один человек возле меня начал громко успокаивать людей на осетинском, чтобы те слушались, не нервничали. Это не понравилось захватчикам, и они его убили.
Вначале носили воду, я даже один раз попил, хотя на тот момент вообще не хотел. Потом в следующие дни очень хотелось пить. Только один раз нам кинули мокрые тряпки. Я очень просил у девочки рядом, хотел приложиться к тряпке, но она не дала.
По террористам было видно, что они пришли сюда умереть. Шахидка мне дала сухофрукты. Известно, что одна из смертниц взорвалась. Не знаю, та ли, которая меня кормила. Я лично думаю, что женщина просто не хотела детей убивать, поэтому взорвалась.
Еще был один террорист, он немного знал осетинский. Мой одноклассник постоянно просил его отпустить, и этот человек успокаивал: «Вас отпустят, не переживай. Всё будет нормально».
Жестокие тоже были. Женщина-заложница пыталась поговорить с одним, он прямо на нее нацелил оружие, целился ей прямо в голову. Она взяла дуло рукой и говорит: «Стреляй!». Он убрал оружие.
Он с нами
Вначале я очень надеялся на спасение, молился Богу. Когда жажда начала одолевать, я просто ждал конца. На третий день случился взрыв. Мы с братом были недалеко друг от друга, но не вместе.
Я практически ничего не помню после взрыва. Помню только голос мамы в скорой помощи. Папа говорил, что я рассказывал, как видел оторванные конечности, но этого я тоже не помню.
Потом узнал, что во время взрыва брат погиб.
Мои родители очень тяжело это переживали. Ушли в себя. У меня была младшая сестра Диана. Она тогда еще не ходила в школу. После трагедии ей стали уделять очень мало внимания. Мне всегда было очень жалко ее, она ведь была совсем маленькая.
После теракта мама родила еще двух девочек — Ангелину и Милану. Их появление как раз и помогло всем нам снова встать на ноги. Брата мы никогда не забываем. Все его дни рождения справляем. После трагедии нам все помогали: и Россия, и весь мир.
Многих после теракта несколько лет мучило чувство ненависти. Только со временем можно было понять, что у терроризма нет национальности. Терроризм не лечится. Это уже не люди.
