«Природный источник коронавируса давно найден»
Уже ясно, что XXI век будет посвящен постоянному мониторингу серьезных биологических угроз, включая коронавирусы. Ведь ни одной подобной природно-очаговой инфекции человечество еще не победило, рассказал в интервью «Известиям» заведующий лабораторией экологии микроорганизмов ДВФУ Михаил Щелканов. Кроме того, вирусолог поделился мнением о том, как именно зародилась пандемия и почему можно с уверенностью говорить о найденном природном источнике SARS-CoV-2.
— Научные данные говорят о том, что основным хозяином нового коронавируса являются летучие мыши. Они ведь водятся и в России?
— Конечно. Не только водятся, но и в большом разнообразии видов — ушаны, кожаны… И у них тоже есть свои вирусы, которые нужно изучать.
— Где они в основном живут?
— Везде, даже в больших городах. Хотя в Москве, думаю, найти их всё же сложно, а вот в Московской области точно можно. И даже много. Летучие мыши имеют всесветное распространение, на севере они встречаются до лесотундры и даже тундры. Но очень важно, что плотность популяции летучих мышей в Северной Евразии гораздо ниже, чем в Восточной и Юго-Восточной Азии, в тропических и экваториальных зонах.
— Но всё же те летучие мыши, которые обитают в южных и срединных провинциях Китая, другие?
— Да. Проблема в том, что наши летучие мыши недостаточно изучены в вирусологическом отношении. Мало кто знает, что именно насекомоядные летучие мыши являются природным резервуаром бешенства, ряда других вирусов. Конечно, описаны вирусы северокавказских летучих мышей 1-го и 2-го типа, вирус Иркут и так далее. Однако серьезно и планомерно на всей территории нашей страны их никто не изучал. Например, на Дальнем Востоке регулярные (вне зависимости от проектной конъюнктуры) эколого-вирусологические исследования в отношении летучих мышей проводят только возглавляемые мною лаборатории: в ФНЦ биоразнообразия ДВО РАН и в Дальневосточном федеральном университете. А вот китайцы за своих летучих мышей с 2002 года (когда вспыхнула эпидемия SARS. — «Известия») взялись серьезно. Они уже тогда развернули целую сеть лабораторий, которые принадлежат не только министерству здравоохранения Китая, но и Китайской академии наук.
— Сколько лабораторий в этой сети?
— Они раскинуты по всей стране. И надо еще понимать, что многие из них по размерам соизмеримы с российскими институтами. Например, знаменитая Уханьская лаборатория, которая принадлежит, кстати, Китайской академии наук, очень большая. Она работает по первой группе биологической опасности, то есть ученые могут изучать самые опасные вирусы, у них для этого есть всё. У нас же Российская академия наук, как известно, вообще лишена возможности управлять научными организациями, а в системе Минобрнауки нет ни одной лаборатории по первой группе биологической опасности. В России с такими вирусами могут работать только в новосибирском «Векторе» и Загорском институте Министерства обороны (48-й Центральный научно-исследовательский институт Министерства обороны РФ, или НИИ микробиологии МО РФ. — «Известия»). Восточнее Новосибирска вообще нет ни одной лаборатории, которая имела бы право и возможности полноценно экспериментировать с патогенами первой группы биологической опасности. А они нужны, так как уже абсолютно ясно, что XXI век будет посвящен постоянному мониторингу серьезнейших биологических угроз, включая коронавирусы.
— Вы хотите сказать, что мы никогда не сможем победить SARS-CoV-2 или что другие коронавирусы также смогут перейти межвидовой барьер?
— Пока человечество не победило ни одну природно-очаговую инфекцию, к которым относится и новый коронавирус. Так что мы и дальше будем страдать. Единственная возможность как-то минимизировать потери от природно-очаговых инфекций — наладить их масштабный плановый мониторинг.
— А разве оспа — это не природно-очаговая инфекция?
— Нет. Натуральная оспа не была природно-очаговой, именно потому мы ее и победили. Это был чистый антропоноз, резервуаром этого вируса являлся человек. Если бы это был природно-очаговый вирус, мы бы не смогли с помощью вакцинации полностью эрадицировать этот вирус.
— Но ведь он встречается и у обезьян?
— Да, и это угроза. Вирус оспы обезьян является другим биологическим видом из того же рода ортопоксвирусов, однако он всё чаще и чаще проникает в человеческую популяцию, хотя еще не до конца адаптировался, поэтому не вызывает эпидемических вспышек. Уже сегодня известны эпизодические случаи его единичных передач от человека к человеку. Если предположить, что вирус оспы обезьян — а так и произойдет рано или поздно — адаптируется в человеческой популяции и будет циркулировать и в обезьянах, и в людях, мы уже не сможем побороть его тем же способом, как и натуральную оспу. Единственный вариант — вакцинировать так же, как при натуральной оспе, всё человечество и уничтожить всех обезьян, что вряд ли представляется возможным.
— Коронавирус мог без промежуточного хозяина перейти сразу к человеку?
— Мог и сразу, просто вероятность небольшая, хотя летучие мыши тоже млекопитающие. Однако они существенно отличаются от всех остальных представителей этого класса животных. Достаточно сказать, что они единственные среди млекопитающих способны к активному полету.
Продажа летучих мышей на рынке в Индонезии
— Но ведь их едят в Китае, поэтому вирусы могут перейти напрямую?
— Рукокрылых действительно используют в пищу в местах их массового обитания. Я и сам их пробовал. Правда, это был крылан, представитель другого подотряда рукокрылых. Крыланов еще называют летучими собаками и летучими лисицами.
— Было вкусно?
— Я бы так не сказал. Совсем другое дело — панголины. Они едят насекомых, а мясо всех насекомоядных, как считается, является особенно вкусным. Кроме того, разные части тела панголина, несмотря на то что эти животные занесены в Красную книгу, представляют особую ценность для китайской медицины. Порошок из кожных чешуй панголинов, не имеющих ничего общего с чешуей рептилий, считается идеальным средством от всей онкологии, мясо и кости тоже обладают якобы лечебным действием. В общем, криминальная торговля панголинами процветает. Они, как правило, имеются на любом wet market (зоогастрономический рынок в Юго-Восточной Азии), где животных продают живыми, но не для удовольствия, а для еды. Живыми, потому что в условиях тропического и экваториального климата сохранить мясо очень сложно. Куча животных там продается из-под полы, в том числе и панголины. Думаю, там они и встретились с летучими мышами, хотя нельзя исключать, что это могло произойти и раньше, непосредственно в ареале обитания панголинов, но для верификации этой гипотезы не хватает эколого-вирусологических данных.
— Каким вам кажется самый возможный вариант возникновения пандемии, которую мы сейчас переживаем?
— Мне кажется, что SARS-CoV-2 перешел от летучих мышей к панголинам, а потом уже к человеку.
— Но ни в летучих мышах, ни в панголинах абсолютно идентичного штамма найти не могут.
— Его и не найдут.
Панголин в одном из центров передержки диких животных в Китае
— Почему?
— Потому что уже нашли. Те варианты вируса, которые мы сейчас находим в летучих мышах, на 98–99% совпадают с SARS-CoV-2. Этого за глаза достаточно. Нам главное установить, что обнаруженный патоген именно этого вида, а вид может отличаться на 5% и даже на 7%. В силу высочайшей изменчивости этого коронавируса мы можем только предполагать, кто был предковым вариантом. Наивно пытаться найти стопроцентное совпадение. Даже если вы возьмете больного и выделите несколько вирусов из одной только его клетки, это уже будет некое облако вариантов. Ну и какой из вариантов в одной клетке вы примете за основной? Вирусолог, биоинформатик, биотехнолог, иммунолог и инфекционист могут выбрать разные варианты, исходя из различных целеполаганий.
— А почему тогда специалисты, оценивая вероятность искусственного или естественного происхождения, рассуждают о вставках? Например, той самой фуриновой, которая кажется такой подозрительной для многих ученых. Тогда, получается, какие угодно могут быть вставки в вирусах и где угодно?
— Об этом обычно рассуждают не вирусологи, а молекулярные биологи, активно работающие в области вирусологии. Современный вирусолог должен тоже, конечно, владеть молекулярно-генетическими методами, но только методом при сохранении вирусологической парадигмы. Это большая разница. Молекулярные биологи, при всем уважении к специалистам этого профиля, без которых в принципе невозможен прогресс человечества, не впитывают вирусологическую парадигму, которая формируется при работе с живым вирусом на биологических моделях и в процессе эколого-вирусологических исследований.
— В чем же принципиальная разница?
— Когда работаешь с молекулярными конструкциями, ты четко знаешь, с чем имеешь дело. Это не вариант естественной инфекции. Они работают в рамках другой, детерминистской парадигмы. Когда молекулярный биолог обнаруживает вставку, первая мысль: «Откуда она тут взялась?» Они привыкли сами делать эти вставки и делеции, заниматься точечным мутагенезом. С точки зрения вирусологии любой вирус существует исключительно в форме популяции, в форме, если хотите, облака генетических вариантов, которые по-разному взаимодействуют не только с хозяином, но и друг с другом. Будучи помещенным в конкретные условия, это облако начинает селектироваться в зависимости от внешних условий. Есть даже специальный термин «квазивид» — это облако вариантов, которое пришло в динамическое равновесие с определенными условиями. А есть такое понятие в биологии, как конвергенция, — это когда помещенные в одни и те же условия живые организмы начинают быть похожими друг на друга вне зависимости общности их происхождения.
Вирус SARS-CoV-2 под микроскопом
— То есть штамм вируса — это целое облако вариантов?
— Да, именно так. Продолжая выбранную систему аналогий, штамм — это часть гигантского природного облака вариантов, которая оказалась выхвачена в процессе изоляции и помещена в более узкие лабораторные условия.
— Но если всё же представить, что какой-то злодей хочет создать боевой штамм вируса, то есть биологическое оружие, значит, он должен создать облако вариантов? Сможет ли он это сделать молекулярно-генетическими методами?
— Молекулярно-генетические конструкции работают in vitro (в пробирке). Как только у вас будет достаточно большая даже клеточная популяция, это облако разрастется, и уже не факт, что оно сохранит свои патогенные свойства. Создание такого облака, которое устойчиво бы сохраняло требуемые свойства (например, патогенность), — вещь еще более сложная, потому что необходимо не просто осмыслить многообразие внутренних взаимодействий этого облака вариантов, но на основе этого понимания вырастить новое облако, которое будет сохранять нужные свойства в естественных условиях.
— Но всё же его возможно создать?
— Теоретически да. Но тогда нужно создать в лабораторных условиях целую экосистему, выпускать туда нужные вирусы и осуществлять контроль. В принципе это возможно, наверное, но я таких примеров не знаю. Кроме того, зачем специально усиливать патогенность вирусов, когда есть уже готовые в природе? Необходимо лишь выбрать подходящее облако вариантов и сделать из него правильную выборку. Вот, например, вирус натуральной оспы сейчас продолжает сохраняться в живом виде на охраняемой территории специально для того, что если вдруг где-то возникнет вспышка, сравнить образцы и быстро сделать вакцину. Или вспомним начало событий с SARS-CoV-2: молекулярные биологи очень быстро разработали и диагностикумы, и вакцинные препараты, но потребовались живые вирусные штаммы, чтобы довести их до необходимого совершенства.
— Кстати, о вакцине. Сейчас завершились первые испытания на людях российской вакцины, разработанной в Центре Гамалеи. Их проводили на двух группах — в военном госпитале Бурденко и в Сеченовском университете. Говорят, что разработанная вакцина может поступить в гражданский оборот в середине августа. Что вы думаете об этих испытаниях?
— Эта вакцина появилась быстро, потому что она генно-инженерная. Для меня более надежным вариантом представляется инактивированная, на основе реальных штаммов, на создание которой потребуется, к сожалению, больше времени.
