Иосиф Бродский если и не самый читаемый, то самый известный русский поэт рубежа столетий. Он не писал афоризмами, но так случилось, что по крайней мере одна его строка в последние недели повторяется и письменно, и устно как заклинание. «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку». Наверняка немалая часть людей, произносящих ее, больше из Бродского ничего не знает. 80 лет со дня рождения — уместный повод поговорить о том, что он написал еще, чем известен, почему его личность и творчество постоянно вызывают споры, зачастую переходящие в ожесточенную перебранку.
Александр Твардовский, будучи редактором «Нового мира», говорят, часто успокаивал симпатичных ему авторов, чьи произведения не мог опубликовать: «Главное, чтобы на складе было». Подразумевалось: придет время — напечатаете.
Напечатать мало: почти всё напечатанное очень быстро исчезает под слоем нового. Но оно всё же существует — есть на складе мировой культуры. И, случается, становится необходимым, поддерживает, подпитывает силой. Так случилось и с этой строчкой Бродского, которая стала символом так называемой самоизоляции. Да и стихотворение в целом можно читать и как трагическое, и как ироническое. И, конечно, провидческое: «Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были. / Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели, / Слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся / Шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса».
Бытует мнение, что Бродский поэт очень сложный, мало кому по зубам. Его почитатели из интеллектуальной элиты такую точку зрения активно поддерживают и укрепляют. Мол, цитирование отдельных строчек — моветон: если уж начал, нужно прочесть стихотворение по памяти целиком. Может быть, и правильно. С другой стороны, «элитарность» Бродского многих отпугивает, им страшно раскрывать его книги.
Бродский разный. Он и действительно элитарный, как в ранней поэме-мистерии «Шествие» или в позднем «Тритоне». Он и народный во многих стихотворениях, написанных в ссылке, и в своей любовной лирике. У него есть и тюремное, и футуристическое, обэриутское... Есть и просто гениальное, как, например, маленькая поэма «Бабочка». Да, он разный.
Знаю немало людей, в том числе умных и не чуждающихся мировой культуры, которые не то что не любят стихотворения Бродского, а просто ненавидят. В этом мне чудится зависть. Бродский еще совсем молодым нашел ту эпическую интонацию, которая даже незначительным вроде бы, так называемым мелким стихотворениям придает вес и объем. Эту интонацию невозможно повторить. Точнее, ее пытаются повторять, и становятся эпигонами Бродского. Не больше.
И, конечно, мысль. Бродский разгонял свою мысль, отпускал ее вдаль, в дебри, в плавания по собственному подсознанию, по смыслам, по миру реальному и на ходу придумываемому… Наверное, неспроста в юности он хотел стать моряком, а одно из первых его стихотворений называется «Пилигримы», а в нем есть строки: «И, значит, остались только / Иллюзия и дорога». Пророческие слова о своей судьбе.
Бродский родился и жил в Ленинграде. Ездил в другие города, поработал даже в геологической партии в Якутии, но до поры до времени ничего не предвещало его скитальничества. Это должен был стать домашний, кабинетный стихотворец. Умный, образованный, искусственный. Живущий в выдуманных Риме, Женеве, Мекке, Монте-Кассино…
Лепить из него настоящего поэта стала власть. О причинах для суда над Бродским в начале 1964 года написаны десятки и десятки статей. И всё равно непонятно, почему был выбран именно он, уже хорошо известный в литературном мире Ленинграда и Москвы, признанный очень талантливым и чуть ли не гениальным многими тогдашними классиками советской литературы; почему суд был явно показательным, приговор за тунеядство максимально суровым — пять лет принудительных работ в отдаленной местности… Остается только процитировать то ли на самом деле сказанные, то ли приписываемые Анне Ахматовой слова: «Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял».
Конечно, осуждение за тунеядство, особенно в то «оттепельное» время, было позором. Но сам поэт вскоре воспринял ссылку в Архангельскую область как благо. Ею он словно причислялся к настоящим. Даже его любимый Баратынский вскоре после суда над декабристами сослал себя подальше от столицы… И позже Бродский неизменно с теплотой вспоминал о полутора годах, проведенных в деревне Норинской, называл их лучшим периодом своей жизни. Кажется, не лукавил, не корчил из себя рафинированного интеллектуала, побывавшего «в народе».
Письма за подписями Чуковского, Паустовского, Федина, Ахматовой, Маршака вернули Бродского в Ленинград. Но в 1972 году ему настоятельно рекомендовали покинуть СССР.
Есть три типа эмигрантов так называемой третьей волны. Единицы высылались после ареста, откровенно насильственно, как Александр Солженицын, большинство во что бы то ни стало хотели вырваться из «советского концлагеря», но многих к эмиграции вынуждали. Ставили перед выбором: или уезжаешь, или психушка, зона. Среди этих «многих» оказался настоящий цвет русской мысли, культуры; они не были откровенными и убежденными диссидентами, но хотели или толики свободы, или небольших изменений в экономике, политике. Чахнувший СССР словно бы ускорял свою смерть, выкачивая из страны «сливки общества».
Многие исследователи жизни и творчества Бродского приходят к выводу, что он не хотел уезжать. Он нашел средства зарабатывать на жизнь в Ленинграде, публиковал на Западе стихотворения без «политической окраски», и публиковал потому, что не публиковали здесь… Диссидентом он не был — был поэтом.
За несколько дней до отъезда он написал письмо Брежневу. Не буду его цитировать, советую прочесть: на мой взгляд, это одно из лучших произведений Бродского, даже если писал он его для имиджа, для истории. Но все равно это очень сильные слова поэта государственной власти. Кстати, позже почти каждое предложение этого письма Бродский подтвердит стихотворением.
Формально он уехал в США и жил там до своей смерти в 1996 году. А на самом месте метался. Швеция, Италия, Ирландия, Франция… Его преследовала «иллюзия и дорога». Не отпускала, гнала.
В 1987 году Бродский получил Нобелевскую премию. Как гражданин США. Академики Нобелевского комитета читали его произведения на английском или шведском. Но почти всё он написал по-русски. Значит, наш.
Автор — писатель, лауреат литературной премии «Ясная Поляна»
Позиция редакции может не совпадать с мнением автора
