Молельня общего режима

Поговорка «От тюрьмы да от сумы не зарекайся» сегодня звучит жестче: «Сесть может каждый». В мужской исправительной колонии №2 в поселке Поназырево Костромской области народ разный и статьи разные — от хулиганства до убийства, а ходка у всех первая: рецидивисты в других зонах. Большинство — ребята лет 20 с небольшим и надеются вернуться к семьям и к работе, хотя тех, для кого криминальная субкультура — родной аквариум, тоже хватает. Многие не удосужившиеся учиться на воле заканчивают здесь среднее образование или осваивают азы профессии.

Лязг железных запоров, конфискация мобильного — и «вольняшка» внутри. «Вас поразит обыденность», — предупреждают на входе. Действительно: невольный поиск примет «Архипелага ГУЛАГ» ни к чему не приводит. Не похоже. Именно обыденность подступает к горлу осужденных после проведения здесь нескольких лет — тем более что только 200 из 900 зэков в колонии заняты чем-то производительным: рабочих мест и мощностей не хватает.

— Где сейчас 700 неработающих? — допытываюсь у начальника колонии Олега Бачерикова, обнаружив в кузнице, столярной и сувенирной мастерских по несколько предельно вежливых осужденных. Бачериков начинает перечислять:

— Там — 50, там — 120: благоустройство территории, самообслуживание, «воспитательные мероприятия по графику.

Числа не сходятся. Неудивительно, что некоторые зэки целые дни проводят в храме. Работающие, впрочем, молятся тоже.

Руководство понимает, что годы фактического битья баклуш вряд ли можно назвать исправительной системой. Это до перестройки тут был свой ж/д тупик, делали павильоны «Ветерок» для Москвы, приняли огромный заказ к Олимпиаде-80. А теперь собираются сажать овощи на месте недавно демонтированной пилорамы. Морковкой и свеклой себя обеспечивают; расширяется швейный цех, выпускающий наволочки для армии и жилетки для продажи на воле. Осужденные, которым приходится компенсировать причиненный ущерб, работают. Остальные — только если очень хотят.

О проблемах колонии в поселке, где зона — градообразующее предприятие, беспокоятся, как о своих. Здесь работает поговорка «полпоселка сидит, полпоселка охраняет».

Место для уединения

«Объект номер 13» в колонии — православная церковь, посвященная святому Иоанну Кронштадтскому. Всего в исправительной системе России к началу этого года действовали 523 православных храма и 705 молитвенных комнат; строятся они не на бюджетные деньги. Церковь в поназыревской колонии возводили всем миром, в том числе миром воровским — с подачи одного заключенного «в авторитете». Свечи (их здесь режут пополам) и все необходимое жертвует в колонию приход поселка, пытаясь одновременно достроить собственный храм.

— Только через четыре года служения осужденные по-настоящему меня приняли, — вспоминает протоиерей Евгений Кетов. Сначала на еженедельной службе исповедовались 3–4 человека, теперь — 15–20. В праздники храм полон: человек 50–60, а иногда и половина зоны пройдет — хотя бы свечку поставить.
Протоиерей Евгений Кетов в алтаре храма в колонии

— Часто люди приходят в храм просто побыть наедине с собой, — говорит Игорь Иванцов, староста-заключенный.

Осужденные прихожане ежедневно молятся и без священника: после утренней проверки около двух часов, вечером — еще дольше. Таких молитвенников человек пять. «Это же, — говорю, — монастырь получается, а не зона». «Это было бы очень хорошо!» — смеется батюшка. Игорь Иванцов уже решил после освобождения стать монахом. Его речь пересыпана благочестивыми штампами, но когда он говорит: «Слава Богу, что посадили, без этого я бы к церкви не пришел, а теперь хоть на 25 лет», — в его образе проявляется настоящая серьезность.

У профессионального иконописца Алексея Соловьева — отдельная мастерская. Замначальника ИК-2 Алексей Глущенко комментирует: осужденный Соловьев трудоустроен в колонии как художник — мало ли какую табличку надо нарисовать. Темпера, сусальное золото — это слова с воли, а здесь для икон мешают гуашь с яичным желтком. За оставшиеся до освобождения два месяца Соловьев хочет закончить иконостас для будущего поназыревского храма, хотя некоторые образы пока лишь намечены карандашом на доске.Алексей Соловьев написал первую икону в 20 лет, учился иконописи в подмосковной Дубне и собирается продолжать работу после освобождения

— Я вижу, как люди меняются, — радуется протоиерей Евгений Кетов. Решившим креститься велит готовиться и читать: «Нам спешить некуда». Фильм об устройстве храма («это клирос, это хоругвь») наверняка уже выучен осужденными наизусть.

— Молодые ребята, полные жизненных сил и энергии, стремящиеся к добру, — неожиданно характеризует подопечных батюшка. Жалующихся на невинное осуждение священник практически не встречал.

Свободу — совести

Татарин с 10-летним сроком Саяр Галлямов на воле делал мягкую мебель — а в зоне сшил для храма облачения на престол и жертвенник. Он постоянно обсуждает с батюшкой Евангелие, но о крещении не заговаривает. «Я бы не сказал, что он верен исламу, он просто ищущий человек», — считает священник. Саяр давно снял цепочку с полумесяцем, он не прочь порассуждать о «либеральной» и якобы прозападной политике патриарха Кирилла.

— Как вы считаете, мечеть в зоне нужна? — спрашиваю священника.

— Да, нужна, — набрав воздуху, решается произнести он. — Верующий верующего всегда поймет. Самое страшное — неверующий. Мусульмане задавали имаму вопросы, например: можно ли нарушать режим ради намаза? - оказалось, нельзя

Весной на зоне была открыта исламская молитвенная комната (этнических мусульман здесь около 200). Имам из Костромы провел молитву — и больше его пока в колонии не видали. Некоторые мусульмане идут к православному священнику: я побил жену, она написала заявление, меня посадили… что дальше? Священник отвечает: простить. Я поражаюсь: он жену побил, ему же ее и простить? Батюшка оправдывается: если от сердца простит — больше бить не будет.

— Человек 20, в основном молодежь, ходят совершать намаз пять раз в день, — рассказывает 30-летний Фарид Бобокалонов из Таджикистана, попавший в колонию за разбой. — Мы и других соотечественников стараемся привлекать к этому. И Рамадан в колонии соблюдаем.

Улыбчивый Фарид не работает: его экономическое образование здесь неприменимо, а шить или выращивать овощи за 500 рублей в месяц он не согласен.

— Жена-то на свидания ездит, деньги на дорогу тратит, ребенка содержит… Понимаете? — Понимает. Улыбается. Работать — не хочет. Намаз — пожалуйста.Заместитель начальника колонии Алексей Глущенко на лавочке, выкованной осужденными, с деревянными розами, изготовленными в сувенирной мастерской

Добровольное дело

Евгений Кетов утверждает, что ему удается ровно общаться и с «хулиганами», и с теми, кто сидит за тяжкие преступления. «Зона — место, где все твои поступки и мысли на виду. Лукавство замечают сразу», — говорит протоиерей. Он, кстати, никогда не спрашивает, что его собеседник натворил.

— Если, не дай Бог, осужденных начнут собирать на мои беседы насильно, — все пропало, — говорит священник. — Тогда даже те, кто интересовался, оттолкнутся. — Только на Крещение он окропляет все помещения, а купель со святой водой ставит в общей столовой.

Администрация колонии согласна: вера — дело добровольное.

— Многие осужденные думают, что люди в погонах — с другой стороны баррикады. Батюшка — совсем другое, он пришел им помочь. Если начать на встречи с ним собирать по отрядам — они станут воспринимать его так же, как нас, — считает сотрудница Костромского ФСИН Ольга Юдина.

— Невольник — не богомольник, — повторяет заместитель начальника колонии Алексей Глущенко.

Неуставных отношений типа армейской дедовщины в колонии и так нет, — уверяют они, — и последнее самоубийство было полтора года назад. Последний побег — в незапамятные годы. А что мужики себе вены режут — так то не суицид, то шантаж администрации. Среди верующих такого нет.

За несколько лет служения протоиерея Евгения Кетова у него вырос целый помянник с именами освободившихся. В 2010 году вышел Антон — в колонии он был старостой храма, а теперь учится на втором курсе строительного института и задумывается о крепкой православной семье. Александр, освободившись, уехал на родину в Архангельск, но через некоторое время попросился в Поназырево — жить и помогать при храме. Правда, недолго выдержал предписанную трезвость. Владислав, бывший старостой храма, говорил, что через пять лет за колючей проволокой у него наладились отношения с женой и ребенком — благодаря православию. Приезжая на трехдневные свидания, супруга видела, как меняется муж. Кстати, качели и песочница феерически смотрятся на фоне колючей проволоки — они установлены у входа в зону… Но нередко приходят в колонию и запросы о том или ином сидельце, если тот снова нарушает закон.

Когда мы выходим, у ворот ИК начальника ждет мужчина: он представляет протестантскую евангелическую церковь и хочет проводить беседы с осужденными. Свобода проповеди в колонии имеет пределы, ограниченные соглашениями ФСИН с религиозными организациями, так что евангелиста отправляют за разрешением в Кострому. От сект умы осужденных защищены колючей проволокой.

— Моя мечта — чтобы сотрудники и осужденные молились вместе, — говорит отец Евгений Кетов. — Тогда вся зона коренным образом переменится.