Должен ли человек сопротивляться уходу из этого мира или же смириться — как с неизбежностью? Чем заполнить пустоту, которая образуется со смертью художника, творца? Эти вопросы связали самые разные спектакли — Марка Захарова и Эймунтаса Някрошюса, Пиппо Дельбоно и Томаса Ричардса. Все они были показаны на фестивале «Балтийский дом», завершившемся вчера в Петербурге. Один из самых авторитетных смотров России в этом году проводится под эгидой Театральной олимпиады.
Фестиваль стартовал еще до смерти Марка Захарова — его постановкой «Фальстаф и принц Уэльский». Ленкомовские артисты разыгрывали «фантазию на тему шекспировских комедий и трагедий», зрители получали свою порцию радости от встречи с любимой труппой; и кто мог подумать, что вскоре страна облачится в траур по мэтру. Недавнему уходу другого мастера, Эймунтаса Някрошюса, была посвящена отдельная линия «Балтийского дома». Фестиваль, для которого Някрошюс был одной из ключевых персон, почтил его память выставкой в фойе театра. Можно было увидеть вблизи вещи из культовых спектаклей — железный диск из «Гамлета» или чан трех ведьм из «Макбета» — и изумиться, что это уже стало классикой.
А с другой стороны, зрители могли убедиться: искусство Някрошюса живо. «Балтийский дом» показал два его спектакля, которые Петербург еще не видел, — это «Сукины дети» Клайпедского драматического театра и «Венчание» Национального театра Польши. В программу вошли и постановки, созданные и сыгранные учениками Някрошюса: «Братья Карамазовы» Сильвы Кривицкиене (вильнюсский театр-студия «Теомай») и «Предметы» Паулюса Маркявичюса (вильнюсская Лаборатория искусства и науки). Очевидно, что ученики Някрошюса совсем не похожи на него, он не делал своих копий.
После ухода Някрошюса литовским театральным режиссером номер один стал Оскарас Коршуновас: так, по крайней мере, видится из России. В Петербург приехал его «Тартюф» Национального театра Литвы — взгляд на Мольера через реальность театра, с одной стороны, и приметы нашего времени — с другой. Первое удалось лучше второго: актеры Коршуноваса то входят в своих персонажей, то «выглядывают» из них, обращаются к залу от своего лица, происходящее на подмостках сливается с закулисьем, откуда ведется онлайн-трансляция; всё это проделывается лихо, с удовольствием. Но попытка сказать что-то на злобу дня оборачивается плосковатой публицистикой, умозрительным обличением «тартюфизма» как «популизма».
В спектакле «Из подполья: ответ Достоевскому» итальянского Центра Ежи Гротовского и Томаса Ричардса тоже два вектора. Режиссер Ричардс соединил драматический план, сочиненный по мотивам «Записок из подполья», только в фарсово-гротескном ключе, с планом «ритуальным» — артисты очень красиво поют, скорее всего, обрядовые песни, выражающие отношение человека к смерти. Перед нами то персонажи, отдаленно связанные с русским писателем, которые убегают от смерти, пытаются ее обмануть, то люди, выпевающие своего рода гимны примирения с ней. Текст Достоевского сопротивляется этому, слово его не звучит, «ритуальное» побеждает. Но это хотя бы красиво.
Простодушный ритуал прощания с жизнью представляет собой «Барокко» театра «НоНо» из Марселя. Хотя название спектакля Сержа Нуайеля и указывает на конкретный стиль и эпоху, по структуре он больше напоминает о средневековых действах. Воплощен процесс разлучения души с телом: главный герой, обнаженный пожилой мужчина, умирает и видит различные образы, входящие с ним (его душой?) в диалог. Будь то сама смерть, выпевающая что-то и вышагивающая на котурнах, или блистательное трио эксцентричных богинь судьбы: ими стали лысые бородатые мужчины, одетые по принципу «мужской верх, женский низ», и прочие персонажи-аллегории. «Барокко» привлекает, как это ни парадоксально, своим жизнелюбием, идеей принятия смерти, воплощенной в яркой зрелищной форме.
А вот «Радость» режиссера Пиппо Дельбоно скорее обращена к пустоте, которая образуется в жизни человека после потери близкого. Раньше в «Радости» играл Бобо — соратник Дельбоно, много лет участвовавший в его постановках, глухонемой старичок с микроцефалией, в этом году умерший на девятом десятке. Дельбоно по традиции играет сам — периодически взбирается на сцену, произнося свои тексты, правда, в этот раз он больше сидит в зале, наблюдает со стороны. Как и принято у Пиппо, для которого размыто понятие актерской профессиональности, в постановке участвуют «люди с ограниченными возможностями» — коллектив, сплотившийся вокруг Дельбоно. В этом спектакле он кажется бродячей труппой, которая пытается не унывать в отсутствие любимого человека. И — радоваться, как бы тяжело ни пришлось.