Ровно 65 лет назад, 28 июля 1954 года, родился Уго Чавес, один из самых ярких мировых лидеров XXI века. Не рискуя давать оценок деятельности венесуэльского президента, журналист Алексей Королев для «Известий» напомнил о двух вещах, делающих политическую карьеру Чавеса действительно уникальной.
Справедливость силы
Латинская Америка — земля государственных переворотов. Это со школьной скамьи помнит всякий, который на этой скамье хотя бы и не слишком внимательно слушал учителя. В матрицу вшит образ низкорослого (почему-то непременно низкорослого) человека в огромной фуражке, выступающего по телевидению с объявлением о переходе власти в руки очередной хунты. Хунта, разумеется, всегда реакционная, и все честные люди борются с ней.
Удивительно, но этот шаблонный (если не сказать, карикатурный) образ имеет под собой некоторые основания. С момента обретения независимости заморскими владениями Испании и Португалии, то есть за два века, в Латинской Америке произошло около 200 переворотов, путчей и революций, как удачных, так и не очень. И дело тут не в пресловутой «неразвитости демократических институтов» — в конце концов, демократия пришла сюда вместе с деколонизацией, двести лет назад. Просто характер у латиноамериканцев такой — на каждую несправедливость реагировать революцией, большой или маленькой. А несправедливостей на этой земле хватало всегда.
Типовой военный переворот — разумеется, удел правых (это к вопросу о «реакционной хунте»), что неудивительно: офицерский корпус почти всегда элита, а элита по определению консервативна. Человека, который попытался сломать эту парадигму, как раз и звали Уго Рафаэль Чавес Фриас. Офицер и социалист.
Чавес — слишком сложная фигура для одноклеточного диктатора, каковым его часто изображают противники, как внутренние, так и внешние. Люди, называющие Чавеса узурпатором, забывают, что к власти он пришел в результате демократических выборов, и Венесуэла остается при чавистах страной с многопартийным укладом политической жизни. (От чего, собственно, и проистекает нынешний кризис: будь в Венесуэле настоящая диктатура, представители оппозиции сидели бы по тюрьмам, а не выводили бы сторонников на многотысячные митинги).
Те, кто критикует его экономические воззрения и методы, стараются не замечать успехов первых лет правления, в первую очередь в социальной сфере. Зато критики с поразительным упрямством обходят главное: если попытаться описать Чавеса одним словом, это слово будет «революционер». А ругать революцию — это так нетолерантно.
Подъем переворотом
Путч в жизни Чавеса тоже был — правда, провальный. 4 февраля 1992 года в Каракас вошли воинские части, попытавшиеся силой отстранить от власти либерального президента Карлоса Андреса Переса. Переворот был неважно подготовлен, в руководстве заговорщиков быстро воцарился разброд, Перес повел себя решительно и умно и сумел подавить мятеж.
Но даже у неудачного восстания могут быть далеко идущие последствия: на политическую арены Венесуэлы вышел подполковник Уго Чавес.
Страна (и в первую очередь истеблишмент) была шокирована: за скромным командиром 421-го воздушно-десантного батальона стояло по разным оценкам, от 10% до 20% вооруженных сил страны и огромная подпольная организация, «Революционное боливарианское движение – 200». Мощь и влияние вождя вчерашнего путча были столь очевидны, что власть не решилась его репрессировать по-настоящему (сам Чавес даже получил возможность выступить по телевидению, где с предельной иронией заявил, что, мол, на этот раз не получилось, но это, дескать, ничего). Было понятно, что речь не о банальном заговорщике, а о лидере национального масштаба, человеке, в багаже которого была не только примитивная жажда власти, но и идеология.
Сам Чавес называл себя марксистом. По легенде с трудами основоположников он ознакомился, вскрыв тайник с нелегальной литературой во время антипартизанского рейда в середине 1970-х. Даже если это так, нельзя не отметить, что идеи пали на самую благодатную почву. Выходец из низов (его родители были сельскими учителями), Чавес всю жизнь занимался самообразованием, и приход его к социалистическим идеям был, конечно, вовсе не случаен. Разумеется, это чисто местный социализм, густо замешанный на национализме, панамериканизме и левокатолической «теологии освобождения» — но всё же социализм.
Примечательно, что в начале своей президентской карьеры — Чавес впервые выиграл выборы в декабре 1998 года — новый венесуэльский лидер проводил политику, которую даже его оппоненты называли социал-либеральной. Тогда еще Чавес прислушивался к рекомендациям МВФ и даже ездил в Нью-Йорк в качестве гостя тамошней фондовой биржи. В его первом правительстве экономические министерства возглавляли люди вполне правых взглядов.
Увы, марксизм, даже неортодоксальный, плохо уживается с другими экономическими, а особенно политическими практиками. Широкие меры государственной поддержки беднейших слоев населения, а также индейцев рано или поздно должны были пробить в бюджете дыру соответствующего размера, а шаги по демонтажу существовавшего политического устройства и укреплению личной власти отвратили от Чавеса его умеренных сторонников.
Впрочем, его самого всё это волновало мало. Выстроив вертикаль власти, установив контроль над государственной нефтяной монополией PDVSA, виртуозно избежав отстранения от власти во время путча 2002 года (этот трюк нельзя описать словом «подавить»: Чавес отошел в сторонку и дождался, пока путчисты сами не сдадутся), получив вотум доверия на инспирированном оппозицией референдуме и научившись эту самую оппозицию не замечать, Чавес занялся более глобальными вещами.
Учитель и собиратель
Оценивать место Чавеса в венесуэльской истории будут, в первую очередь, сами венесуэльцы. Только они вправе решить, насколько высока та цена — экономические неурядицы и ограничения демократии, — которую они платят сейчас за борьбу с социальным неравенством и противостояние с США, и насколько эти две последние вещи не иллюзорны. Для нас же как сторонних, пусть даже и заинтересованных наблюдателей интерес представляет та роль, которую Чавес и его политическое наследие играют в современном мире. А роль эта весьма своеобразна и значительна.
Во-первых, Чавес едва ли не первый государственный лидер со времен Энвера Ходжи, давший свое имя полноценной идеологии — и не просто давший, но и внесший значительный вклад в ее развитие. Чавизм принято считать частным случаем «социализма XXI века», концепции, пытающейся отделить левую идею от советского и китайского тоталитаризма, с одной стороны, и от современной социал-демократии — с другой. Но «социализм XXI века» — стратегия кабинетная, да к тому же европейского происхождения. В венесуэльской сельве она предсказуемо трансформировалась в чавизм.
Свои взгляды Чавес называл боливарианством. Разбирать на составляющие этот причудливый коктейль будем в другой раз и в другом месте, обратим внимание лишь на название. Симон Боливар был человеком без национальности. Он родился на территории нынешней Венесуэлы, умер в Колумбии, был президентом Боливии и Перу. Единство южноамериканских государств (во всяком случае, испаноязычных) было его мечтой и целью. Двести лет спустя боливарианец Уго Чавес продвинулся в этом вопросе едва ли не дальше самого Боливара и уж точно дальше другого своего кумира — Фиделя Кастро, тоже потратившего уйму усилий на экспорт кубинской революции.
Именно с Чавеса начался левый поворот в политической жизни Латинской Америки. Свою доктрину Чавес обнародовал в 2005 году, и такое ощущение, что именно этого ждал весь континент. В 2006 году президентом Боливии становится индеец-социалист Эво Моралес, в 2007-м к власти в Никарагуа возвращается сандинист Даниэль Ортега, а главой Эквадора становится Рафаэль Корреа. В 2010 году президентские выборы в Уругвае выигрывает Хосе Мухика, отдававший на благотворительность всю свою зарплату и ездивший на «фолксвагене-жуке».
Если добавить сюда не столь радикальные и не слишком близкие Чавесу и чавизму, но всё же вполне социалистические правительства Лулу да Сильва и Дилмы Русеф в Бразилии, Нестора и Кристины Киршнер в Аргентине, Мануэля Селайя в Гондурасе, Луиса Солиса и Карлоса Кесады в Коста-Рике, то Латинская Америка в конце нулевых – первой половине десятых вполне заслуженно претендовала на то, чтобы окрашиваться на картах в красный цвет.
Главная победа Чавеса на этом направлении — создание АЛБА, «Боливарианского альянса для Америк», первого со времен СЭВ и Организации Варшавского договора политического блока в мире, имеющего отчетливо левую окраску. Несмотря на выход из альянса «поправевших» Эквадора и Гондураса и в целом замену левого поворота в Латинской Америке поворотом правым, АЛБА остается довольно жизнеспособной организацией. Возможно потому, что входящие в нее режимы зиждутся не на переворотах и революциях, а на демократических выборах (Куба не в счет).
Революционер и путчист Уго Чавес парадоксальным образом доказал, что революцию можно и нужно защищать не только оружием, но и избирательным бюллетенем.