24 июля 1959 года на самой обыкновенной кухне самого обыкновенного американского дома горячо спорили двое мужчин. Их диспут снимали фото- и телекорреспонденты (хотя спутники одного из спорщиков явно не были рады этому обстоятельству). Дом, впрочем, находился не в привычной «субурбии» Лонг-Айленда, для которой был спроектирован, а в самом экзотическом для американской архитектуры месте: в московском парке «Сокольники». Да и спорщики были не из простых: вице-президент США Ричард Никсон и всесильный первый секретарь ЦК КПСС, предсовмина («премьер», как его называли на Западе) Никита Хрущев. Через день в Сокольниках открывалась национальная выставка США, на которой советские люди могли воочию убедиться, как живется в «стране чистогана и капитала» простому народу. Именно это и послужило причиной раздражения советского премьера (который вскоре сам отправился с визитом в стан идеологического противника, чтобы проверить факты на месте). Впрочем, обо всем по порядку — в материале «Известий».
Потепление
Сталин еще покоился в мавзолее, но в лубянских кабинетах уже не выбивали денно и нощно признания у «врагов народа», а народонаселение «колымского края» значительно уменьшилось. Уже было произнесено слово «оттепель» и был прочитан (хотя и оставался строго секретным) знаменитый доклад Хрущева ХХ съезду партии. После Фестиваля молодежи и студентов советские граждане уже не видели в каждом иностранце потенциального шпиона и диверсанта, а молодежь зачитывалась стихами Евтушенко, Ахмадулиной, Вознесенского, столь непохожими на трескучие вирши «партийных» поэтов.
Несмотря на все усилия журнала «Крокодил», брюки-дудочки, галстуки «пожар в джунглях» и туфли «на манной каше» всё чаще мелькали на центральных улицах больших городов, а самые прогрессивные слои населения по мере возможности облачались во всё еще диковинную заокеанскую новинку — синие ковбойские панталоны, именуемые в просторечии «техасами» или «джинсами».
В июне 1959 года открылась советская экспозиция в Нью-Йорке, надо сказать, не в меньшей степени перевернувшая представления американцев о «цитадели коммунизма», чем последовавшая ответная выставка в Сокольниках, — взгляды советского народа на «логово империалистов». Но если СССР привез за океан по большей части достижения индустриализации (и в основном в качестве макетов — пригнать в Нью-Йорк ледокол «Ленин» или привезти стадион «Лужники» было бы, конечно, затруднительным), то коварные капиталисты решили поразить страну Советов достижениями чисто бытовыми — от почти полной линейки продукции «Дженерал Моторс» (красочный каталог, раздававшийся бесплатно на стенде, добывшие его счастливцы хранили и четверть века спустя) до того самого типичного американского дома. Точной копии одноэтажного коттеджа по адресу: Тайнлайн-роуд, 398, в поселке Коммек на Лонг-Айленде — для наглядности разрезанного пополам.
И если американцы получили наглядное свидетельство того, что русские больше не пашут сохой, а делают ракеты, перекрывают Енисей, а также в области балета впереди планеты всей, то советские люди с изумлением смотрели на вроде бы маленькие, неважные, презренно-буржуазные, но такие завидные удобства — вроде посудомоечной машины или кондиционера.
Видимо, именно в этот момент, когда дверь во внешний мир приоткрылась чуть шире, советская пропаганда и начала давать сбои — гордиться мирным атомом и спутниками, конечно, приятно, но мыть посуду при этом не любят обычно даже самые патриотически настроенные граждане. К тому же сам дом — достаточно просторный, хотя (по американским меркам) довольно компактный смотрелся настоящим дворцом на фоне главной советской инновации того времени, показанной и в Нью-Йорке, — малогабаритной квартиры, вошедшей в историю как «хрущевка». Похоже, понимал, что происходит «разрыв шаблона», и сам Хрущев — суд по вошедшей в анналы как «кухонный спор» дискуссии с Никсоном.
Обмен мнениями
Беседа на самом деле шла в четыре этапа, начавшись еще на официальной встрече в Кремле, продолжившись под привезенным на выставку гигантским геодезическим куполом и завершившись (уже без присутствия репортеров) на одной из правительственных дач под Москвой. Но именно на кухне типичного американского дома дебаты разгорелись не на шутку (беседа, естественно, шла через переводчиков). Никита Сергеевич не стеснял себя в выражениях: заокеанские оппоненты были и «империалистами», и «капиталистами» (с чем они, конечно, не спорили), и даже почему-то «интервентами». Бытовые, как сказали бы сейчас, «гаджеты», в изобилии представленные на «типичной американской кухне», вызвали явное раздражение у советского лидера. «А у вас нет такой машины, которая бы клала в рот еду и проталкивала ее дальше?» — саркастически спросил Хрущев, осмотрев посудомоечную машину. Особое раздражение у первого секретаря почему-то вызвала соковыжималка для цитрусовых (судя по всему, советский лидер просто не очень понял предназначение прибора).
Н. С. Хрущев. «Время. Люди. Власть»:
Вот, например, за что я зацепился, и мы с Никсоном приостановились: автомат для выжимания лимонного сока. Я задал вопрос, и с этого всё началось: «Господин Никсон, думаю, что организаторы выставки несерьезно отнеслись к СССР и показывают нам не главные вещи. Вот автомат, который выжимает сок. Его требуется для чая несколько капель. Облегчает или не облегчает труд хозяйки такой автомат? По-моему, не облегчает: потребуется меньше времени и труда, чтобы разрезать лимон ножом».
Резюме Хрущева было кратким: «Это всего лишь штучки, от них нет никакой пользы». К тому же он поставил под сомнение самый факт того, что все представленные приборы действительно были в обиходе любой американской семьи. Никсон был вынужден признать правоту оппонента: к примеру, бодро ползавший по полу робот-полотер существовал пока в единственном экспериментальном экземпляре.
По соглашению о проведении выставок ни одна из сторон не имела права подвергать экспонаты другой какой-либо цензуре, так что просто убрать прелести капиталистического быта возможности не было. Советской прессе было спущено указание комментировать выставку идеологического противника сдержанно и по возможности скептически. «В утверждении, что это — типичное жилище американского рабочего, не больше правды, чему в утверждении, что Тадж-Махал — типичное жилище бомбейского текстильщика», — доказывал анонимный обозреватель ТАСС, от волнения позабывший, что знаменитая усыпальница находится в Агре. Аргумент в любом случае выглядел не очень убедительным: Тадж-Махал строили для мертвой царицы, привезенный на выставку дом явно был рассчитан на живых людей, пусть и невиданно зажиточных (по советским меркам).
Надо отдать должное Никите Сергеевичу: он не отказался от скепсиса к показанному американцами «благоденствию» и спустя годы. В своих мемуарах (осознавая, что шансы на их публикацию в СССР были мизерны, — печатать их начали лишь во время перестройки), незадолго до смерти Хрущев всё равно отстаивал свою точку зрения на «штучки».
Н. С. Хрущев. «Время. Люди. Власть»:
Выставка не имела успеха, потому что отношение к ней со стороны организаторов оказалось несерьезным: она носила сугубо пропагандистский характер, так как содержала главным образом фотографии или экспонаты художников и скульпторов. Большинство экспонатов — в стиле модернистов. Мне показалось, что выставка произвела на большинство посетителей не хорошее впечатление, а отталкивающее. (...) Выставка носила сугубо агитационный характер и не удовлетворяла запросов наших руководящих хозяйственных, технических и партийных кадров. Мы отнеслись к ней придирчиво. На первый план выдвигали полезное, а уж потом предметы, удовлетворяющие потребности эстетики.
Товарищи мещане
Никита Сергеевич всё же несколько кривил душой. Выставку посетили около 3 млн человек, и вряд ли все они вышли с нее с сознанием превосходства СССР над западным миром — по крайней мере в бытовой сфере. А тот самый робот-полотер, судя по всему, в самое сердце сразил советских писателей — едва ли не в каждом втором фантастическом рассказе 1960–1970-х описывался какой-нибудь автомат, лихо убирающий полы звездолетов светлого коммунистического будущего. И, сколько ни бичевала бы пресса «вещизм», «мещанство» и «низкопоклонство перед Западом», желание простого бюргерского счастья всё больше занимало умы и души сограждан. В конце концов даже сам автор бессмертной формулы «а сало — русское едят!» ездил на недоступном большинству «низкопоклонников» «Мерседесе». Такой разрыв между реальностью и теорией идеология уже выносила с трудом.
Как бы то ни было, «кухонный спор» был важен еще и тем, что впервые, кажется, лидеры двух сверхдержав аргументировали свою позицию не количеством боеголовок и даже не идеологемами — а просто воззрениями на организацию быта. «Ваши внуки будут жить при коммунизме!» — сказал Хрущев Никсону, покидая павильон. «Ваши внуки будут жить при свободе», — парировал американский вице-президент. Как показала история, прав оказался именно он.