Пушечные ядра на пустой дороге неподалеку от Севастополя. 23 апреля 1855 года их сфотографировал британец Роджер Фентон, приехавший на Крымскую войну. И вот уже 164 года фотографы спорят, были ли снимки Фентона и других мастеров прошлого постановочными, плохо ли это и зачем вообще показывать людям войну. Корреспондент «Известий» Игнат Шестаков задал эти вечные вопросы лауреату Пулитцеровской премии фотожурналисту Сергею Пономареву.
«Зачем вы нам это показываете?»
Советская журналистика и фотожурналистика существовала в парадигме пропаганды. Фотографии проходили через несколько фильтров цензуры, ретушировались, с них могли убирать людей. Визуальное изображение было очень важно для пропаганды, оно должно было быть как рекламное фото. На Западе была парадигма фотодокументалистики, где фотография должна была представлять именно то, что на самом деле происходило.
После развала СССР мы с западной традицией не слились, общество всё равно осталось замкнутым. Я это вижу постоянно. Очень много людей, которые просто напрямую спрашивают: «Зачем вы нам это показываете?» Это видно по работе со СМИ, как они хотят или не хотят заказывать подобные материалы. Это видно по разговорам людей, которые даже на похоронах говорят: «Ой, нет! Зачем вы это снимаете? Это же неэтично!» И даже те люди, которые стали очевидцами или жертвами катастроф, сами считают, что это никому не нужно показывать. Я думаю, это просто уровень эмпатии у людей на Западе гораздо выше, чем в России.
Или неделю назад Нотр-Дам горел. Я был шокирован, когда читал комментарии у наших инфлюенсеров, которые писали им простые люди. Это отличный срез. И это можно экстраполировать на всё остальное.
Мир не так прекрасен, как кажется
Показывать жесткие фотографии нужно для того, чтобы людей немножко выдернуть из их розового мира. Объяснить им, что мир не так прекрасен, как им кажется, и есть места, где творится полная жесть. Естественно, публика будет шокирована, и это нормально. Людей шокируют и какими-то гораздо более невинными вещами.
Кроме того, документальная фотография с мест стихийного бедствия, конфликтов — любого дизастера играет важную социальную роль. Есть люди, которые хотят поехать и помочь, а есть те, кто не хотят вставать с дивана, но тоже хотят как-то приобщиться, помочь рублем. И есть пласт некоммерческих организаций, которые каждому дают возможность почувствовать себя несколько важным, выполнив то или иное действие. А фотография является документом, который показывает, что было, что происходит, что делают с помощью этих денег.
В России это несильно работает. У нас был разве только Крымск, и еще этим очень активно пользуется фонд «Такие дела». Но это единицы. На Западе таких организаций в сотни раз больше.
Это с одной стороны. С другой, у Сьюзен Зонтаг в книге «Смотрим на чужие страдания» есть такая мысль: то, что сейчас происходит с документальной военной фотографией, — это отголоски Средних веков, когда главным развлечением для европейской публики были казни. Потому что ты своими глазами видишь чью-то смерть, переживаешь ее, это вызывает бурю эмоций, но при этом ты живой. Такая возможность сходить туда-обратно в мир иной.
Сейчас мы живем в эпоху гуманности, и в связи с этим публично никто никого не казнит. И прожить эти эмоции люди могут с помощью жестких фотографий. Поэтому, как мне кажется, у военных фотографий, кроме документальности, есть такая функция потешить глубинный животный инстинкт, желание узнать, что такое смерть, посмотреть на нее, не переплывая Стикс.
Общественный контроль Facebook
Правда, в последнее время в обществе, в соцсетях и СМИ появилась тенденция ограничивать количество негативной визуальной информации. Facebook, допустим, недавно начал либо банить, либо блюрить шокирующие фотографии.
И была достаточно серьезная история, когда оказались забанены аккаунты, которые публиковали фотографию Ника Ута с девочкой, бегущей от напалма. Потому что эта девочка раздетая. Тогда в сообществе журналистов была акция — все стали ее шарить, вешать у себя и таким образом пытались объяснить, что неважно, что это фотография голой девочки. Важно то, что это фотография, которая смогла остановить войну во Вьетнаме. В начале 1970-х годов, когда она была опубликована, она смогла поменять общественное мнение.
Мне кажется, появление таких общественных фильтров связано с тем, что насыщенность фотографией очень высокая. У каждого есть мобильный телефон, передавать изображения стало очень легко, в том числе негативные.
Подстановочная фотография
Ценность снимка зависит от посыла, от того, каких целей пытается добиться тот человек, который публикует этот контент. Если эта фотография документальна и она используется с правильным подтекстом, то общество должно это видеть. Но очень часто бывает, что одни фотографии подменяют другими. Я часто видел, как фотографии из Сирии вставляют в новостные тексты про Донбасс, как фотографии из Газы вставляют в новости про Сирию, и наоборот.
К тому же про старые фотографии выясняется, что они могли быть фейковыми. Есть большая история со снимками Роберта Капы. Сейчас считают, что он высаживался на День Д в Нормандии не с основными войсками, а со второстепенными. А все его превозносили и считали, что он полез в самую-самую жесть. До сих пор есть полярные мнения по этому поводу (раз и два. Фотографиями, сделанными Капой утром 6 июня 1944 года, вдохновлялся Стивен Спилберг при работе над фильмом «Спасти рядового Райана». — «Известия»).
Тогда сделать реальный документальный снимок с передовых было безумно сложно. Но публике надо было что-то представить, поэтому выдумывалась какая-то легенда к удачному кадру. Но происходят такие ситуации и сегодня. У ближневосточных фотографов как-то очень принято делать постановки или режиссировать ситуации. Мы с этим столкнулись во время Ливанской войны, войны в Газе. Оказалось, что многие фотографии были фейками.
Но в их понимании это совсем не фейк! Так поступают стрингеры-фрилансеры, которым хочется сделать качественный снимок, чтобы его купили. И они совершенно не понимают, что подмочат репутацию себе и изданию, которое это опубликует, и вряд ли получат заказы в будущем. Кодекс журналистской этики существует с 1950-х годов. Проблема в том, что его не все читают.