Памятник Никите Хрущеву на Новодевичьем кладбище двухцветный. Одну половину скульптор Эрнст Неизвестный изваял из белого мрамора, другую — из черного. Свет и тень уживались в Никите Сергеевиче на равных основаниях. Сегодня фигура Хрущева (15 апреля — 125 лет со дня его рождения) воспринимается столь же неоднозначно. Именно поэтому так ценны воспоминания, способные пролить на нее дополнительный свет.
Беседа дочери Никиты Сергеевича Рады Аджубей (Хрущевой) и ведущего исторического клуба «Известий» Станислава Сергеева состоялась в 2014 году, за два года до ее смерти, в разгар киевского майдана, но тогда Рада Никитична попросила ее не публиковать — во избежание ненужных эмоций...
— Рада Никитична, мне представляется, что телевизионная картинка украинского майдана, не сходящая с экрана в течение последних месяцев, не может оставить вас равнодушной: ведь Киев — фактически ваш родной город. Предлагаю начать наш разговор с виртуальной прогулки по Киеву ваших детства и юности. Ваш дом, квартал, школа, улица Грушевского, которая сейчас у всех на слуху…
— Да, тяжело смотреть на эти картинки. Стоит обозначить дату нашего разговора — 30 января 2014 года. Это для точки отсчета того, что творится там сегодня. Никто не знает, что будет завтра. Но у каждого человека есть своя личная точка отсчета — его рождение и детство.
Киев и Украина вообще мне очень близки, поскольку я наполовину украинка. Мой отец, Никита Сергеевич Хрущев, — русский во всех коленах. А мама моя, Нина Петровна Кухарчук, — чистокровная украинка, родом из Холмской губернии царства Польского, входившего в пору ее юности в Российскую империю.
— Я посмотрел — Грушевский, чьим именем названа известная теперь всем улица, родом как раз из города Холм.
— Да? Я не знала, хотя имя это мне знакомо. Михаил Грушевский — крупный ученый-историк и политический деятель, некоторое время был председателем Центральной рады Украинской Народной Республики при гетмане Скоропадском, позже жил и в Москве, состоял в советской Академии наук…
Я помню эту улицу совсем другой. А если по порядку, то должна сказать, что я родилась в Киеве в 1929 году. Давненько… Так что жизнь прожита большая, длинная, и много всякого в ней случилось. И на то, что там происходит сегодня, я смотрю как-то со страхом. Называют происходящее по-разному: революция, государственный переворот, бунт, контрреволюция. Я всё это понять пока что не очень-то могу…
— И поэтому давайте лучше вернемся в ваш Киев.
— Я поначалу провела в нем лишь неполный первый год жизни. Мой отец был в то время достаточно видным партийным работником в Киевском обкоме (но не больше). Он очень хотел учиться и выпросил, поскольку поджимал возрастной ценз, чтобы его послали в Москву в промышленную академию.
Семья, довольно большая, переехала за ним в Москву. У Никиты Сергеевича тогда было на руках еще двое детей от первого брака — мои старшие сестра и брат Юля и Леонид (первая его жена Фрося умерла от тифа в 1919 году). Всю нашу семью поселили тогда в общежитии промакадемии, где-то в районе Маросейки. Отцу выделили в общежитии две комнаты, причем в разных концах коридора. В одной жили они с мамой, в другой — дети. Так что мама всё время ко мне бегала, и, как она потом рассказывала, было это и смешно, и драматично.
Комната оказалась зараженной клопами, и мама поставила под ножки кровати миски с водой, чтобы они не могли забраться на кровать. Тогда они поднимались на потолок и падали оттуда вниз.
Таким было мое первое, через маму, впечатление о Москве. Дальше практически вся моя жизнь, с перерывами, здесь и прошла. И теперь я часто задумываюсь вот над чем: откуда у современных молодых людей, да и не только молодых, при тех возможностях, которые, конечно, существуют сегодня, берется желание ощущать себя, так сказать, гражданами мира и чувствовать себя в этом глобальном мире, достижимом в любом его конце, везде и всюду, в общем-то, «человеками» без родины. Я думаю, это неправильно.
— Когда вы вернулись на Украину?
— В 1944 году, когда Киев был освобожден от немцев. Три старших, основополагающих класса оканчивала в местной русской школе и тогда основательно выучила украинский язык. Это была моя третья встреча с Киевом. А вторая произошла за несколько лет до войны, так что начальную школу я прошла тоже в Киеве, когда только начала узнавать язык и литературу талантливого народа.
— Давайте восстановим хронологическую цепочку сначала. В конце 1929 года Хрущев уезжает в московскую промакадемию...
— Стоит пояснить, что такое промакадемия. Это высшее учебное заведение, созданное при советской власти для подготовки инженерных кадров на заре индустриализации. Но отец академии не окончил — время было бурное, Сталин тогда боролся сначала с правым уклоном, потом с троцкистами.
А студенты Промышленной академии имени Сталина были, так сказать, элитой советской власти — не просто люди, пришедшие с полей, а выдвиженцы партии, занявшие в ней какое-то положение, но довольно самостоятельные в своих политических воззрениях. Среди них было немало тех, кого потом зачислили в троцкисты.
Никиту Сергеевича как человека энергичного и политически очень активного через полгода выдвинули в партийное руководство академии, и он был на стороне Сталина абсолютно и бесповоротно. Где-то через полтора года, по прошествии всех перипетий и дискуссий, он был избран секретарем Бауманского райкома партии Москвы.
— Того самого, где, кажется, спустя многие годы состоял на партучете Брежнев. Интересные зигзаги истории. Кстати, в промакадемии училась и Надежда Аллилуева, жена Сталина.
— Они учились на разных факультетах, но были знакомы. Как писал впоследствии отец, он полагал, что Сталин впервые услышал его фамилию и мнение о его политическом темпераменте именно от Аллилуевой.
— Неужто настолько сильным было ее влияние на мужа?
— В данном случае, очевидно, гораздо более важным было мнение другого человека. У Хрущева в Москве оказался могущественный покровитель — Каганович, с которым они пересеклись еще в предреволюционные годы в Донбассе, где отец работал на заводах и шахтах и уже тогда был политически активен. Каганович, будучи первым секретарем Московского горкома партии, предложил кандидатуру Хрущева на должность секретаря райкома.
— На этом студенческая жизнь Никиты Сергеевича оборвалась?
— Да, и закончилась формальная учеба, о чем он впоследствии очень сожалел. Зато стремительно пошла вверх политическая карьера. Он занял место Кагановича в горкоме, а тот поднялся в секретари ЦК партии. Но продолжал, как теперь говорят, курировать Хрущева. И в это время отца уже знал Сталин и даже стал приглашать на обеды в узком кругу, где обсуждались серьезные государственные вопросы.
Как вспоминал отец, он Сталиным был очарован. По тем его впечатлениям, в общении это был человек милый и любезный.
— Любопытная оценка в нынешнем контексте.
— Уж не говоря о том, что, как считал отец, у него можно было многому поучиться в плане решения не только партийных, но и хозяйственных вопросов. А Хрущев в этом тогда сильно нуждался, фактически руководя Москвой. Именно при нем закладывались первые станции метро, одевалась в гранитные набережные Москва-река, началось преображение старой Тверской улицы.
— Когда вы вернулись в Киев?
— В 1938 году Сталин вызвал отца в Кремль и сказал в свойственной ему манере: «Вы знаете, мы тут решили, что вам надо вернуться на Украину. Будете первым секретарем ЦК партии. Дела там сейчас сложные…» На что Никита Сергеевич, исходя из его воспоминаний, стал отказываться: «Что вы! Я не подготовлен для такого высокого поста. Я не знаю сельского хозяйства, а республика в основном имеет пока сельскохозяйственный потенциал». Но услышал в ответ: «Нет, надо ехать!»
Так наша семья вновь оказалась в Киеве, отец уехал чуть раньше, а мы после Нового года, поскольку мне нужно было закончить первую четверть в первом классе московской школы.
Для понимания ситуации, в которую попал Хрущев на Украине, следует знать, что к моменту его приезда кабинеты высоких государственных и партийных учреждений были практически пусты, почти все их сотрудники арестованы, многие уничтожены. Начиная с Косиора, который до этого был первым секретарем ЦК Украины.
С ним действовали по обычной схеме: отозвали в Москву, перевели на какую-то невысокую должность куда-то в Поволжье, там арестовали. Поляк по национальности, он был расстрелян с клеймом «польский шпион».
— Это всё же воспоминания опосредствованные. Что вы сами тогда чувствовали?
— Ну что могла понимать первоклашка? Разговоров на эти темы в семье не было. Но вот живое свидетельство о том периоде, которым годы спустя поделилась со мной будущая родственница, жена старшего брата. Она в то время работала на какой-то канцелярской должности в Совнаркоме. Идешь, рассказывала она, по коридору и твои шаги гулко раздаются в тишине: кабинеты через один пусты.
Хрущев приехал в Киев со своей командой. В Москве в орготделе ЦК партии подобрали людей с украинскими, надо сказать, фамилиями. Под предлогом борьбы с национализмом была выкошена интеллигенция.
Никите Сергеевичу до сих пор ставится в упрек некоторой частью либеральной интеллигенции, что он был человеком из Москвы, который санкционировал аресты писателей и других «националистов».
— Вы впоследствии пытались разобраться в этой сложной ситуации?
— Кое-какие материалы я прочитала и могу сказать, что это не совсем так: многих и многих арестовали до приезда Хрущева. Хотя, конечно, это сумасшествие продолжалось и при нем.
— Для вас, как я понимаю, эти предвоенные годы были безмятежными.
— Пожалуй. Во всяком случае мои воспоминания о том Киеве самые светлые. Город в зелени парков с поющими птицами мне очень понравился. Приветливые люди, красивые дома, музыка украинской речи. Жили мы в так называемом Правительственном квартале, я и сейчас слышу это название в сообщениях из мятежного Киева.
Школа моя находилась довольно далеко от дома. Я частенько пешком возвращалась домой через Липки, живописный парк, усаженный липами. Проходила и по улице Грушевского, тоже очень живописной. Во что же ее сегодня превратили — больно смотреть!
Предполагалось продолжение этого разговора, «Известия» должны были встретиться с Радой Аджубей еще не раз, но судьба распорядилась иначе. 11 августа 2016 года Рада Никитична скончалась на 88-м году жизни.