Он всегда был чужд официоза и никогда не умел ходить в ногу и колебаться в соответствии с текущей «генеральной линией» — наверное, именно поэтому его фильмы, ставшие классикой кинематографа, одинаково любимы и старшим поколением зрителей, и теми, кто только сейчас знакомится с магией «Я шагаю по Москве», «Мимино», «Осеннего марафона» и «Кин-дза-дза!». Сегодня Георгия Николаевича Данелии не стало... «Известия» отдают дань памяти одному из величайших режиссеров одной шестой части суши.
Он не любил шумихи и давал интервью крайне неохотно — разве что по самым большим поводам и тщательно выбирая собеседников. Собственно, всё, что он хотел бы сказать, он рассказывал своими фильмами. Взгляд на мир у Данелии был оптимистичный, чуть грустный — и какой-то по-светлому детский. Это, в общем, было заметно уже в его полнометражном дебюте, фильме «Сережа» — «Несколько историй из жизни очень маленького мальчика», гласила афиша (кстати, ее можно увидеть не только в трудах по истории кино, но и в нескольких кадрах «Заставы Ильича» Марлена Хуциева). Придя в большое кино в период, вошедший в историю страны как оттепель, Данелия всем теплом своей широкой грузинской души, как мог, поддерживал «необходимую температуру» — даже в последовавшие годы, когда воздух заметно сгустился и о творческой свободе начали говорить — и пользоваться ею — с известной осторожностью.
Но Данелия, в отличие от многих, ни разу не переступил через себя — хотя и не был, как многие другие не менее одаренные талантом коллеги, диссидентом, ни внутренним, ни реальным. Он просто находился в ином измерении — не по одну из сторон идеологических баррикад, а в том теплом, душевном мире, которым (но, увы, не всегда в котором) живут почти все его герои; хоть пилот-идеалист Валико Мизандари по прозвищу Мимино, хоть непутевый сантехник, пьяница и дебошир Афанасий Борщев. Фильмы Данелии обычно определяют как трагикомедии; это, безусловно, верно — с той поправкой, что и трагизм его персонажей компенсируется какой-то исключительно глубинной человечностью.
Впрочем, к удивлению самого режиссера, многие видели в его работах едва ли не вызов существовавшим порядкам. «Когда я показывал фильм «Афоня» в Америке, то на пресс-конференции после просмотра меня спросили, собираюсь ли я возвращаться в СССР. Я сказал, что да. «Не стоит — вас там непременно посадят. Вы сняли антисоветский фильм». Возвращался я с опаской. А дома узнал, что «Афоне» дали высшую категорию. (Максимальная денежная выплата постановочных.) Потом была ретроспектива моих фильмов на фестивале в Сан-Ремо. После «Афони» на сцену вылез какой-то тип, сказал, что в первый раз видит живого диссидента, и стал жать мне руку. А зал дружно аплодировал. Вернулся из Сан-Ремо — «Афоню» выдвинули на Государственную премию...» — вспоминал с почти детским удивлением Данелия в своей книге «Безбилетный пассажир». И резюмировал там же с совершенно уже недетской серьезностью: «Я благодарен [советской] власти за то, что она дала мне возможность заниматься любимым делом. Правда, я не снял всё, что хотел. Но снял только то, что хотел! Ну а замечания? Неприятно, конечно, иногда до сердечного приступа. Но тогда кино финансировало государство. А кто угощает барышню, тот с ней и танцует».
Увы, новые правила игры, действовавшие в нашем кино совсем недавно, оказались куда злее и непримиримее к привыкшему свободно дышать художнику, чем даже советские. Наверно, именно поэтому после 1991-го Данелия снял всего четыре фильмы, один из которых — анимационный ремейк его культового «Кин-дза-дза!». Впрочем, он вообще не спешил — в отличие от своих всегда куда-то бегущих, вечно ищущих чего-то персонажей (даже если внешне они пребывают в бесконечном «дне сурка», как Афоня или Бузыкин из «Осеннего марафона»).
Выходец из интеллигентной грузинской семьи, Данелия навсегда стал одним из столпов русской культуры — как культуры великой и наднациональной, веками создававшейся представителями всех живших на одной шестой части суши этносов. Наверно, именно поэтому его фильмам аплодировали не только от Москвы до самых до окраин, но практически на всех континентах планеты. Разумеется, он принес и неповторимый тбилисский юмор, и тонкую чувственность, искони присущую уроженцам его прекрасной и, увы, теперь уже чужой для нас родины. Фразы из фильмов Данелии давно уже разлетелись на афоризмы — а некоторые обороты так и вовсе стали неотъемлемыми элементами разговорной речи, употребляя которые, мы и не вспоминаем, откуда взялись «пепелац» (кстати, дериватив от грузинского слова «пепела», бабочка) и «кушать не могу!» Пожалуй, для ощущения единства и братства разных народов большого Союза Данелия сделал больше — и куда лучше, — чем весь мощный советский пропагандистский аппарат. И не вина Георгия Николаевича, что получилось не так, как должно было быть в мире добродушного и благородного Мимино, неунывающего Рубика Хачикяна и недоступной Ларисы Ивановны.
И, конечно, никак нельзя забывать, что именно Данелия дал старт — или придал ускорение — многим громким кинокарьерам. Это благодаря ему «прошел, прошагал» по Москве юный и никому еще не известный Никита Михалков. Это он раскрыл в «Афоне» дарование Леонида Куравлева с новой, неожиданной для многих стороны — взяв характерного и преимущественно комического актера на роль хотя и смешную, но исполненную внутреннего сдержанного драматизма. И, конечно, именно он сделал звездами всесоюзного масштаба Вахтанга Кикабидзе и Фрунзика Мкртчяна. Сам Данелия, впрочем, тоже обычно появлялся в своих фильмах — в маленьких, обычно даже не отмеченных в титрах ролях. Рисовка была ему столь же чужда, сколь и погоня за славой — он просто любил свою работу, кино. Точнее, он жил ей.
«Когда я снимаю фильм, я живу двумя жизнями. И одна моя жизнь там. Герои для меня живые», — сказал когда-то Данелия в беседе с «Известиями». Сегодня оборвались обе эти жизни. «Четыре четверти пути», как пел Высоцкий, пройдены. Но мы будем постоянно оглядываться на эту дорогу и сверять себя по комичным, трагичным, но, что важнее всего, исполненным жизни героям великого режиссера.