Одна из самых горячих точек на карте Луганской Народной Республики — село Желобок. Расстояние между позициями противоборствующих сторон на этом участке — от 50 до 800 м. Из сводок последней недели — подрыв украинскими военными гражданского «ЗИЛа», перевозившего в районе села уголь: управляемая ракета снесла кузов, водитель по счастливой случайности не пострадал. А также уничтожение военной машины, в которой находился один человек, спасти его не удалось. Специальный корреспондент «Известий» побывал с районе Желобка, и узнал, как живет прифронтовая зона в условиях непрерывной огневой атаки.
Мало не покажется
Желобок — это, по сути, одна улица. До войны — благословенное место: розарии и виноградники в каждом дворе, общий живописный пруд-ставок. Сейчас от села остались только остовы сожженных хат.
Желобок и окрестности — стратегически важная точка на линии соприкосновения. Защищает ее батальон «Призрак» — преемник одноименной бригады, основателем которой был Алексей Мозговой.
— Почему так важен Желобок? Отсюда просматривается наша территория на 40 км вглубь, в том числе до городов Стаханов, Кировск, Алчевск, всё как на ладони! — объясняет мне нынешний командир «Призрака» Алексей Марков, позывной Добрый. — Захватят украинские войска этот участок — мало нам не покажется.
По словам Доброго, последнюю попытку взять заветное село ВСУ предприняли полтора года назад. Но понесли потери, отступили. И, учтя ошибки, сосредоточились на тактике «перемалывания» — обстрелы из минометов, ствольной артиллерии, БМП. Вместо прямого штурма — медленное изматывание и обескровливание.
— Их задача — давить, наша — держать, — говорит Добрый. — Чего скрывать — трудно. Вообще отмечу, что маховик войны в последние месяцы снова стал раскручиваться.
На должности комбата Алексей 2,5 года. В Донбасс в свое время приехал из России, простым рядовым добровольцем.
— Переломным моментом для меня, как и для многих, стали события в Одессе, — рассказывает собеседник. — Причем решающую роль сыграли комментарии, которые сторонники евромайдана оставляли под видеороликами трагедии. Они не просто радовались, но и писали: «Сейчас так будет везде!» Мне стало ясно: Одесса — это только первая птичка. И так и получилось. Далее был расстрел РОВД в Мариуполе, «поезда дружбы» в восточные регионы, авианалет на Луганск и т.д. Сам я коммунист по убеждениям. Оставил дом и работу в Москве, поехал в Донбасс в составе коммунистического отряда. Думал, на полгода. На месте мы влились в бригаду «Призрак». Пятый год идет война, а о возвращении домой уже и не думаю.
Ехать или остаться?
Из штаба с бойцами выбираемся на передовую. Выезд только с наступлением темноты, иначе расстреляют, как в тире. Пункт назначения — поселок Донецкий, он находится по соседству с Желобком, километр прямого ходу.
Мой сопровождающий — разведчик с позывным Гром (позывной изменен. — «Известия»). Уроженец Славянска, много лет он прожил в Москве. Трудился строителем, охранником, грузчиком. В 2014-м, с началом войны, столкнулся с дилеммой — как быть? Жить, как прежде? Или идти в ополчение?
— Места себе не находил, — говорит разведчик. — Тягостно, внутренняя борьба, разрываешься. Потом в одно утро проснулся и созрел: всё, точка! И камень с души. Заехал в ЛНР. Первое впечатление — все ребята свои. Без мишуры, без шелухи. Разные, но как будто одинаковые по характеру. С полуслова друг друга понимали.
Сейчас ситуация изменилась, переживает Гром. Тех самых «своих», с кем можно, что называется, пойти в разведку, — единицы. Много молодых да необстрелянных. А еще тех, кто хочет «геройски воевать», но не готов копать окопы, укреплять блиндажи, то есть выполнять черновую работу, без которой никуда. И так далее — поводов помянуть добрым словом подопечных у Грома хватает…
Лицом сразу вниз
Ближе к поселку гасим фары.
— Нельзя, любой огонек засекут, — объясняет Гром. — Прозондируют с помощью переносной станции наземной разведки (ПСНР). Прибор советский еще, но эффективный — на 35 км пробивает территорию, видит любые движения, скопления.
Едем на ощупь. Темнота, хоть глаз выколи.
— Вот на том повороте на днях водитель наш погиб, — говорит военный.
По странному стечению обстоятельств именно в этот момент снаружи раздается хлопок, а в небе повисает огненный шар.
— Глуши, — командует Гром. — Наружу!
Разрывы ложатся в стороне.
Еще через мгновение:
— Заводи, уходим!
Спасение — «зеленка» (лесистая местность), которая рядом. А далее околицы самого Донецкого.
— Машину обязательно глушить надо, иначе не поймешь, куда летит, — сообщает Гром. — Наружу нужно не выпрыгивать, а выпадать, и лицом сразу вниз…
Тормозим у одного из постов — пару минут на обсуждение обстановки. В небе в это время начинается настоящее светопреставление, как в новогоднюю ночь. За спиной неприятно чавкают пули, и мы спешно сворачиваемся. Спустя всего 10 минут с оставшегося позади поста по рации сообщают — прямо на место остановки нашего авто прилетело шесть тяжелых 120-миллиметровых мин.
— Вот он, ПСРН в действии, — выдыхает Гром. — Повезло, еще бы чуть-чуть…
Видно, что он волнуется больше, чем я. Потому что понимает настоящую цену миновавшей опасности.
Ненависти нет
Пункт прибытия — пост в Донецком, где в стенах брошенной хаты квартируют бойцы. В ней натоплено. Угольная копоть стоит до потолка. В центре дома — двухметровый ствол станкового гранатомета СПГ-9. Рядом противотанковое ружье 1943 года выпуска. Среди бойцов кто-то спит, кто-то гоняет чаи, кто-то готовится к ночному выходу.
Разговоры в хате стандартные, их я слышу последние несколько лет: о том, как ненавидят эту войну, сколько можно терпеть. И в то же время: «А на передовой лучше, чем на гражданке или в казарме. Здесь свободнее, честнее, сюда как магнитом тянет..»
Старший на посту — 47-летний луганчанин с позывным Богатырь. Объясняет, что напротив, у Желобка, стоит 10-я горно-штурмовая бригада ВСУ. Снабжение у противника хорошее, боекомплект не кончается. Работают четко и профессионально. Злые, упорные, трезвые. И вот это упорство раздражает больше всего — для чего? Чтобы убить еще одного? Бессмыслица.
— У меня смешанные чувства к ним, — рассказывает Богатырь. — Вот мы как-то у села Счастье стояли, а там, на другом берегу реки, бойцы ВСУ. Мы с ними перекрикивались, телефонами обменивались. Они потом нам звонили: «Сейчас по вам будут правосеки работать, будьте готовы!» Ненависти особой нет. У нас ведь и рожи с теми парнями, которые сейчас в нас стреляют, одинаковые…
Без надежды?
Утром становится видно, что Донецкий живет не только войной: на нашей улице восемь обитаемых домов. Где-то звенит пила. Кто-то бредет за водой. Едут, покачиваясь на снеговых ухабах, легковушки.
Узнаем, что во время ночного обстрела зацепило жилой дом — минометный снаряд пробил крышу. Хозяйка — пенсионерка Алла Николаевна — объясняет, что им только на прошлой неделе отремонтировали крышу, два года ждали, и вот — снова! В окнах вылетели все стекла (а на улице мороз), перебито электричество.
На вопрос, отчего же не уезжаете от войны, женщина отвечает традиционное, спокойное — «некуда».
По соседству хата 57-летней Елены и ее сына Александра, рабочего местного ЖЭКа. Дом вчера не пострадал, но приходилось выходить на улицу, прислушиваться — куда летит, и прятаться за забором.
— В подвал принципиально не спускаемся: завалит — не найдут! — говорит Елена.
В начале войны мать и сын уезжали к родственникам на Украину. В 2016-м вернулись. И больше никуда не собираются — «хватит».
В этом смысле такие, как Елена, Александр и Алла Николаевна, в своей невозмутимости и смирении перед лицом опасности выглядят, как ни странно, сильными.
— Мы ничего не ждем — ни помощи, ни скорейшего окончания войны, — говорит Елена. — Ждали в 2014-м, а потом поняли — нет, только сами! Какая цель у нас? Выжить. Когда ничего больше не ждешь, так намного легче.