*/В Санкт-Петербурге живут 86 тыс. человек, которые награждены медалью «За оборону Ленинграда» или знаком «Жителю блокадного Ленинграда». Все они до сих пор в деталях помнят эти страшные дни, несмотря на то что многие из них тогда были детьми. Время неумолимо: с каждым годом очевидцев трагедии, пережитой городом на Неве, становится меньше. Сегодня петербуржцы-блокадники делятся своими воспоминаниями с «Известиями».
Зоя Никитична Шевчук:
— Я родилась в 1939 году, жила на территории Ораниенбаума. Прожила там три с половиной года, а во время блокады маму с тремя малолетними детьми эвакуировали по Малой Дороге жизни, которая проходила от Ораниенбаума до Кронштадта. Маме тогда было всего 33. Эвакуировали нас в Новосибирскую область, в деревню Тетерино, где мы и жили до мая 1945 года. Отец, когда вернулся с войны, прислал нам вызов в Ораниенбаум.
Я была ребенком, но навсегда запомнила взрывы, когда нас на баржах эвакуировали через Финский залив. Мама прижимала к себе нас троих. Мне было три с половиной года, сестре полтора, а брату девять. В Сибирь мы ехали в так называемой теплушке — всего пять семей. В теплушке были нары, посередине печка-буржуйка, да еще труба в окно. В эвакуации один мужчина, он с войны уже пришел по ранению, научил брата ловить в полях хомяков и снимать с них шкурки. Он их сдавал, так же как и сдавал на мыло тушки зверьков, зарабатывал...
Надежда Васильевна Радченко:
— Я помню гул самолетов, бомбежки. Мы прожили в блокаде год и восемь месяцев, эвакуировали нас на катерах. Мы сидели в трюме с братом — ему было четыре года, а мне шесть лет. И вдруг ему стало плохо. Мама попросила разрешения выйти на палубу, и там моряки дали брату кусок хлеба с маслом. Помню, как я стояла рядом с ним и глотала от голода слюну. А мама говорила мне: «Ты — большая!» И я продолжала глотать слюну, потому что не смела попросить кусочек хлеба. Тогда другой моряк дал кусок хлеба с маслом и мне. У меня долго-долго было ощущение, что меня угостили пирожным.
Потом мы попали в эшелон, который отправлялся в Омскую область. На одной из станций мама отстала — вышла за кипятком, потому что сказали, что поезд будет стоять 15 минут. Она ушла, а эшелон внезапно отправили. Мы с братом трое суток ехали без мамы, у меня все лицо опухло от слез. Но всё закончилось хорошо. Мама работала железнодорожницей, у нее было удостоверение. Она подходила к машинистам, говорила, что ее дети в составе номер таком-то, и ей помогали, брали в поезда. В Свердловске нас уже хотели было отправить в детский дом, но тут на перроне появилась мама.
Герман Александрович Смирнов:
— Мне было семь лет, когда сняли блокаду. В те дни я находился в интернате — отец погиб, а мать работала далеко. 27 января мама пришла в интернат, забрала меня и мы отправились на Марсово поле смотреть салют. Народу было много, мы решили залезть на крышу дома и смотреть оттуда. Было отлично видно — например, как с палубы одного корабля моряки делали залпы из ракетниц. Тогда стреляло всё, что могло стрелять, — это же был первый салют.
А в интернат я попал в октябре 1941 года. Кормили там регулярно, но скудно. Многие ребята были близки к дистрофии. Хлеб был как у всех блокадников, его тогда выпекали с добавками, есть которые было трудно. Суп был жидкий — из сушеной моркови и сушеного лука. Еще нам давали рыбий жир. Было противно, но полезно.
Уже в 1942-м стало получше, Ладожское озеро открылось, Дорога жизни работала, в рационе появились сухое молоко, сухое яйцо. Новый, 1943 год мы даже с абхазскими мандаринами на столе встречали.