О том, какие цели преследуют люди, публично выражающие скорбь в социальных сетях, почему те, кто отказываются это делать, для них враги и что делает одни трагедии значимей других — «Известия» побеседовали с социальным психологом Алексеем Рощиным.
Публичное выражение скорби по поводу умерших — это древнейший ритуал, архетипическое поведение, которое есть практически во всех культурах. Это признание заслуг усопшего другими членами социума. Особенно если это человек, занимавший высокое положение, высказываться о нем могут и даже в какой-то степени должны люди, не являющиеся его прямыми родственниками. Это символ того, что люди испытывают по отношению к этому человеку чувства и после его смерти. В каком-то смысле это свидетельство преодоления смерти для всех окружающих. Сам социум таким образом показывает, что для него факт смерти человека не является поводом его забыть.
Участвуя в таких ритуалах, мы заодно подтверждаем и значимость собственной жизни. Когда я говорю об умершем, я поддерживаю традицию и, значит, имею право считать, что, когда я умру, обо мне тоже будут говорить, я буду символически продолжать жить.
По поводу трагедий и катастроф люди высказываются потому, что, по Фрейду, в жизни есть только два значимых повода для интереса — это секс и смерть, либидо и мортидо. Эти события автоматически привлекают внимание, и чем больше смертей за раз, тем и внимания больше. Соответственно, говоря на эти темы, выступая публично, человек автоматически привлекает внимание и к себе тоже.
Если я где-то буду говорить об уравнениях Максвелла, меня выслушают несколько специалистов. Если буду говорить по поводу совокупления известной актрисы, ко мне будет больше внимания. А если скажу по поводу массовой гибели людей и умудрюсь сказать что-то не очень банальное, то ко мне будет приковано внимание. А внимание социума — это социальная валюта, которую можно конвертировать. Поэтому в желающих высказаться на тему массовых смертей никогда нет недостатка.
Одни трагедии значимей других
Критерий значимости трагедий в глазах общества очень простой. Наибольшие внимание и страх вызывают те события, которые обыватель может примерить на себя. Чем он считает опаснее произошедшее с точки зрения себя и своих близких, тем больше внимания, и тем больше он хочет, чтобы его успокоили, утешили, призвали, мобилизовали — в общем, как-то помогли с этим справиться. Соответственно, даже массовая гибель людей где-нибудь в Индонезии нашего обывателя занимает мало, потому что он считает, что это какая-то другая сторона земного шара.
Когда произошла авиакатастрофа над Синайским полуостровом, хайп был больше в России, поскольку это были наши люди и обыватели примеривали на себя эту ситуацию: «Если бы я полетел? Если бы моя дочка-внучка полетела?»
Автор цитаты
Катастрофа авиалайнера Airbus A321-231 российской авиакомпании «Когалымавиа» 31 октября 2015 года, в которой погибли 224 человека, была признана терактом. Ответственность за него взяли на себя террористы запрещенной в России группировки «Исламское государство» (ИГ).
А вскоре произошедшие теракты в Париже для россиян были более экзотичным переживанием. И больше всего по этому поводу волновалась московская либеральная интеллигенция. Именно потому, что они считали, что тоже могли оказаться в Париже в этот момент.
А во Франции и европейских странах, а также в Америке — поскольку границы размылись — они восприняли это как покушение на самих себя. Мусульманский террор в отношении европейцев так себя и позиционирует: это угроза каждому. Поэтому там произошли мобилизация и повышенный интерес к происходящему. Точно так же, когда у нас взрывы в метро происходили, это вызывало массовый резонанс, потому что люди считали, что это угроза в отношении каждого из них.
Автор цитаты
Террористы ИГ устроили стрельбу и взрывы почти одновременно в разных частях Парижа 13 ноября 2015 года. В результате погибли 130 человек.
Кроме того, здесь играет роль злонамеренность. Одно дело — реагировать на то, что упал Boeing из-за технических причин, другое — Boeing взорвали (в первые дни после катастрофы над Синаем теракт не рассматривался в качестве основной версии. — Ред.). Техническая неисправность или несчастный случай — это стечение обстоятельств, на это трудно реагировать мобилизацией. Тут как ты ни мобилизуйся, ничего ты не сделаешь. А если кто-то целенаправленно хотел убить этих людей, имеется враг, тут оживают самые древние инстинкты: надо принимать все меры для того, чтобы сплотиться и защититься.
То, что мы не в безопасности, — это очень значимый стимул для реагирования. Поэтому и феномен терроризма привлекает такое внимание во всем мире, хотя, если взять сухие цифры, с чем ни сравнивай, хоть с автоавариями, хоть с наводнениями, от терактов гибнет совсем небольшое количество людей.
Траур становится короче
Люди сплотились, готовы всем порвать пасть. Но, если чувство опасности не подпитывается новыми информационными поводами, то члены социума приходят к выводу, что угроза так или иначе миновала. Тем более что это подкрепляется успокаивающими заявлениями правительства, спецслужб, что ситуация под контролем. И люди дают себе команду расслабиться. Они не могут постоянно находиться в состоянии мобилизации.
И в принципе по нынешним временам с очень плотным ритмом жизни срок этого расслабления проходит всё быстрее. Потому что людям банально некогда оставаться в этом состоянии, им надо заниматься повседневными делами, которые требуют достаточно много внимания и времени. Плюс их внимание занимают новые, более безобидные поводы, появляющиеся в инфополе.
Еще необходимо упомянуть, что любое громкое массовое убийство вызывает на поверхность существующий у каждого страх смерти. А в принципе человек об этом постоянно помнить не хочет. Знаменитое выражение древних латинян Memento mori — это призыв для человека просветленного, философа. В принципе людям свойственно жить так, как будто они бессмертны. И они стараются это состояние поддерживать.
Полиция скорби
У людей есть потребность в сопричастности, потребность входить в какую-то группу. И принадлежность свою к той или иной группе люди манифестируют в том числе тем, по кому скорбят и за кого страдают. Получается, эти катастрофы выступают маркерами, к какой группе ты относишься. Соответственно, в социуме некоторые люди это воспринимают так, что, если погибли наши, ты должен по ним скорбеть, потому что ты тем самым показываешь, что ты наш. Скорбь — она же не только знак эмпатии, сопереживания погибшим, но и знак, что ты готов мобилизоваться и сплотиться против врага.
Появление врага всегда вызывает поляризацию, разделение общества на «мы» и «они». И в этой ситуации враждебно воспринимаются не только те, кто выступают на стороне врага, но и те, кто не желают мобилизоваться, хотят жить прежней жизнью и не готовы бороться. Это тоже вызывает враждебность, потому что они ослабляют наши общие силы и не вступают в нашу общую битву.
Этим характерен террор. Он вызывает этот образ врага, против которого всем надо бороться. А раз так, любое проявление нелояльности группе, которая борется с врагом, воспринимается враждебно.
Внутренние враги
Те, кто издеваются над трагедиями в соцсетях, делают то же, что редакция Charlie Hebdo. Чем более сильной была эмоция, тем больше шансов, что всё, что с ней связано, запомнится. Поэтому многие совершенно сознательно — отчаянные люди — вызывают по отношению к себе негативные эмоции, ярость. С одной стороны, дразнить людей, которые испытывают скорбь, — это чревато. Но, с другой стороны, это верный способ запомниться этим людям. Чем больше людей тебя помнят, тем выше твой социальный капитал, и ты так или иначе можешь его конвертировать.
Автор цитаты
7 января 2015 года боевики ИГ напали на редакцию сатирического журнала Charlie Hebdo в Париже. Убили 12 человек, ранили 11. Предполагается, что основным мотивом нападения послужили опубликованные в журнале карикатуры на пророка Мухаммеда. 28 декабря 2016 года в журнале появилась карикатура, посвященная катастрофе самолета Ту-154 Минобороны России под Сочи, в которой погибло 92 человека.
Еще публичное пренебрежение трагедией — это манифест индивидуализма, который в принципе свойственен западному обществу. Для многих сама идея объединяться с кем-то интеллектуально не близка. Поэтому они стараются заявить, что не входят в толпу, даже если толпа собирается, чтобы их же спасти. И это проистекает из чувства защищенности этих людей.
Для человека скрыться в толпе — способ почувствовать себя в безопасности. Почему при объявлениях войны или очень сильных терактах люди просто массово выходят на улицы? И потом мы читаем в мемуарах: «Я просто не мог оставаться дома». Это на самом деле очень древний механизм приматов. В ситуации опасности надо собраться в толпу, потому что так мы сможем отбиваться от ягуара или медведя, который пришел на нашу стоянку.
А если человек считает, что его всё это не касается, у него такой потребности нет. «Я не летаю на самолетах, и мои близкие не летают», или «мы не летаем на курорты за границу». Человек отделяет себя от общности, которая подвергается опасности. Соответственно, он никакой скорби не испытывает и не выражает. А может даже выразить злорадство по этому поводу.
Однако индифферентность к трагедии может быть и формой защиты. Если человек на самом деле сильно напуган, то мозг может решить, что участие в скорбных мероприятиях для него губительно. Если ты ходишь в толпе и читаешь мобилизующие надписи, это напоминает о том, что произошло.
А есть достаточно большое количество людей, для которых тема смерти вообще невротизирующая. Внутренний страх смерти настолько силен, что они стараются об этом не думать, потому что боятся дезадаптироваться — это беспричинные смех, слезы, потеря контакта с окружающими.
И эти реакции трудно отделить. Может быть, человек искренне считает, что это всё его не касается, поэтому ему всё равно. А может быть, этот человек на самом деле слишком повернут на теме смерти и настолько сильно боится, что его сознание отключило эту часть восприятия.