8 декабря 1855 года родился Владимир Гиляровский, автор главной книги о российской столице, «Москва и москвичи». Журналист Алексей Королев для «Известий» попытался разобраться, как можно стать великим русским писателем, не создав ни одного стоящего художественного произведения.
Собственно биография Гиляровского относится к числу явлений, к которым принято относиться некритически: она известна со слов, главным образом, его самого. Это не очень большая редкость (возьмем, к примеру, Горького) и вообще не обязательно к принятию во внимание. Масштаб личности сочинителя не всегда определяется строчками его curriculum vitae — но в случае с Гиляровским, бесстрашным репортером и зорким бытописателем, это важно, поэтому остановимся на этом хотя бы пунктирно.
Его отец служил становым приставом — и это единственное, о чем Гиляровский в своих книгах советского периода тактично умалчивает. Молодость была бурной: Гиляровского выгоняли и из гимназии, и из юнкерского училища, вольноопределяющимся в пехотном полку он тоже пробыл недолго. Завесой полумрака окутано нежелание юноши возвращаться в родной дом, даже если альтернативой было бродяжничество: вероятно, тут имела место ссора с отцом. Жизнь русского дна, в том числе прямо криминального (если отбросить иносказания и глухие намеки, можно понять, что некоторое время он провел в банде грабителей в астраханских плавнях) он знал великолепно, знал и тяжелый физический труд. Силой с юности он обладал непомерной (чем выделялся впоследствии в богемной Москве), ею в значительной степени и кормился.
Потом была русско-турецкая война, на которую он пошел добровольцем, воевал в Грузии, получил Георгиевский крест. В это время его начинают обуревать две страсти: поэзия и сцена. И поэтом, и, судя по всему, актером Гиляровским был посредственным, но служба в провинциальных театрах его пообтесала, ввела в интеллигентные круги, дала возможности найти свое истинное призвание. В 26 лет он становится московским газетчиком — и остается им на следующие полвека.
Казак лихой
«Современник Чехова, Гиляровский по характеру своему был, конечно, человеком не тогдашнего чеховского времени. Его жизнь только по времени совпала с эпохой Чехова. Несмотря на закадычную дружбу с Антоном Павловичем, Гиляровский, как мне кажется, внутренне не одобрял и не мог принять чеховских героев, склонных к сугубому самоанализу, к резиньяции и раздумиям. Всё это было Гиляровскому органически чуждо. Гиляровскому бы жить во времена Запорожской Сечи, вольницы, отчаянно смелых набегов, бесшабашной отваги. По строю своей души Гиляровский был запорожцем. Недаром Репин написал с него одного из своих казаков, пишущих письмо турецкому султану, а скульптор Андреев лепил с него Тараса Бульбу для барельефа на своем превосходном памятнике Гоголю». Константин Паустовский в нескольких строчках дает, разумеется, исчерпывающий психологический портрет «дяди Гиляя», впрочем, всё это почерпнуто из текстов Гиляровского (Паустовский героя своего очерка встретил уже глубоким стариком).
Гиляровский, разумеется, был отличным по меркам своего времени криминальным репортером — бесстрашным, честным, быстрым. Его ценили издатели, он много зарабатывал. Но в Москве 80–90-х годов позапрошлого века у Гиляровского была совершенно особенная роль — своеобразной городской достопримечательности. И внешняя фактура, и милая сердцу каждого русского интеллигента некоторая хтоничность (есть все основания полагать, что искусственно культивируемая Гиляровским), и, главное, необычайная широта натуры сделали его чрезвычайно популярным. Обедать с Гиляровским приезжали петербургские литераторы — кроме всего прочего, тот был своим во всех московских ресторанах, компетенция в ту пору совершенно не лишняя.
Обеды были эти поистине лукулловы — «передо мной счет трактира Тестова в 36 рублей». Это на троих. Скотник в деревне получал 60 рублей в год, стакан водки в провинциальном трактире стоил пятачок. Гиляровский обожал выглядеть простолюдином — неизменная бекеша, папаха, казачьи усы, — но был человеком состоятельным и даже, пожалуй, сибаритом. Впрочем, сибаритство это исчезало, когда очередное задание «Московского листка» или «Русских ведомостей» гнало Гиляровского в притоны Хитровки или на белильные заводы с их каторжными условиями труда. На шестой год своей газетной карьеры он, как и всякий журналист, решает написать книгу — разумеется, не с нуля, а с использованием уже вышедших репортажей. Один-единственный текст — как раз про белильный завод — был новым, и этого оказалось достаточно, чтобы книга не прошла цензуру: царскую Россию идеализировать не стоит. Гиляровский плюнул на литературу и вернулся к криминальной хронике.
Русский дух
Большевиков Гиляровский принял с одобрением. Во-первых, несмотря на обеды по 36 рублей, он был настоящим демократом. «Трухлявые либералы! О русском народе вы знаете не больше, чем эта дура мадам Курдюкова... От газетного листа должно разить таким жаром, чтоб его трудно было в руках удержать. В газете должны быть такие речи, чтоб у читателя спирало дыхание. А вы что делаете? Мямлите! Вам бы писать романы о малокровных девицах. Я знаю русский народ. Он вам еще покажет, где раки зимуют!.. Можно, конечно, делать политику и за дамским бюро на паучьих ножках. И проливать слезы над собственной статьей о русском мужике. Да от одного мужицкого слова всех вас схватит кондрашка!» — говорил он, нетрезвый, коллегам. А во-вторых, представить его где-нибудь среди эмигрантов в Белграде (где Гиляровскому, обожаемому сербами, всегда нашлись бы и кров, и стол) абсолютно невозможно, настолько гармонично он был вписан в русский пейзаж.
Гиляровский стоически перенес исчезновение привычного кулинарного антуража, опубликовал, наконец, тот самый сборник очерков 30-летней давности (посредственный) и тоже не проходившую цензуру поэму о Разине (плохую). А потом вдруг на восьмом десятке лет выдал свою главную книгу.
«Москва и москвичи» относится к числу тех произведений, которые настолько раздерганы на цитаты (конечно, в основном гастрономического свойства), что целиком ее — особенно в новейшее время — мало кто берется читать. А между тем это великолепный non fiction, образцовый пример самого лучшего его поджанра — когда автор пишет о том, что прекрасно знает, но с высоты прожитого опыта. Сплав мемуаров, путеводителя, исторических очерков и исторических же анекдотов получился настолько удачным, что не теряет свежести и 90 лет спустя.
Так бывший бурлак, цирковой наездник и уездный трагик Владимир Гиляровский умудрился заслужить славу великого русского писателя, не написав ни одного значительного художественного текста, да еще и на самом склоне жизни.