8 октября 1931 года родился Юлиан Семенов, главный мастер советского шпионского детектива. Журналист Алексей Королев для «Известий» вспомнил о том, насколько советские спецслужбы обязаны автору «Семнадцати мгновений весны».
Детектив для своих
Писатель добивается по-настоящему большого успеха только в двух случаях — либо если он гений, либо если оказывается в нужный момент времени в идеальном месте (самые отчетливые примеры второго рода — Айзек Азимов и Джоан Роулинг). Бывают такие времена, когда аудитории позарез нужно что-то принципиально новое, чего еще никто никогда не делал — или, напротив, что-то старое, привычное (ну вроде книг про мальчиков-волшебников), но сделанное на совершенно ином, актуальном уровне нарратива.
Послесталинская Россия, с трудом выдыхавшая после многих лет кошмара, была таким местом. Запрос на всё новое, другое, сделанное своими для своих, был огромным. Причем шестидесятникам нужна была не только новая лирика и новая исповедальная проза. Как и всяким людям, им иногда хотелось расслабиться и полистать что-нибудь увлекательное — фантастику, например, или детективчик. Массивные, как церковные своды, тома Ардаматского, Кожевникова, Казанцева на роль такого чтения не годились. Стругацкие, Вайнеры и Юлиан Семенов были «своими» — они и заполнили, каждый в собственном жанре, образовавшуюся лакуну.
У Семенова была идеальная для шестидесятника биография. Сын старого большевика, репрессированного, человек с порядочным гуманитарным образованием (он даже преподавал пушту), корреспондент, мотающийся по задворкам великой империи, «наша должность гонит нас из дома по маршрутам новым, незнакомым». Вкус к журналистике Семенов сохранил до конца дней, репортажный стиль письма стал его визитной карточкой — да и в шпионском (извините, в «политическом») детективе был весьма и весьма уместен.
Он, кстати, начинал вовсе с другой прозы, тоже остросюжетной, но вовсе не всегда детективной. Известность ему принесла повесть «...При исполнении служебных обязанностей» (1962), написанная в востребованном после XXII съезда партии жанре «аккуратного разоблачения последствий культа личности для обычных людей». Но уже через пять лет Семенов окончательно переключается на чекистов.
Быть Штирлицем
Вопрос, занимавший многих в перестройку, — был ли Семенов, с его испещренным визами всех мыслимых и немыслимых стран паспортом и доступом в архивы спецслужб, этих самых спецслужб сотрудником — утратил со временем свою актуальность. Разумеется, иностранный спецкор «Литературки», берущий интервью у Скорцени и обергруппенфюрера Вольфа, не мог не контактировать с органами — в этом не больше зазорного, чем в наличии партбилета. Но в сюжете «Семенов и КГБ» гораздо интереснее влияние не ведомства на писателя, а наоборот.
Из пресловутой формулы Дзержинского про состояние рук, сердца и головы у настоящего чекиста вырос несколько ходульный литературно-киношный образ: боец невидимого фронта отличался в первую очередь мужеством перед лицом врага, во вторую — бесконечной борьбой с желанием разрядить в этого врага обойму. Семенов придумал другого советского разведчика — ироничного интеллектуала и виртуозного игрока, для которого хорошая интрига — это такое же убойное оружие, как вербовка или умение вскрывать сейфы с картами.
Ту советскую разведку, работать в которой мечтали юноши 70-х, конечно, изобрел Семенов. В его романах Лубянка представала таким идеальным НИИ, где аналитического ума сверхлюди решали сложнейшие логические загадки. Киносимволом этого мозгового центра стал Вячеслав Тихонов, причем не столько в «Мгновениях», сколько в «ТАСС уполномочен заявить», где его генерал Константинов — чистой воды академик, бьющийся над неразрешимой проблемой. Чекисты у Семенова начитанны и спортивны (в теннис играют и Штирлиц, и генерал Константинов, и полковник Славин), умеют пить не пьянея, а бутылку при случае могут и открыть ребром ладони, и разбить о голову врага. Джеймсу Бонду подражать сложновато, ибо, не шутя, воображать себя за рулем Aston Martin и в смокинге за игровым столом серьезный человек не будет. Стать таким, как генерал Константинов, — нормальная мужская мечта.
Конечно, симбиоз писателя и секретной службы был взаимовыгодным: Семенова пускали в архивы, с ним бывали откровенны большие погоны, ему многое позволяли. Вот, например, история, о которой многие не задумываются. Советский политический детектив априори рассказывал о работе не разведки, а контрразведки (разумеется, если дело не происходило во время Великой Отечественной или Гражданской войн). Чекисты боролись с иностранными шпионами на своей территории, а если и выезжали за границу, то под видом завербованных пособников (как Синицын-Бекас в трилогии о резиденте Тульеве). Едва ли не единственным разведчиком-нелегалом в искусстве оставался герой Баниониса в «Мертвом сезоне». В книжках на современную тематику Семенов, разумеется, строго следовал этому канону, но тут важны детали. Полковник Славин, разумеется, служит в контрразведке, но, отправившись на спецзадание на Запад (вернее, на юг — дело в «ТАСС уполномочен заявить» происходит в Африке), выдает себя за... журналиста (и, видимо, им и является по своей первой профессии). Это довольно-таки крутой уровень гласности в контексте тогдашних клише, где пресс-карту в шпионских целях могли использовать только церэушники.
Время выбрало их
У Семенова было несколько любимых тем, своеобразных пунктиков, к которым он обращался то и дело. Он недолюбливал маоистский Китай, причем явно искренне, а не по директивам ЦК, и сделал китайцев злодеями международного масштаба в «Бомбе для председателя» и «ТАСС уполномочен заявить». Его волновала тема предательства и РОА, как минимум в двух книгах у Семенова действуют бывшие власовцы, отсидевшие свое и спокойно живущие в СССР (еще один сюжет, начисто отсутствовавший в тогдашней культуре).
Его герои-полковники при каждом удобном случае заводят разговоры о неопасности для социализма частного предпринимательства в отдельных отраслях экономики — тоже вполне себе особая позиция, причем обдуманная и не умозрительная: Семенов занялся бизнесом, как только это стало можно. Несколько перестроечных лет были, вероятно, счастливейшими в его жизни: именно в эту эпоху сын репрессированного и поклонник Дзержинского (Семенов написал о нем огромный роман «Горение») мог чувствовать себя наиболее органично. Есть, вероятно, и некоторая злая ирония в том, что Юлиан Семенов умер за две недели до начала октябрьских событий 1993 года, которые положили начало уже совсем другому времени.