Симфонический оркестр Большого театра открывает концертный абонемент. Для прославленного коллектива сезон начинается в пятницу, 6 апреля, совместным выступлением оркестра и хора Большого театра в Концертном зале им. П.И. Чайковского. Накануне этого важного события в культурной жизни столицы главный дирижер и музыкальный руководитель БТ Туган Сохиев в эксклюзивном интервью порталу iz.promo.vg рассказал о театральных деспотах и правилах оценки спектакля.
— У вас гигантский опыт работы с музыкантами в разных странах. Чем именно оркестр Большого отличается на их фоне?
— Он сохраняет традиции, которые закладывались моими великими коллегами еще до войны. Это и Пазовский, и Голованов, и Самосуд, и Рождественский, и Светланов. Каждый оставил свой след.
Эти традиции хранятся самими музыкантами. У нас несколько династий, бабушки и прабабушки нынешних оркестрантов тоже играли в Большом.
У оркестра Большого особое звучание, он умеет воспроизводить характерную русскую музыкальность. Ему свойственна особая фразировка, он повторяет и поет вслед за замечательными певцами на сцене. Я стараюсь преумножать богатство этого музыкального мироощущения мира.
— И как же вы работаете с таким оркестром — как равный или как тиран и деспот?
— Тиран и деспот — это не о дирижере. Это исключительно о композиторе. Дирижер должен отвечать за исполнение его воли. Я как музыкальный руководитель Большого театра несу ответственность за качество исполнения. Качество музыкальное не должно опускаться ниже определенной планки.
— Бывает ли, что эта планка опускается?
— Я всё время напоминаю себе, что нахожусь в репертуарном театре. Эта система принята в России и Германии. В прочих странах делают постановки-стаджионе: один состав в течение шести недель репетирует спектакль и показывает его 8–10 раз. В репертуарной системе спектакль, выпущенный в феврале, возвращается на сцену в мае-июле и еще раз в сентябре. Но мы все живые люди, и певцы — не исключение. Они подвержены влиянию погоды и, бывает, заболевают.
Случаются неожиданные замены состава, и иногда возникает ощущение, что что-то качнулось. Но тем и хорош живой театр: любой ввод может обогатить ткань спектакля новыми оттенками и красками. Это может напрячь привыкших к определенному образу исполнения зрителей и музыкантов, но именно новые интерпретации и вносят свежесть в прочтение, скажем, партии Виолетты в «Травиате».
— Вы имеете непосредственное отношение к выбору репертуара. Каковы ваши критерии в этом процессе и что нас ждет в ближайшем будущем?
— Их много. Один из них — то, в какой системе координат находится наш театр. Сегодня Большой сотрудничает с ведущими мировыми операми — «Метрополитен», «Ла Скала», Парижской оперой, находится с ними в одной театрально-музыкальной экосистеме. Кроме того, мы ориентируемся на нашего зрителя. Одни приходят на «Бориса Годунова» постановки 1946 года, это наше достояние. Другие с удовольствием идут на «Идиота» Вайнберга. Барочную часть репертуара представляет «Альцина» Генделя. Свой зритель есть и для оперы «Кармен», и для балета «Анна Каренина».
У нас такой разный зритель, и Большой обязан иметь в своем репертуаре большую палитру. Это и итальянская опера, и русская, и оперы Моцарта. У нас есть спектакли, в которых мы растим будущих Атлантовых и Образцовых. Молодым артистам нужна школа, нужны выходы на сцену. Для этого у нас есть спектакли «Так поступают все» Моцарта и «Дон Паскуале» Доницетти. Только после такой школы молодая сопрано может претендовать на «Пиковую даму».
Забегая вперед, скажу, что нас ждут три очень важных проекта в сотрудничестве с «Метрополитен-опера». Это «Аида» Верди, «Саломея» Рихарда Штрауса и «Лоэнгрин» Вагнера. Вообще «Лоэнгрин» — настоящая московская опера, которую пел великий Козловский. В двух этих проектах будет петь Анна Нетребко.
— В пятницу, 6 апреля, вы исполняете Вторую симфонию Малера для сопрано, контральто, смешанного хора и оркестра. Почему вы выбрали это произведение для дебюта оркестра Большого театра за пределами родных стен?
— Такая могущественная симфония, как «Воскресение», должна исполняться мощно и драматично, должен быть большой состав оркестра и хора, которые есть в Большом театре. При том опыте исполнения оперного и балетного репертуара, который у нас есть, нам важен и опыт концертный. Мы могли бы делать это в театре, но выход на площадку Концертного зала Чайковского сразу же придает другой настрой артистам и музыкантам.
Этим концертом мы открываем абонемент оркестра Большого театра. Идея в том, чтобы исполнять не популярный симфонический репертуар вроде Брамса и Чайковского, хиты, а выходить на сцену с тем, что редко исполняется. У нас запланированы концерты с Восьмой симфонией Шостаковича и интересная программа произведений Рахманинова со Второй симфонией и малоизвестной и редко исполняемой кантатой «Весна».
Прозвучат в ней и «Половецкие пляски», ибо мы не можем забывать о своем оперном наследии. Но что важно: музыканты оркестра, которые выходят из ямы на сцену, исполняют не обычный репертуар, по-другому смотрят на музыку, и, я надеюсь, это будет интересно услышать публике.
— А сами музыканты горят этой идеей или, как говорил Малер во время репетиций своей Второй симфонии, приходится «муштровать воинство небесное»?
— Оркестр Большого работает, может быть, больше всех в Москве. При том количестве спектаклей, премьер, которые мы даем, музыканты выступают по 2–3 раза в день. И при такой занятости они сохраняют огромный интерес к параллельным проектам.
У нас есть концертная программа в Бетховенском зале, где музыканты оркестра готовят и представляют собственные программы, дают сольные концерты. И когда мы выходим на такой серьезный материал, как Малер, то все с интересом этим занимаются, в том числе и потому, что это не самая известная музыка.
— Что происходит с вами во время третьего звонка? Сердце колотится?
— У меня такое плотное расписание, что во время третьего звонка я обычно еще переодеваюсь. Но никогда не опаздываю к пульту. Волнение, конечно, есть. Я всегда помню, что выхожу к прославленному оркестру, в великом театре, на сцене которого пели лучшие артисты мира — Дель Монако, Паваротти. Это всегда придает желание не подвести.
Мы настолько серьезно подходим к выпуску спектаклей, что за исполнение я не волнуюсь. Мне важно, чтобы спектакль получился. Для меня это значит, что зритель тихо следит за спектаклем, он вовлечен; я затылком чувствую энергетику зала. Мне важно соприкосновение зрителя с артистами, а через них с композитором, хореографом, режиссером произошло, и люди после спектакля выходили немножечко другими.
— Музыка, несомненно, может повлиять на настроение. Но может ли она изменить человека, повлиять на его поступки?
— Я замечаю музыку везде. В магазине, в ресторане, в кофейне, на встрече. Музыка доставляет удовольствие. Кто-то отдыхает под симфонии Моцарта, кто-то расслабляется под ABBA. Наш разговор тоже своего рода музыка. Внутренним слухом слышна даже музыка текста, когда читаешь книгу.
Музыка должна, как бы пафосно это ни звучало, участвовать в формировании личности — с детства влиять на внутренний мир, подобно литературе и живописи. Музыка может быть романтической, мягкой, грустной, но никогда — злой и агрессивной. Многие проблемы в мире можно было бы решить, если бы люди прислушивались друг к другу так же, как они вслушиваются в музыку.