В понедельник, 22 января, исполняется 120 лет со дня рождения Сергея Эйзенштейна. Большинство тех, кто знает Эйзенштейна лишь по фильмам «Броненосец «Потемкин» и «Александр Невский», считает его певцом социалистического образа жизни, обласканного советской властью. На самом же деле, это совершенно не так. Во-первых, с властью у него были весьма сложные отношения. А во-вторых, это был человек мирового масштаба, стоявший в одном ряду с самыми знаменитыми художниками своего времени и признаваемый ими за равного. Великий мастер, один из создателей современного кинематографа. Подробности — в материале портала iz.promo.vg .
Эйзенштейна нельзя мерить с сегодняшних позиций. Он снимал кино не по канонам и учебникам, он сам создавал эти каноны и писал учебники. Он был первопроходцем, наметившим пути развития мирового кинематографа на долгие годы. Но он был и обычным человеком, который жил в страшное и жестокое время. И вынужден был приспосабливаться к обстоятельствам. Он чудом избежал ареста в 1930-е, причем благодарить за это он должен только свой талант и мировую известность. Он был в шаге от застенков и в конце 1940-х, когда петля буквально затягивалась на его шее, и лишь неожиданная смерть спасала его от тюрьмы. Он прожил всего полвека, но успел сделать столько, что трудно поверить в то, что его путь был таким коротким.
Бедный Рорик
Все мы родом из детства. А для художника, который пропускает через себя предлагаемые обстоятельства, мир детства особенно важен. Ранние годы Эйзенштейна были, с одной стороны, благополучными, с другой — эмоционально сложными и болезненными. И многие его комплексы кроются именно в детских переживаниях.
Вот что он сам писал в своей «Автобиографии»: «Не могу похвастать происхождением. Отец не рабочий. Мать не из рабочей семьи. Отец архитектор и инженер. Интеллигент. Своим, правда, трудом пробился в люди, добрался до чинов. Дед со стороны матери хоть и пришел босой в Питер, но не трудом пошел дальше, а предпочел предприятием — баржи гонял и сколотил дело. Помер. Бабка — «Васса Железнова». И рос я безбедно и в достатке. Это имело и свою положительную сторону: изучение в совершенстве языков, гуманитарные впечатления от юности. Как это оказалось всё нужным и полезным не только для себя, но — сейчас очень остро чувствуешь — и для других!»
Отец будущего режиссера был известнейшим в Риге архитектором, самым популярным и успешным в городе. Несколько десятков построенных им доходных домов в стиле модерн и сейчас составляют архитектурную гордость столицы Латвии. Михаил Осипович происходил из купеческой еврейской семьи, а незадолго до революции в соответствии с чином действительного статского советника (соответствует генералу в армии или адмиралу на флоте) получил потомственное дворянство, которое, естественно, распространялось и на его единственного сына Сергея. Так что формально он был из дворянского сословия, хоть и сын выкреста.
Сергей рос в достатке, но не в идиллии. Глава семейства отличался властным и жестким характером, наверное, можно его назвать домашним деспотом. Отношения с супругой у Михаила Осиповича не сложились, и она довольно быстро вернулась назад в Петербург. Десятилетний Рорик, как называли сына в семье, остался с отцом, мать и бабушку навещал по праздникам. Отец обеспечил сыну великолепное образование — три иностранных языка, верховая езда, живопись, рояль, поездки в Европу и т.д. Но нежности и любви мальчику явно не хватало, неслучайно письма матери он подписывал «твой котик». Не было у него и возможности выбрать жизненный путь — отец жестко настоял, чтобы наследник шел по его стопам. Так, окончив рижское ремесленное училище, Сергей оказался в Петроградском институте гражданских инженеров.
Весной 1917-го девятнадцатилетний студент был призван в армию и оказался в школе инженерных прапорщиков. Но случилась революция, и школа попросту развалилась. Сергей оказался в центре исторических событий, правда, политика его не слишком занимала — куда больше он тянулся к театру. В 1918-м Эйзенштейн вступил в Красную армию, что было скорее практическим решением, нежели идейным. Иначе в голодном Питере выжить было практически невозможно, да и семье (отец из Риги эмигрировал в Берлин, а мать и бабушка оставались в столице) статус родственников бойца-красноармейца должен был помочь. По-настоящему воевать Сергею не пришлось: он служил в агитпоезде, где рисовал декорации (это наследственное — он с детства великолепно рисовал) и участвовал в театрально-политических постановках на злобу дня. У него было вволю свободного времени и множество книг, штудированием которых Сергей и занимался. А еще он вел дневник, куда записывал свои мысли относительно путей развития нового революционного театра.
Авангард. Школа мастера
По окончании Гражданской Эйзенштейн оказался в Москве. Формально он ехал поступать в Военную академию РККА на переводческий факультет (в армии он увлекся японским языком), но оказался в Государственных высших режиссерских мастерских (ГВЫРМ), которые возглавлял Всеволод Мейерхольд. Одновременно Сергей устроился в качестве художника-декоратора в труппу Первого рабочего театра Пролеткульта. Жил он у друга детства Максима Штрауха на Чистых прудах. До революции семье респектабельного врача принадлежала вся квартира, но после им оставили лишь одну комнату. Тем не менее семья Штраухов (а Борис уже был женат!) приняла Сергея, и ему занавеской отгородили угол.
Вскоре Эйзенштейн познакомился с Григорием Александровым, причем при весьма курьезных обстоятельствах. В те голодные годы актеры театра Пролеткульта приносили пищу с собой, и Александров попытался съесть «запасы» Эйзенштейна. Началась драка, молодых людей с трудом растащили. После этого Александров рассказал, что два дня не ел, и Эйзенштейн разделил свой паек пополам. С тех пор они подружились.
Автор цитаты
«Наша труппа состояла из молодых рабочих, стремившихся создать настоящее искусство, вносивших в него новый темперамент, новые взгляды на мир и искусство. Их художественные взгляды и требования полностью совпадали тогда с моими, хотя я, принадлежа к другому классу, пришел к тем же выводам, что и они, лишь чисто умозрительным путем. Последующие годы были насыщены ожесточенной борьбой. В 1922 году я стал единственным режиссером Первого Московского рабочего театра и совершенно разошелся во взглядах с руководителями Пролеткульта. Пролеткультовцы были близки к точке зрения, которой придерживался Луначарский: они стояли за использование старых традиций, были склонны к компромиссам, когда поднимался вопрос о действенности дореволюционного искусства. Я же был одним из самых непримиримых поборников ЛЕФа — Левого фронта, требовавшего нового искусства, соответствующего новым социальным условиям. На нашей стороне тогда была вся молодежь, среди нас были новаторы Мейерхольд и Маяковский; против нас были традиционалист Станиславский и оппортунист Таиров», — писал Эйзенштейн в статье «С. Эйзенштейн о С. Эйзенштейне, режиссере кинофильма «Броненосец «Потемкин».
Мейерхольд был абсолютным кумиром для Эйзенштейна, учителем и вдохновителем. В 1922 году Сергей Михайлович поставил спектакль «Смерть Тарелкина», где Всеволод Эмильевич сыграл одну из ролей. А вскоре Эйзенштейн получил записку, написанную супругой Мейерхольда Зинаидой Райх на клочке бумаги, оторванной от театральной афиши: «Сережа! Когда Мейерхольд почувствовал себя самостоятельным художником, он ушел от Станиславского». Естественно, написано это было с ведома, а может быть, и по просьбе самого мэтра. Эйзенштейн остро отреагировал на это: «Для меня Мейерхольд и был театром». С этого момента он оставил театр и ушел в новое для него дело — кинематограф.
Кстати, уважение и любовь к учителю Эйзенштейн пронес через всю жизнь, и когда в 1939-м Мейерхольда арестовали, а Зинаида Райх при невыясненных обстоятельствах погибла, то именно Сергей Михайлович спас архив мастера, тайком вынеся его с опустевшей дачи великого актера. По тем временам это был героический поступок.
Пожалуй, главная загадка Эйзенштейна — это то, как ему удалось всего за несколько лет проделать путь от дебютанта до кинорежиссера мирового уровня. Отчасти это можно объяснить тем, что к этому времени у него уже был некий образ нового кино, основанного на соединении (монтаже) ударных воздействий (аттракционов), включающих элементы театра, цирка, эстрады, плаката и публицистики. Он сформулировал его в 1923 году в статье «Монтаж аттракционов», опубликованной в журнале Владимира Маяковского «ЛЕФ» (Левый фронт искусств). А уже в 1924 году Эйзенштейн снимает свой первый полнометражный фильм «Стачка», сразу заявивший о нем как об уникальном режиссере с совершенно новым видением кино. Он вышел на экраны в апреле 1925 года. И практически сразу Эйзенштейн получает заказ на фильм к десятилетию первой русской революции и в рекордные сроки (около трех месяцев) снимает «Броненосец «Потемкин», ставший, возможно, апогеем развития всего немого черно-белого кино. Позже его не раз назовут «лучшим фильмом всех времен и народов».
Эйзенштейн, которому было всего 27 лет, вмиг становится знаменитым. Домовой комитет даже принимает решение выделить ему отдельную комнату в коммуналке, «произведя добровольное переселение». Надвигалось десятилетие революции 1917 года, и команда Эйзенштейна получила заказ на эпическое полотно, посвященное октябрьским событиям. Так, в 1927 году появится фильм «Октябрь». Первая картина, в которой на экране появится вождь мирового пролетариата Владимир Ульянов-Ленин.
Метод Эйзенштейна
К этому времени уже можно говорить о команде Эйзенштейна. Прежде всего это Григорий Александров, с которым они писали сценарии первых фильмов, и Эдуард Тиссе — бессменный оператор всех картин мастера. Они же выступали как актеры, а также Максим Штраух, его супруга Юдифь Глизер, Александр Антонов (матрос Вакуленчук в «Потемкине»), Михаил Гоморов и другие бывшие участники театра Пролеткульта. Все они были ровесники, все одержимы новыми авангардными идеями.
Больших «звезд» классических театральных подмостков Эйзенштейн сознательно не приглашал, в этом был один из его принципов. Он первым начал снимать большие массы людей, и главным действующим лицом для него был народ — характерные и типичные персонажи, но не узнаваемые «звезды». Даже Ленина в «Октябре» играл простой рабочий металлургического завода города Лысьва Василий Никандров, лишь внешне напоминавший вождя революции.
Эйзенштейн искал новые формы во всем. В ракурсах съемки, чередовании планов, монтаже, жестких уколах зрителя, которого он стремился эмоционально потрясти. Он решительно смешивал стили, использовал приемы из разных жанров, даже комбинированные съемки и спецэффекты. Он не собирался снимать реалистичное историческое кино, а создавал художественное произведение, которое должно было произвести на зрителя глубочайшее эмоциональное впечатление. Поэтому нелепо обвинять его в том, что для усиления зрительского восприятия он зачастую искажал реальный ход событий.
Другое дело, что штурм Зимнего (которого не было) он снял так ярко и убедительно, что многие люди воспринимали его за документальные кадры. Так же, как гениальную сцену расстрела демонстрации на Потемкинской лестнице в Одессе. А для съемок «Стачки» на завод был приглашен великий оратор Лев Троцкий, и режиссер для фильма снимал самый настоящий митинг, хотя Троцкий об этом и не знал.
Эйзенштейн писал о своем методе или, как он выражался, об архитектуре кино в статье «С. Эйзенштейн о С. Эйзенштейне…»: «Моим художественным принципом было и остается не интуитивное творчество, а рациональное, конструктивное построение воздействующих элементов; воздействие должно быть проанализировано и рассчитано заранее, это самое важное. Будут ли отдельные элементы воздействия заключаться в самом сюжете в общепринятом смысле этого слова или они будут нанизываться на «сюжетный каркас», как в моем «Броненосце», я не вижу в этом существенной разницы. Я сам не сентиментален, не кровожаден, не особенно лиричен, в чем меня упрекают в Германии. Но всё это мне, конечно, хорошо известно, и я знаю, что нужно лишь достаточно искусно использовать все эти элементы с тем, чтобы возбудить необходимую реакцию у зрителя и добиться огромнейшего напряжения. Я уверен, что это чисто математическая задача и что «откровению творческого гения» здесь не место. Здесь требуется не больше живости ума, чем при проектировании самого утилитарного железобетонного сооружения».
Американская киноакадемия признала «Броненосец «Потемкин» лучшим фильмом 1926 года, а на Парижской выставке искусств он получил высшую награду — «Супер-Гран-при». В 1928 году Эйзенштейн, Тиссе и Александров отправляются в Берлин представлять ставший всемирно известным «Броненосец», а потом в Голливуд изучать новую технику звукового и цветного кино. Благодаря знанию языков Эйзенштейн читал лекции в Лондоне и Кембридже, Антверпене и Гамбурге, Париже и Амстердаме. Его восторженно принимали, он встречался с самыми яркими людьми эпохи. Бернард Шоу, Джеймс Джойс, с которым он договорился об экранизации «Улисса», Аста Нильсен, Федор Шаляпин, Михаил Чехов. В Америке его принимали Уолт Дисней и Чарли Чаплин. Эйзенштейну удалось заключить со студией «Парамаунт» контракт на экранизацию «Американской трагедии» Теодора Драйзера, но помешал кризис. Тогда троица уезжает в Мексику, где на деньги Эптона Синклера начинает снимать фильм «Да здравствует Мексика!».
Только в 1979 году из выкупленного Госфильмофондом СССР материала его окончательно смонтирует Александров, причем в варианте, приближенном к первоначальному замыслу. В Мексике они познакомились с Диего Риверой и Фридой Кало. В 1931 году Эйзенштейн получил телеграмму Сталина с настоятельной просьбой вернуться на родину и не посмел ослушаться. Слишком много «заложников» оставалось в СССР, да и не мыслил он себя без отечественного кино.
В шаге от ужаса
Эйзенштейн начал преподавать режиссуру во ВГИКе и писать. В 1930-х это было его основное занятие. А вот фильмы у него уже не шли — они не встраивались в изменившуюся идеологию. Пока Эйзенштейн отсутствовал, на смену революционному авангарду 1920-х пришло новое стилистическое направление — социалистический реализм. В 1930-м погиб идейный лидер авангарда Маяковский, в тот же год был арестован Казимир Малевич и закрыто сплотившее зодчих-авангардистов Объединение современных архитекторов. Классик киноавангарда Эйзенштейн оказался в арьергарде новых тенденций.
Сначала сняли с проката начатый им еще до поездки в Европу немой фильм «Старое и новое». В середине 1930-х Эйзенштейн пытался снять «Бежин луг», посвященный коллективизации и трагической трактовке истории Павлика Морозова, но цензура не пропустила его. Режиссер пытался вместе с Исааком Бабелем переделать сценарий, но Главное управление кинематографии всё равно запретило фильм. Отснятые кадры были смыты. Эйзенштейну пришлось публично каяться — писать унизительную статью «Ошибки «Бежина луга». Эйзенштейна отстранили от преподавания, тучи над ним сгустились.
Спас режиссера «Александр Невский», вышедший в 1938 году. Сергей Михайлович не готов был, как Александров и Пырьев, снимать жизнеутверждающие комедии, а серьезные драматические фильмы не пропускала цензура. Жанр историко-патриотического кино оказался более нейтральным и в целом попадающим под каноны соцреализма. К этому времени Эйзенштейн уже серьезно изменил свой «метод», что было вполне логично, ведь «Невский» — это кино со звуком. У режиссера уже не было нужды в нарочито эмоциональной картинке, многое можно было передать словами и интонациями актеров. Отсюда и появление в фильме целой россыпи «звезд» во главе с Николаем Черкасовым. Фильм был принят отлично, режиссер получил орден Ленина и Сталинскую премию. Видимо, это и спасло Эйзенштейна, и его миновала страшная судьба Мейерхольда, Бабеля и многих-многих его друзей и единомышленников.
С началом войны Эйзенштейн активно включился в сбор средств для фронта, благо его имя было прекрасно известно на Западе. В июле 1941 года он выступил по радио с речью «К братьям евреям всего мира», в которой на английском языке просил о материальной помощи. Не раз выступал в газетах, снимал пропагандистские фильмы, участвовал в работе Еврейского антифашистского комитета вместе с Соломоном Михоэлсом и другими известными деятелями искусства и науки. И готовил «Ивана Грозного».
Фильм снимали в Алма-Ате, причем сразу две серии. Первая вышла в 1944-м, вторую цензура не пропустила. Эйзенштейн сознательно снимал так, чтобы текст сценария (который первоначально утверждала цензура) не соответствовал видеоряду, что ему во второй серии с блеском удалось. Генезис и трагедия наделенного бесконтрольной властью человека в ней были показаны с удивительной силой. Неслучайно на экраны лента вышла лишь в 1958-м, через десять лет после смерти режиссера и через пять лет после смерти Сталина, которому и был адресован фильм. И этот фильм явил миру нового Эйзенштейна. А тогда, в феврале 1947-го, режиссер был подвергнут жесточайшей критике на личной встрече со Сталиным, Молотовым и Ждановым в Кремле. Все понимали, что это означало.
В январе 1948 года был зверски убит Соломон Михоэлс. По негласному приказу Сталина. «Я следующий», — возбужденно говорил на его похоронах Эйзенштейн своему старому другу Максиму Штрауху. Учитывая, какая судьба была уготована остальным членам Еврейского антифашистского комитета, видимо, так оно и случилось бы. Но у Эйзенштейна было больное сердце, к этому времени он уже перенес инфаркт. И оно не выдержало страшного напряжения: 11 февраля, не прожив и месяца после своего пятидесятилетнего юбилея, Сергей Эйзенштейн скончался у себя в квартире от сердечного приступа.
Он не был обласкан властью. Скорее, наоборот. Эйзенштейн так и не предал романтическую философию авангарда ради социалистического реализма, а старался даже в рамках навязанного ему стиля искать свой новый путь. Поэтому он не занимал высоких постов, так и не получил звание «народного», да и снял очень мало — по сути, пять больших фильмов за четверть века активного творчества в кино. Из них лишь два со звуком. Или три, если считать вторую серию «Ивана Грозного» отдельным фильмом.
Он в большей степени остался новатором и теоретиком и в этой ипостаси вошел в мировой кинематограф. При этом вклад его огромен, а творческое наследие до конца не осмыслено и по сей день. Впрочем, такова судьба многих художников, опередивших время.