Ушел из жизни Даниил Гранин — писатель, публицист, общественный деятель. В конце декабря 2008 года «Известия» опубликовали беседу Даниила Гранина с обозревателем «Известий», по сей день не потерявшую актуальности. Предлагаем вашему вниманию запись этой встречи.
Долг платежом красен. Обещанная читателям встреча (Исторический клуб «Известий», 18 ноября) состоялась. 28 ноября, в день рождения Дмитрия Сергеевича Лихачева, в Пушкинском доме, когда-то его доме, прошло вручение премии академика Лихачева «За выдающийся вклад в сохранение культурного наследия России». Даниил Александрович, председатель правления Фонда Лихачева (учредителя премии), вел торжественное собрание. В конце вечера я пробился к нему, и мы договорились о встрече следующим утром.
...Такое место встречи и впрямь изменить нельзя: памятник Горькому на Петроградской стороне — в ожидании один классик отмерял шаги вокруг другого... В близрасположенном книжном магазине, одновременно клубе книголюбов, за чашкой кофе в здешнем кафе — два часа интересной беседы. Я вручил Даниилу Александровичу ксерокопии учетных карточек из нашей известинской библиотеки — все публикации с упоминанием имени писателя начиная с 1950 года. Их набралось больше сорока — в «Известиях» и «Неделе». Они и стали «компасом» в нашей беседе. Я читал название на карточке — и записывал комментарий писателя («В последнее время я воздерживаюсь от интервью», — мимоходом заметил Даниил Александрович. Вот почему в этом материале вы не найдете прямой речи).
1950 год. Первое заметное выступление Гранина в центральной печати — «Пламенное равнодушие». Он тогда работал инженером в «Ленэнерго». Делал первые литературные шаги. Сфера творческих интересов — физика. Злоключения друга-физика Ильи Имянитова подтолкнули взяться за перо. Сотрудник главной геофизической обсерватории, кандидат наук Илья проводил интересные эксперименты в области атмосферного электричества, выступал со свежими идеями и предложениями. Его, естественно, затирали. Гранин, «преисполненный сочувствия» (его слова), написал статью и отправил в Москву.
В Ленинграде опубликовать ее было невозможно: в городе — атмосфера страха, в разгаре — «ленинградское дело». Но и на неожиданное выступление «центра» не среагировать не могли. Началось потрясение воздуха, ничего не изменившее по сути. Зато через 2–3 месяца наступило «послевкусие», похмелье: друг-физик подвергся жуткой обструкции — «сволочь, кляузник, обратился с жалобой в центр через нашу голову...».
После этого Гранин понял: выступление в газете — очень опасная вещь, для объекта защиты может кончиться плохо. И зарекся прибегать к помощи прессы в подобных случаях. Начал искать другие способы. Например, такой: после выхода романов «Искатели» (1954) и «Иду на грозу» (1962), принесших писателю популярность, он, когда нужно было защитить кого-то перед высоким начальником, ехал к тому «замолвить словечко», при этом вручал книгу или журнал, обязательно с автографом. Даже если впрямую человек отказывал, то всё равно отношение к «подзащитному» менялось в лучшую сторону.
1951 год. В статье секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) Н. Казьмина «Дело чести писателей Ленинграда» подверглась критике одна из первых повестей Гранина «Спор через океан». Молодого писателя вызвали на секретариат ленинградского отделения Союза писателей, песочили «за преклонение перед Западом». «Что вы можете сказать?» — спросили. Что он мог сказать? Что его поняли с точностью до наоборот? Советский инженер, главный герой повести инженер Корсаков сконструировал машину лучшего, чем у американцев, образца и пытался доказать свою правоту... Гранин молча выслушал критику и демонстративно вышел из зала, оставив в шоке проработчиков.
Тем не менее через некоторое время после выхода романа «Искатели» его послали в Москву на II съезд Союза писателей СССР. В гостинице «Москва», где остановился, он столкнулся с Казьминым. Тот удивился: «Что ты тут делаешь?» Гранин, преисполненный самомнения, «как петух, упоенный успехом» (тоже его слова), гордо сообщил: «Я делегат съезда. А вы читали мой роман?» И услышал в ответ: «Ты знаешь, я теперь работаю в другом отделе ЦК»...
Это был еще один важный урок. Гранин понял: всё, что происходило вокруг него в Ленинграде, — ненастоящее, в этом не было подлинности, у всех этих партийных и литературных чиновников не было собственного мнения...
1953 год. Рецензия на книгу «Ярослав Домбровский». Серия «Пламенные революционеры», запущенная тогда издательством «Молодая гвардия», стала на многие годы прибежищем молодых писателей, находившихся под бдительным партийным оком. В разные времена в ней отметились Аксенов, Окуджава, Гладилин, многие другие. Гранин был одним из первых. Книгу о польском генерале, погибшем на баррикадах Парижской коммуны, он писал увлеченно и восхищенно.
Много лет спустя, приехав в Париж, Гранин отправился на кладбище Пер-Лашез и положил цветы у стены парижских коммунаров. Польша ХIХ века виделась писателю самой обиженной страной Европы, с ней несправедливо обращались и Наполеон, и царская Россия. Гранин и сейчас с симпатией и сочувствием говорит о Польше, считая, что мы должны извиниться перед польским народом за Катынь, как это сделала Германия перед еврейским народом.
(Странно, конечно, через запятую говорить о более поздних книгах Даниила Гранина, каждая из которых становилась событием в литературной и общественной жизни страны, — «После свадьбы», «Эта странная жизнь», «Клавдия Вилор», «Картина», «Зубр», «Бегство в Россию», «Вечера с Петром Великим». Объем этих заметок не позволяет остановиться на каждой, хотя все они тоже есть в известинской библиотеке.)
1984 год. Рецензия на радиопередачу по «Блокадной книге» Адамовича и Гранина. У этой книги была тяжелая история. В Ленинграде ее печатать не стали: обком партии во главе с Романовым был возмущен. Авторам говорили: «Традиционному героическому образу Ленинграда противопоставлен другой, искаженный». А они доказывали, что кроме героической эпопеи города была и другая — эпопея страдания и мук, выпавших на долю ленинградцев. Но люди не расчеловечились, вынесли всё — голод, бомбежки, мороз...
Книгу удалось напечатать в «Новом мире» при Сергее Наровчатове, хотя и здесь было мощное сопротивление цензуры. По рукописи было предъявлено 65 требований что-то изменить или убрать. Кое-что приняли, но многое отстояли. Впрочем, и в Москве ощущалось глухое раздражение «наверху». Во всяком случае, этот подвижнический труд не получил никаких официальных наград. Но авторы, как они считали, получили главную премию — признание и благодарность читателей. Правда, когда книгу начали широко печатать за рубежом, недруги зашипели: «Ага, враги из-за бугра обрадовались очередной антисоветчине, вот и переводят».
1987 год. Рассказ «Собственное мнение». «Неделя», № 29. Помнится, мы при главном редакторе «Недели» Виталии Сырокомском решили перепечатать в нашем еженедельнике некоторые «опальные» произведения «оттепельного» периода, фактически запрещенные после первой публикации. Тогда на страницах «Недели» получили вторую жизнь рассказы Яшина, Нагибина, Померанцева, стихотворение Евтушенко «Наследники Сталина». В июле напечатали «Собственное мнение». Рассказав это Гранину, я услышал в ответ интересные подробности. Полгода назад писателю прислали том с черновиками протоколов и стенограмм с заседаний президиума ЦК партии полувековой давности (официально они тогда не велись), выпущенный в 2003 году в Москве. В 56-м два (!) заседания президиума были посвящены «вылазкам враждебных элементов». Имелись в виду, в частности, роман Дудинцева «Не хлебом единым», отклик Симонова на смерть Фадеева, стихи Евтушенко и «Собственное мнение» Гранина. Среди «мер пресечения» обсуждались варианты — высылка из страны либо арест и заключение...
2008 год. Еще одно название пока не отражено в известинской картотеке — «Причуды моей памяти». Это только что вышедшая книга писателя, жанр которой трудно определить. Мемуары, дневники, письма, анекдоты, короткие новеллы, литературные портреты, философские притчи, вроде бы хаотичные обрывки мыслей и чувств, составляющие, однако, цельный мир глубокой души, — мозаика долгой жизни и осмысления этой жизни. И как некий итог раздумий — озарение (всё же приведу прямую речь Гранина, она не из разговора — из книги):
«...всё, что было в сердце, переходит в ум, а ум не волнуется, он знает лишь, что это волнует. К старости ум и душа мучаются от неприятностей и страданий близких людей, вот это не утеряно, даже становится сильнее».