VII Платоновский фестиваль стартовал сразу с кульминации. Вечер открытия был посвящен мировой премьере оперы Глеба Седельникова «Родина электричества», подготовленной под руководством худрука фестиваля Михаила Бычкова. А на следующий день в Воронеже выступили труппа Театра имени Вахтангова со спектаклем Римаса Туминаса «Царь Эдип» и пианисты Антон Батагов и Полина Осетинская с программой «Гравитация».
«Родина электричества» была не только самым ожидаемым событием фестиваля, но и главной «темной лошадкой». Первая и пока единственная опера по произведениям Андрея Платонова была написана в 1979 году и никогда раньше целиком не ставилась. Помимо одноименного рассказа 1927 года композитор (он же и автор либретто) использовал и еще одно произведение тех же лет — «Лампочку Ильича». Именно из «Лампочки» взяты фабула (создание электростанции на селе) и основные действующие лица — Фрол Дерьменко и его артель.
Впрочем, к эстетике главного воронежского писателя опера имеет весьма слабое отношение. Бытовое, полное повседневного трагизма повествование Платонова Седельников превращает в патетический революционный миф, скромным пастельным штрихам предпочитает броские жесты. Наполнив либретто трескучими революционными лозунгами и героикой раннесоветских фильмов, Седельников балансирует между наивной искренностью и иронией. В эпоху позднего застоя, когда опера была сочинена, вряд ли кто-то мог воспринимать без ухмылки строки типа «Электричество потухло, а мы и впредь будем жить неугасимо». Но сегодня всё это уже читается как стилевая игра, чистая эстетика, лишенная политического подтекста и эмоциональной окраски.
Именно с этой позиции Михаил Бычков подошел к визуальному воплощению. На занавес проецируются супрематические фигуры в духе Малевича и Поповой, а для субтитров, помогающих разобрать, что поют артисты, используется рубленый шрифт плакатов Родченко. Из искусства 1920-х позаимствовано и колористическое решение постановки: простые цвета, никаких оттенков. Участники артели — в революционно-красных тулупах, все остальные персонажи — в сером, огромная лампочка Ильича, естественно, желтая.
Красиво? Безусловно. Впечатляет? Пожалуй. Переворачивает душу? Нет. То же самое справедливо и для самой оперы. Хотя в ней есть по-настоящему сильные моменты, где подлинный трагизм пробивается сквозь мастерскую, но весьма вторичную музыкальную «вязь». Например, квинтет детей, поющих «Божья коровка, улети на небо, принеси нам хлеба». Добавив диссонансов в простую песенку и многократно повторив последнюю фразу, Седельников заставляет вспомнить Мусоргского с его хоровым воплем народа: «Хлеба голодным!».
Параллель с «Борисом Годуновым» очевидна и в начале оперы, когда из глубины декорации выходят оборванные, в лохмотьях, крестьяне и молят о прекращении засухи. А сгорбленная старушка, вступающая в диалог с могучим Фролом, — чем не Юродивый? Но все эти мотивы так и не получают развития, утопая в революционной героике, финальном прославлении труда и светлого коммунистического будущего.
После яркой, рассчитанной на внешний эффект и жестко привязанной к определенной эпохе постановки Михаила Бычкова спектакль Римаса Туминаса «Царь Эдип» воспринимается как нечто противоположное, «совсем из другой оперы». Это вневременное, минималистичное по постановочному решению и эмоционально насыщенное повествование о вечном. Бессмертную трагедию Софокла худрук Вахтанговского театра поставил еще прошлым летом в Греции, задействовав местные актерские силы, а затем привез в Москву.
В Воронеж приехал всё тот же интернациональный состав, что был на премьере и затем в столице: Эдип — Виктор Добронравов, Иокаста — Людмила Максакова, Тиресий — Евгений Князев, Креонт — Эльдар Трамов, хор фиванских старейшин — одиннадцать греческих актеров. Именно трактовка хора — главная находка Туминаса. Хористы не просто синхронно декламируют на родном языке строки Софокла, но разделяются на группы, то напевают, то выкрикивают какие-то фразы с южным темпераментом. И во всем этом — невероятная органика.
Если «Родина электричества» Бычкова и «Царь Эдип» Туминаса — два разных мира, две планеты, то «Гравитация» Батагова и Осетинской — космос между ними. В двухчасовой программе из произведений Перселла, Дебюсси, Лэнга, Равеля, Гласса и самого Батагова нет ни ярких эмоций, ни трагических мотивов, ни пафоса. Разве что можно усмотреть его в финальном «Болеро», но и там исполнителям важнее не движение к кульминации на fortissimo, а буддистское спокойствие и бесконечная повторяемость одной и той же формулы, как мантры.
Пианисту (одному или, как в данном случае, с партнершей) удается создать ощущение растворения времени. Отсутствие привычной «событийной» опоры в музыке как будто лишает пространство вокруг зрителя гравитации. И концерт (традиционно проходящий в полной темноте) превращается в вольное парение, медитацию, успокаивающую растревоженную душу посетителя Платоновского фестиваля.